Длинные праздники — самый лучший повод, чтобы завести отношения с каким-нибудь достаточно длинным романом. И пусть каждый представляет себе свой идеальный роман по-своему, к нашей подборке остаться равнодушным невозможно: хоть одна книга точно попадет в цель. Объединяет подборку то, что все это немножко сказки для взрослых, с говорящими зверушками, удивительными превращениями, легендарными героями и, если повезет, чудесным спасением в финале. Гейл Ханимен. "Элеанор Олифант в полном порядке" Гейл Ханимен было 45 лет, когда она написала свой дебютный роман "Элеанор Олифант в полном порядке". До этого она тихо работала администратором в шотландском университете. Далее — как в сказке: права на постановку романа были куплены чуть ли не до его выхода, и экранизация с Риз Уизерспун в главной роли не за горами, он до сих пор в бестселлерах, был переведен на 30 языков и получил премию Costa за лучший дебют. Вообще, истории о том, как немолодые и незаметные женщины к 40 годам вдруг выстреливают бомбическими бестселлерами, стали важной частью британского фольклора — хоть "Гарри Поттера" вспомни, хоть "Оттенки серого". Но на их фоне "Элеанор Олифант" кажется чуть ли не интеллектуальным чтением. Во-первых, он об одиночестве — одной из главных бед современного мира. Главная героиня здесь — невидимка, женщина, которую в лучшем случае не замечают, в худшем — смеются. Во-вторых, сама история здесь весьма изящно устроена — и роман, и сама героиня вовсе не то, чем они кажутся. Начало книги обещает читателю романтическую историю о странных людях, но герои и их отношения слой за слоем оказываются глубже, значимее, интереснее. Итак, Элеанор Олифант 30 лет. Последние девять из них она работает бухгалтером в небольшой фирме. Ее жизнь строго упорядочена: она ест одно и то же, ходит в одной и той же одежде, друзей у нее нет, выходные она проводит дома с двумя бутылками водки, раз в неделю ей звонит мамочка. Коллеги смеются над ней даже не за спиной, она считает их идиотами. Однажды Элеанор выигрывает билеты на концерт. И влюбляется в лидера одной из групп. Фантазируя о любви, она начинает преображаться. Но стоит ей выйти во внешний мир, раскрывается, насколько она о нем ничего не знает. Ей не знаком Губка Боб Квадратные Штаны; она не понимает отсылок к "Гарри Поттеру"; когда ее приглашают бесплатно накраситься в корнер Бобби Браун, она свято верит, что Бобби зовут девушку-косметолога; а когда новый системный администратор офиса Рэймонд предлагает ей дружбу, она в толк не возьмет, что он имеет в виду. Поначалу кажется, что Элеанор — это такой модный персонаж-аутист, кто-то вроде Шелдона Купера в юбке. Но стоит сюжету раскрутиться, как оказывается, что у героини как раз есть серьезные причины, по которым она оказалась странной девочкой. Это только поначалу она кажется Бриджет Джонс с приветом. Ее реальная судьба совсем другая, а гадать, что именно случилось, читателя, подкидывая кости, оставят до последних страниц. Но в итоге история поражает именно тем, что и сам он поначалу был готов посмеяться над странностями Элеанор, над неуклюжими социальными повадками, над академической правильностью ее речи, пусть мы и не оценим последнюю в неуклюжем русском переводе, а вон оно как все обернулось. От того, что сочувствие к героям тут не навязанное, "вот бедненькие, полюбите их", а, так сказать, приобретенное в ходе чтения, роман дает читателю погрузиться в чувство мощнейшего сопереживания и пережить его с радостью. Евгений Водолазкин. "Брисбен" Это четвертый большой роман Евгения Водолазкина, окончательно доказавший, что промахов у этого автора не бывает, — живой лаконичный стиль Евгения Водолазкина, его умение поставить в центр героя, человека, а не любование собственным литературным мастерством здорово выделяют его на общем фоне русских литераторов. При всем этом Евгений Водолазкин, филолог-славист, исследователь древнерусской литературы, все свои романы пишет о том, что знает, часто вписывая в сюжеты свои научные интересы — будь то историческая наука, Средневековье или история Соловков. Все равно живые у Водолазкина всегда важнее мертвых, даже когда он пишет о прошлых временах: например, о средневековом врачевателе, как в "Лавре", или о позабывшем свое прошлое герое ХХ века, как в "Авиаторе". Настоящее всегда вылезает откуда-то, как вылезали в "Лавре" пластиковые бутылки в средневековом лесу. Как бы глубоко мы ни уходили в прошлое, в конечном счете это всегда разговор о настоящем. Примерно то же самое происходит в "Брисбене": его герой оглядывается в прошлое, чтобы все понять про свое сегодня. Для такого погружения в прошлое в романе есть причина — героя книги, виртуозного гитариста Глеба Успенского, поражает болезнь Паркинсона, и на закате своей музыкальной карьеры он соглашается рассказать свою биографию случайному попутчику, писателю с говорящим именем Нестор. Тут чисто филологическая шуточка, конечно: исповедь Успенского рассказана нам то автором, то Нестором, то самим Успенским от первого лица, притом герой на первых же страницах признается, что дневники его утеряны — а мы явно именно эти, утерянные, и читаем. Но несмотря на обилие рассказчиков и несомненное в такой толпе количество искажений, читателю важно верить, что перед ним не просто повесть, а летопись, историческая правда. В которой находится место