Запасники души
В 80-е годы на страницах «Вечерки» появлялись новые, «непаханые» темы, журналисты анализировали события, происходящие в регионе и стране. Газета преображалась: остались в прошлом жирные черные линейки, появились новые рубрики, например страничка сатиры, и многое другое. В нескольких районах Новосибирска были созданы общественные приемные «Вечерки», а заочные встречи у «прямого провода» редакции с руководством города, экспертами по горячим вопросам могли продолжаться по нескольку часов. Каким запомнили Василия Блиновского его коллеги и друзья? Юрий Белоусов, шеф-редактор издательского дома «Советская Сибирь», начинал свой журналистский путь именно под руководством Василия Александровича. Собирать деньги — неправильно — Василий Александрович пришел в «Вечерку» из «Советской Сибири», где замещал главного редактора. Его появлению предшествовал конфликт в редакции — творческие люди не сошлись характерами, и Блиновский оказался идеальной фигурой, чтобы помирить коллег. С одной стороны, мягкий, добрый. Никогда ни на кого не кричал, не строжился. Но, если считал что-то важным и необходимым, стоял до конца — переубедить его было невозможно. Постепенно конфликты сошли на нет, тлеющая вражда погасла, и победила дружба. Есть несколько моментов, которые особенно запомнились. Так, Василий Александрович считал, что собирать деньги на дни рождения сотрудникам редакции неправильно, ведь есть профсоюзный резерв. Он объявил борьбу с поборами в коллективе, и коллеги его поддержали. Еще Блиновский всячески поощрял молодежь. Я пришел на работу зеленый, неопытный, и он очень тепло меня принял! В советское время жилье выделялось по квотам, и редактор «ВН» старался как-то влиять на этот процесс, помогать молодым журналистам решать квартирный вопрос, обустраиваться в городе. Характерно, что самого Василия Александровича всегда тянуло к сельской жизни. «Вечерка» — это все-таки была не сельская газета, и во время обсуждения материалов на планерках это чувствовалось, но наш редактор всегда держал журналистов в курсе того, что происходит в полях. Считал, что сотрудников иногда очень полезно отправлять на морковку, чтобы они ощутили близость к земле. В 1988-м Василий Александрович сдал свой пост Игорю Николаевичу Соснину. А спустя десяток лет коллеги узнали, что третий редактор «Вечерки» — автор теплых лирических стихов… Каким он был для родных и близких Воспоминаниями поделилась Ирина Полищук, дочь Василия Блиновского: — Папа спас свою младшую сестру, когда та задыхалась от угарного газа, — вынес ее на свежий воздух и оказал первую помощь. Это случилось давно, когда мой отец и его сестра были детьми и их семья жила в своем доме. К сожалению, подробностей я не знаю, но тетя говорила, что он подарил ей вторую жизнь. Папа был довольно вспыльчивым, эмоциональным человеком, но при этом очень заботливым, порядочным и честным! Работа для него всегда была на первом месте, особенно на пике журналистской деятельности. Помню два периода, когда отца посещала муза и он «запойно» писал стихи. Всю ночь сидел за столом, горела настольная лампа. Когда он спал? Как потом работал? Не знаю. Мог по полгода писать вот так, взахлеб, а потом годами — ни строчки. Потом я находила квитанции из редакций журналов, где он печатался и откуда присылали гонорар. Где-то и сейчас еще лежат эти пожелтевшие листочки. Вышли в свет два его поэтических сборника — «Синие ливни России» и «Колея». Отец был настоящим книгоманом. Не могу сказать, что он выделял кого-то из писателей, просто «проглатывал» книги, которые ему нравились. Особенно исторические романы. Есть у него даже стихотворение о том, как он однажды зашел в «Книжный мир» на площади Ленина с десятью копейками в кармане, чтобы купить книгу. Это не выдумка, это реальный случай, причем в стихотворении — весь он, вся его страсть к чтению. Кстати, мамина мама Федора Лукьяновна Колесникова жила с нами, и отец научил ее читать. В возрасте семидесяти лет бабушка освоила грамоту и перечитала всю папину библиотеку. Среди других увлечений отца — зарядка. Его регулярно можно было увидеть с эспандером. Как только осень, начинал готовиться к подледной рыбалке: мормышки, крючочки в каждой комнате... Палатки шил из целлофана. Бывало, залезет в палатку, посидит, а потом опять что-то перешивает. В детстве я