Владислав Третьяк вспоминает своих учителей
50 лет назад молодой спортсмен Владислав Третьяк сыграл свой первый матч за команду ЦСКА. Всего через год он стал вратарем сборной Советского Союза и пятнадцать лет защищал честь своей команды... В начале декабря в Москве открыли памятник Анатолию Тарасову — как раз исполнилось 100 лет со дня рождения легендарного хоккейного тренера. Самый знаменитый воспитанник знаменитого хоккейного наставника, лучший вратарь мировых первенств, придумавший свою манеру защиты ворот, Владислав Третьяк в беседе с журналистом Евгением Додолевым вспоминает своих учителей. — Вы, рассказывая, как познакомились с Анатолием Владимировичем Тарасовым, обмолвились, что тот «был даже жестче, чем отец». Ваш папа был жесткий человек? — Мой отец — да. Меня видел летчиком. Да я и сам хотел летать, потому что мы жили в доме, где одни летчики жили, на улице Куусинена. И раньше каждый мечтал космонавтом быть, летчиком. Но мама, так как играла в русский хоккей, хотела, чтобы я хоккеистом стал. Ну чтобы еще и музыкантом был. — Музыкантом? Музицируя на чем? — На фортепиано. Тогда модно было. Фортепиано не было дома, но сказали, если меня в музыкальную школу возьмут, можно купить. Пианино — это была роскошь, это был элемент интеллигентности; в 1960-е годы это символ достоинства, культуры. И мама говорит: ну я тебе шоколадку куплю, в музыкальную школу пойдем, я тебя запишу. Я говорю: за шоколадку готов (я любил очень сладкое). Хотя я уже хоккеем начал заниматься. Ну, я всю ночь учил «Во поле березонька стояла, во поле кудрявая». Пришел в музыкальную школу. Говорят: ну кто хочет первый? Ну, я спел. Отойди, мальчик, влево. Думаю, ну взяли. А на самом деле тем, кто влево, тому медведь на ухо наступил. Слава богу, я такой довольный был, но шоколадку получил. А если вернуться к этому вопросу, то, конечно, мне посчастливилось: я из жестких рук перешел в жесткие руки. Ну, конечно, отец следил: я был под контролем каждый день. В 9 часов вечера он приходит с работы, из Чкаловской дивизии: все уже сонные, но надо было бежать, рядом с улицей Куусинена парк. И так все время. А на лето приезжали в город Дмитров, где мама родилась, где они познакомились с отцом. Каникулы, все дети идут купаться, а у нас наряд, в 7 подъем, пока не выполнишь, гулять не идешь. Жесточайшая дисциплина. За провинность наказывали. Я стоял на горохе. Сушеный горох. На колени встаешь, и молоток горизонтально держишь. Или линейку. Ну, так воспитывали. Но я хочу сказать, что я благодарен отцу, он меня с детства приучил к дисциплине и качественному труду. Поэтому, когда я к Тарасову пришел, первые слова у тренера: ну что, полуфабрикат — он меня так назвал, — будем работать, если выживешь, будешь великим, не выживешь, извини. Я легко школу эту прошел, потому что привык с детства подчиняться, уважать старших. У меня был пример отца, я никогда не видел его выпившим. Правда, курил постоянно. Ну, все летчики курили. И никогда он не ругался. И был для меня примером дисциплины. Утром зарядку делал, хотя большой спорт не любил, это тоже надо отметить. Только физкультуру. И я из его рук перешел в руки к Тарасову. Поэтому они как бы объединили усилия, чтобы сделать вратаря. — Выбор Татьяны, супруги, как-то связан с тем, что ее отец тоже был военным летчиком и полковником? — Он мне помог в трудный момент, когда я приехал свататься. Ну, в общем, я получал по 50 писем в день от девушек, особенно в 1970-е годы. Естественно, на обложках везде был. Знакомства были, как у каждого молодого человека. Говорят моей маме: у нас девочка есть, прям красавица, блондинка натуральная, высокая, симпатичная, скромная девочка. Давай твоего познакомим. А я думаю, как знакомиться, у меня тренировка, в Монино ехать далеко, пускай она лучше к «трем вокзалам» приедет. У старшего поколения вкусы другие, так что я перестраховался. Думал, если что, скажу, что у меня тренировка, и уеду. Она опоздала. Погода шикарная, очень жарко было в Москве. И представляете, на вокзале я стою, там таксисты, все автографы берут, фотографируются. И ее нету 10 минут, 15, 20, 40 минут. Потом я уже позвонил маме и спрашиваю: а где же Татьяна? Она отвечает: опоздала на электричку. Мне мужики говорят: слушай, чего ты ждешь-то. Ты чего, с ума сошел? Я говорю: не, я хочу дождаться. И потом мне так сзади потрогали спину. Я посмотрел, думаю: ого, девочка. А у меня уже «Жигули», первая модель. Села в