Век Солженицына — горький, больной, жесткий

11 декабря Александру Исаевичу Солженицыну исполнилось бы сто лет. Знаковая дата, знаковое имя, знаковый образ — тут собрано все. На личности Солженицына советская Россия надломилась и затрещала, он, вольно или невольно, стал тем самым выпирающим булыжником на дороге, силясь раскатать который, телега затрещала и потеряла колесо. Мог ли оказаться на месте Солженицына кто-то другой? Наверное, да. Таким человеком мог стать Шаламов. Им мог стать и кто-то еще — из многих тысяч тех талантов, что не вернулись из лагерей, не дожили свой день Ивана Денисовича, Ильи Михайловича, Сергея Петровича и бог весть еще кого — упав в безымянную могилу под могильным ковылем. Но этим выпавшим из мостовой булыжником стал Солженицын, нравится это или нет. И потому он — это он. Число его поклонников огромно. Число противников — колоссально. Все его действия вызывали реакцию, бездействия — тем паче. Ему выпала роль своего рода Мессии, с которой он справлялся не всегда, которая выламывала ему руки и давила виски. Но это был его путь. Путь для одного. Что было бы, если бы, скажем, его произведения не увидели свет? Если бы, скажем, он написал и сжег свой «Один день...», с которого началась и так называемая лагерная проза, и осознание страной происходящего? Возможно, он прожил бы свою жизнь тихо и даже более счастливо в каком-то смысле. Женился-разводился, растил детей, умилялся внукам, оставаясь в их памяти добрым дедушкой. Но судьба не дала ему возможности сделать выбор в эту сторону. И на лопатистых его ладонях была прочерчена особая линия жизни — со своими страстями, потерями и приобретениями, ошибками, мученьями, прозрениями и обреченным ощущением единственности. Он был сложным. Его книги — непростыми и неоднозначными. Ему не прощали советов об обустройстве России, даваемых издалека, обвиняли в осведомительстве, многих грехах. И вот сегодня ему исполнилось бы сто. Век! И в каком-то смысле это и был век Солженицына — горький, больной, жесткий. Но без его книг мы могли бы этого и не понять.