В чем секрет сочувствия нашей «общественности» к режиссеру С. и летчице С.

Проблема с общественной защитой режиссера С. состоит в том, что на уровне официальных деклараций она, эта защита, строится на идее, что С. не имеет никакого отношения к тому, что приписывает ему обвинение, – однако подсознательно люди, его защищающие, конечно, уверены в том, что обвинение в его адрес справедливо, и вот именно этим-то режиссер С. и хорош – тем, что виновен. Как доказать этот парадокс? Очень просто. Дело в том, что если бы защита С. была основана не на симпатии к тому, за что его наказывают, а на естественном и общем стремлении к законности, нравственности и гуманности, – оно, это стремление, так же ярко проявляло бы себя и в тех случаях, когда других людей таким же сомнительным образом наказывают за такие же политически мотивированные мероприятия, не имеющие при этом своей целью какой-либо, пусть и символический, вред России. Иными словами, если С. жалко, потому что он – страдающий политзаключенный, а нам вообще-то жалко страдающих политзаключенных как таковых, то нам будет жалко и Бутину, и Мефедова, и Вышинского, и многих еще граждан России (хотя бы граждан России), которых кто-то судит сомнительным судом за политику. Однако ничего похожего на подобную жалость мы не видели – и, надо полагать, не увидим. Значит, дело не в самом наличии страдающих политзаключенных, а в чем-то другом. В чем именно, становится абсолютно понятно после истории с летчицей С., которая, благодаря своей живой натуре, умудрилась сначала оказаться в неправильной (нашей) тюрьме за поступки, предположительно наносящие вред России, а потом, спустя короткое время, в правильной (чужой) тюрьме за поступки, которые вреда России уже никак не наносят, а могут – так же теоретически – даже и пользу ей принести. И что же? Оказалось, что хотя преследование летчицы С. оба раза было глубоко несовершенным с моральной и юридической точки зрения, а ее вина оба раза представляется не вполне доказанной, – ее вторая отсидка не вызывает никакого интереса у тех, кого волновало и возмущало ее первое тюремное сидение. Таким образом, определяющим признаком сочувствия к политзаключенному у нашей «общественности» является именно и только факт наличия какого-то вреда России, который хотя бы гипотетически – по версии обвинения – мог нанести объект сочувствия, в то время как очевидное отсутствие такого намерения у точно такого же политзаключенного – и даже у того же самого политзаключенного! – моментально блокирует все возможности для сочувствия ему. Ничего нового в этом явлении нет. Этническая, клановая и мафиозная ненависть, которая легко и быстро набирает себе друзей – и остывает к ним – в зависимости от того, могут ли эти друзья как-нибудь навредить собственно объекту ненависти – стара как мир. Важно только не путать ее с законностью, нравственностью и гуманизмом. Источник: Блог Дмитрия Ольшанского