машину, я еще раз так посмотрел, думаю: годится. Решил, сейчас поедем в «Яр». Но я пришел без пиджака (естественно, на улице жарко было), и меня не пустили в ресторан. Мне так стыдно было. Ну, поехали в столовую на Соколе. — Неромантично. — Но она довольная, говорит, в рестораны не ходила никогда. Пришли в столовую, а там наша соседка по дому, жена офицера, говорит: ого, ты девочку привел какую, красавица, бери ее замуж. И я еще раз как-то посмотрел, все — любовь с первого взгляда. И через пять дней я предложение сделал. Отцу говорю: пап, слушай, у меня вот такое дело, я завтра уезжаю в Германию на сбор с Тарасовым, а я влюбился просто, помоги мне. Он говорит: хорошо, пойдем купим кольца. Не знали, какой размер, но купили. Приехали. Ну, отцы сошлись, естественно, два летчика. Ну а я пошел встречать ее. За ней уже два офицера ухаживали, майоры. А я младший лейтенант был, и в хоккее она не разбиралась. Я говорю: слушай, я завтра уезжаю, вот кольца, выходи за меня замуж. Я думаю, сейчас если она скажет «нет», выброшу их и уеду. Она отвечает: слушай, мы с тобой только пять дней знакомы, сам подумай, давай еще немножко погуляем. Но я не дурак, понял, что я-то влюбился, а она-то нет. Ну а потом пришли домой, накрыт стол. И отец говорит: а чего мы сюда приехали-то? Ну-ка давай, чего ты хочешь? Я говорю: ну вот, я хочу то-то, то-то. Ее отец говорит: нормальный парень, я его знаю. — А теща будущая? — Теща тоже не возражала, обручила. Думаю: ну все, такая классическая женщина, уже никуда не денется. На следующий день я улетел. А после 23-го свадьбу сыграли. Кота в мешке взяла. Она меня, я — ее. Ну, вот так 46 лет живем, полвека почти уже. — И через год уже Дмитрий Владиславович появился на свет? — Да, в 1973 году Дмитрий родился. — А как так случилось, что сын стал стоматологом? Далеко и от авиации, и от спорта профессионального. Это его выбор был? — Выбор был, во-первых, жены моей, чтобы он не был хоккеистом. Она говорит: мне одного спортсмена хватит. Я ведь 17 лет Новый год не встречал в стране, все время был в разъездах. Это сейчас хоккеисты еще как-то дома бывают, а мы вообще нет: 9 месяцев в году практически жили на сборах. Нам Тарасов говорил: надо обогнать время, чтобы обыграть канадцев, чтобы быть сильными. И за счет тренировок трехразовых мы обгоняли время, чтобы достичь уровня канадцев. И, конечно, в Новый год нас всегда увозили, чтобы мы дома не были. Или в Канаду, или в Японию, или в Голландию, лишь бы только в стране не были. И Тихонов такой же был, как и Тарасов, один к одному. Все было подчинено только хоккею. Поэтому жена говорит: мужа не видела, еще и сына не буду видеть. Ну а во-вторых: мы как-то пришли зубы лечить. И мой знакомый говорит: давай врачом-стоматологом, зубы, и у коммунистов, и у капиталистов, у всех болят. — А Дмитрий в семье кого-нибудь лечит? — Дмитрий меня лечил: так здорово, нежненько, без боли. И сестру, всех лечил. Сейчас все семейство через него проходит: у него две небольшие клиники. — Внук Максим — хоккеист? — Вратарь. Этого отдали на растерзание. — Анна, Мария, внучки ваши? — Анне 17, занимается конным спортом уже пять лет: лошадка у нее хорошая. Маша хочет быть артисткой, хочет петь. Но что-то я ни одной песни пока не слышал. Стесняется. Ей 11. — Вы в 18 лет стали любимцем страны, потому что хоккеистов всех тогда знали в лицо: башню снесло, наверное, мальчишке? — Ну, немножко было у всех, конечно. — То есть такого «Кокорина с Мамаевым» включали? — Нет. Я самый дисциплинированный был. В команде очень четкая дисциплина была, и старшие следили за младшими, как в армии. У нас были Фирсов, Рагулин, знаменитости такие, с которыми не забалуешь. Ты всегда знал свое место. У нас проблема в чем была. Вот у тебя день рождения жены, день рождения ребенка, мамы , папы , твой, Новый год: и ты нигде не участвуешь. И тебя выпускают, как быка, у тебя глаза такие. Естественно, ты хочешь поучаствовать. У кого-то это получалось в большей степени, у кого-то в меньшей. Но тебя провоцировали. Потому что ты выходил, и молодой парень, 20–21 год, у тебя никаких праздников. И вот единственный праздник сегодня. Сегодня все: день рождения, Новый год, и все-все-все. И действительно иногда, конечно, нарушение спортивного режима было. Но у нас строго с этим боролись. У нас кончается май, и тогда, в июне, мы отдыхали по полной программе. — Вы с пониманием относитесь к ситуации, в которую попали футболисты