ждала отца с рыбалки больше, чем новую серию «Ну, погоди!». Папа приходил, доставал из-за пазухи холодное вареное яичко в хлебных крошках и давал мне. А яичко-то — «от зайчика»! Понимаете? Русское поле было его любовью — Помню, идем за грибами, а он мимо полыни пройти не может, — продолжает вспоминать Ирина Васильевна. — Отец был небольшого роста, но ладонь — мощная. Срывает полынь, разминает, вдыхает аромат... Есть у нас фотография времен папиной молодости, где он в пшеничном поле. Это был его любимый снимок. Еще запомнилось, что отец никогда не ругал за оценки. Никогда! Подружки мои боялись домой идти, а мы не боялись. Даже иногда пользовались его добротой. Как двоечку получишь, по улице носишься, смотришь — отец с работы идет. Сделаешь грустное лицо. Папа подходит: «Что, дочь? Двойку получила?» — «Да…» Он погладит по плечу: «Давай, не получай больше, старайся!» И побежишь дальше. Но со временем все его дети получили высшее образование. Потом, когда мой ребенок учился в школе, я тоже старалась делать как папа: расстраивалась, когда получал плохие оценки, и радовалась, когда его портрет висел на Доске почета, но никогда не ругала. Отец и мама, Зинаида Алексеевна, прошли вместе долгий путь, вырастили троих детей — мою старшую сестру Людмилу, брата Михаила и меня. Конечно, за эти годы разное бывало, но он маму всегда очень любил! Из-за болезни мама первая стала нуждаться в помощи, и именно отец начал за ней ухаживать. Даже ревновал нас к ней: все хотел сам, сам сделать. 27 октября 2018 года у папы и мамы была 68-я годовщина совместной жизни, а 29 октября отца не стало. Галчонок Запыхавшись, с улицы девчонка (На лице написано — беда…) Чуть живого принесла галчонка, Выпавшего где-то из гнезда. Весь в пыли, падением помятый, Был птенец ужасно некрасив. И отец, в тот первый миг, понятно, Недовольно глаз на них скосил. И стояла робко у порога — Вот сейчас, хоть нет в нем, знает, зла, Скажет ей отрывисто и строго, Чтоб птенца обратно отнесла. Над страданьем жалкого комочка Слабенький протест ее плеча. И отец, понявший сердцем дочку, Против ожиданий, промолчал. Не было заботливее няни. Но птенец нахохлившись сидел. Несмотря на все ее старанья, Он не пил и ничего не ел. До ночи, помочь пытаясь птице, Возле нее девочка была. Не хотелось ей в постель ложиться, А легла, уснуть все не могла. А когда немного рассветало, Увидал в волнении отец — Девочка с постели тихо встала И пошла туда, где был птенец. И надолго он потом запомнил — Так же тихо шла она назад. Но теперь был до краев заполнен Безутешным горем детский взгляд. Любитель поэзии День плескался в весенней купели, В голубой воде солнце гасил. У меня в куртке десять копеек. И решил я зайти в магазин. Там, где тополь на ветви свет нижет, Где проспект весь расцвечен людьми, На одном из домов вижу: «Книжный…», Рядом с ним необъятное «…мир». Для меня магазин этот — сказка. Через миг с видом смелым ступлю В этот мир с затаенной опаской, Что едва ль что сегодня куплю. Захожу, отразившись в витринах, Устремляюсь в заполненный зал. Всюду книги, плакаты, картины, Разбегаются просто глаза. Я давно хорошо уже знаю Тут один незаметный отдел. Будь семья не такая большая — Сам себя у него бы раздел. Шапку б снял, и пальто, и перчатки, Продавщиц удививши — тихонь. Я б сказал: «Дорогие девчата, Мне на все это дайте стихов». О таком мыслю даже с подъемом, Хоть страстям не могу потакать. С полки книжку беру пообъемней. А в кармане лишь два пятака. На страницы гляжу, как воришка, Где же сразу стихов столь прочесть! С неохотой кладу эту книжку И другую беру. Будто честь Оказал, даму с лошади спешив. Сам, украдкою, снова в листы. Пробегаю, читаю неспешно. И глядишь — прочитал целый стих. Но утехи в таком чтеньи сколько? Мельтешат пред глазами слова. Так читать стихи то ж, что по колкам, На лугу ли цветы в спешке рвать. Неохота с пустою рукою Уходить. Тонкий сборник — мечта… Наслажденье то это какое — По проспекту идти и читать! Новый томик в руке мрачно взвесил, Полистал и хотел отложить… Нет, постой, нахожу — «Цена 10 коп.». Теперь можно жить! У крыльца зданья в жаркую пляску Цыганенком пустилась капель. Как котенок, льнет солнышко с лаской. И в душе моей бодрый напев. Я плачу в кассу десять копеек. Не до разных теперь мне стихий. Я иду. Я не слышу капели. Я иду и читаю стихи!