Кокорин с Мамаевым? — Ну, с пониманием. Везде такое может случиться. Я имею в виду, не до такой степени. Я считаю, что они неправы. Ребята, я думаю, сейчас очень сожалеют, они же любят спорт, они же профессионалы. С пяти лет они занимаются своим видом спорта. И они себе все обрезали. Как дальше они будут жить, очень сложно понять. — Я так понимаю, ваша установка — понять и простить? — Это должен суд определить, в чем они виноваты. — Сейчас у спортсменов гораздо больше денег, чем было у вас. Испытываете чувство, может быть, не зависти, но досады, что в ваше время не было финансовых возможностей таких? — Мы жили не плохо. И, в принципе, мы имели все: и квартиры, машины. Одевались лучше всех, потому что за границу выезжали. Мы все равно чувствовали, что государство о нас заботится, и деньги получали, как министры. По 450 рублей кто получал? Министр получал. — Когда говорят про информационные войны, я вспоминаю эпизод из вашей биографии. Когда вас за океаном спрашивали, правда ли, что коммунисты, мол, решили сделать супер-вратаря из мальчика и сломали ему ноги, чтобы вы могли делать ваш фирменный баттерфляй. — Ну, канадцы думали, что никто не может лучше их вратарей играть. Им надо было что-то сказать: вот и придумали, что сломали ноги мальчику в 5 лет специально, чтобы он садился и ни одной шайбы низом не пропускал. Ну, я посмеялся. Когда летел в самолете, одна стюардесса подходит: «Вы извините, вот тут, в Канаде все спрашивают, правда ли, вам, когда вы были еще маленьким, нашли вашу семью и вам ноги сломали?» Потому что я внес в игру вратарей немножко другую манеру. — Немножко? Вы принципиально другую позицию придумали. — Да, да. Хотя Тарасов меня не одобрял. Он всегда говорил: ты неправильно делаешь. Но я все равно старался, и своей игрой доказал, что это было правильно. А сейчас уже все так делают. У меня все-таки был и стендап, и баттерфляй. Я чередовал. Потому что были отголоски старой школы. А сейчас вообще только баттерфляй играют. — Мы начали разговор с Тарасова. Вы со всеми легендарными хоккейными наставниками поработали. Можете как-то их сравнить? — Каждый из них жил в свою эпоху. Конечно, Тихонов с Тарасовым близки. По максимализму. Они оба профессионалы. Тихонову было легче, потому что он уже получил материал готовый более-менее. А Тарасов алмазы обрабатывал. На самом деле это мутный камень. Ты можешь даже не заметить, что за камешек. Но когда он попадает к огранщикам, камень превращается в бриллиант потрясающей красоты, сверкающий, просто манящий. Так и здесь. Тарасов меня взял, Харламова, Петрова, Михайлова. Ну сколько он взял людей, которые еще ничего особо не представляли из себя. И он из них сделал знаменитых людей на весь мир. А заслуга Тихонова, что он перенял дисциплину жесткую, такую же, как у Тарасова. Потому что все равно — и при Тарасове, и при Тихонове — руководство нашей страны признавало только золотые медали. А чтобы их достигать, надо было действительно, ну, быть жестким, очень жестким. Потому что и хоккей жесткий, и распускать нельзя хоккеистов. Ну, то время нам диктовало. Хотя многие хоккеисты, в общем, были очень недовольны, что очень жестко с ними обходятся. — Мы вспоминали, что папа ваш был жестким человеком. А вы отец жесткий? — Я — нет. Я мягковат. Да меня и не было, у нас жена воспитывала детей. Я их почти не видел. А когда уже видел, то старался. По-моему, у меня дети очень хорошие. Они меня с полуслова понимали. У меня жена жесткая. Она на вид мягкая, а на самом деле она жестко их вела. Но мы не наказывали детей так, как нас наказывали. — У вас так получилось, что родители в один год ушли. — С очень небольшой паузой. Отца очень жалко. Все время был такой спортивный, зарядку делал. Для меня это удар был. А мама уже болела. — Если мы про веру заговорили и про уход родителей, я по достаточно простой ассоциации вспомнил про рай. Как вы можете прокомментировать заявления Владимира Путина, что в случае ядерного конфликта мы все попадем в рай? А наши, ну, условно говоря, оппоненты, вовсе нет. — Я думаю, давайте поживем в мире сначала на этой земле. Я бы так ответил. — Считаете, что войны не будет? — Я считаю, что не будет. Большой, глобальной — нет. А локальные, они все время будут. Никуда не денешься. Видно, так мир устроен. ОБ АВТОРЕ Евгений Додолев — известный журналист и медиаменеджер, в настоящее время ведущий авторских программ на каналах «Россия 1» и «Москва 24».