и первым сексуальным открытиям, и сложным отношениям с мамой, и не более простым — русской мамы с украинцем-отцом. Остается место и детству в Киеве 70-х, где герой, как и сам Водолазкин, между прочим, растет между двумя культурами, не подозревая, что они не единое целое и однажды им предстоит расколоться. Раскол в этом романе бывает только внутренний: частная история вынесена из политики, большие события тут почти не упоминаются. Важно маленькое: первые сны, первые влюбленности, первое осознание смерти. В одном из эпизодов романа украинская учительница диктует своим ученикам поговорку: "Жутко жуку жить на суку". Этот краткий приговор как будто подлежит постоянному повторению: много лет спустя немецкая ученица спросит Глеба, отчего же жук живет на суку, если там так жутко. А он ответит: "Потому что это его родина". Здесь надо сразу сказать, что "Брисбен" никаких претензий к этой родине не имеет. Он, с одной стороны, ищет себе родину альтернативную. Так, Брисбен, вынесенный в название романа, — это город в Австралии, куда мечтает уехать к легкой жизни мать героя. Но при этом настоящая родина здесь — это не политика и не география, а только опыт. В попытке правдиво поведать свою жизнь, увидеть ее разными глазами с разных углов открывается глубочайшее переживание этого опыта. "Жизнь — это долгое привыкание к смерти", — скажет один из героев романа. Так и жизнь Глеба Успенского оказывается как бы отмечена чередой смертей и любовью. Смерть соседки по коммуналке или незнакомой девушки на пляже монтируется с влюбленностью в учительницу или одноклассницу. В финале романа, уже пройдя через весь свой опыт, герой встретит старца, и тот скажет ему: "Если в болезни сократятся дни твои, то знай, что в таком разе вместо долготы дней тебе будет дана их глубина". Новый роман Евгения Водолазкина замечателен именно возможностью для читателя познать глубину. Жалко только, что, как многие русские романы, он не очень осознает, куда ведет его эта глубина, давая читателю переживание, но не выход, обрываясь в никуда, как музыка Глеба Успенского, в одном шаге от кульминации. Лара Вапняр. "Пока еще здесь" Лара Вапняр уехала в Америку в 1994 году, в 20 лет, почти не зная, если верить ей самой, английского, с дипломом учительницы русского и ребенком в животе. И десять лет не находила себе в Америке места, пока не начала писать рассказы. И довольно успешно — ее печатали в New Yorker, у нее несколько сборников рассказов, один из которых, "Брокколи и другие рассказы о еде и любви", выходил несколько лет назад в русском переводе. Ей удается писать русскую эмигрантскую прозу не в жанре плача об утерянной родине или торговли памятными сувенирами советского детства. Например, ее первый роман "Мемуары музы" рассказывал историю юной иммигрантки, мечтавшей стать музой для нового Достоевского. А героями ее третьего романа — "Пока еще здесь" — становятся четверо друзей из России, мечтающих вписаться в мир американской мечты. Кто-то из них одержим успехом, кто-то мечтает о большой любви, кому-то не хватает в жизни смысла. И цели. А на дворе — эпоха стартапов, новая золотая лихорадка, которая обещает удовлетворить желание каждого. Проза Вапняр изящно работает в обе стороны. Для них, американских читателей, — всякие странности русской души. Нет, не про то, как сложно мы все тут устроены, а попросту про наши желание и потери. Так, одна из героинь романа не может освободиться от влияния своей властной матери, знаменитой переводчицы; другой скорбит по неслучившейся научной карьере; третья — провинциалка, удачно вышедшая замуж за москвича, но в Америке вчерашний трофей кажется ей недостаточным. Для нас же, русских читателей, история окажется о том, как явно, даже немного трагично нас эта американская мечта не принимает. Каждый из героев этого романа своим ходом идет не к истории успеха, а к признанию своего поражения. И успех тут, конечно, будет — это же, в конце концов, американский роман. Но оказывается, что принять неудачу бывает еще важнее. Это и есть тот выход, который никак не может найти герой обычного русского романа: оставить прошлое в прошлом. Эка Курниаван. "Красота — это горе" Перед нами жанр, народная любовь к которому не утихнет никогда, — магический реализм, а Эка Курниаван — его главный индонезийский мастер. На первый взгляд, это, конечно, чистая сказка. В центре романа — лучшая проститутка города Дэви Аю, дочь любви единокровных брата и сестры. Дед ее был голландцем, одна из бабушек — индонезийской наложницей, которую разлучили с возлюбленным, чтобы отдать голландцу. Ни одной женщине в этой книге не быть счастливой: несчастье продолжается в дочерях Дэви Аю, каждая из которых рождена от насилия, небесно красива и сполна изведает горе, обещанное названием романа. Затерянный где-то глубоко в Индонезии городок Халимунда — это миниатюрная модель Индонезии второй половины XX века. Сначала были голландские колонисты — и ничего хорошего от них не жди; потом были японские военные — и принесли стране еще меньше радости. Но даже когда чужаки ушли, страну все так же продолжало разрывать изнутри — уже междоусобно. Курниаван пересказывает все то же самое через сказки и мифы. Его герои — писаные красавицы, сказочные силачи, бесстрашные комиссары. Тут хочешь не хочешь, а любой сюжет с такими вводными превратится в миф. Тем удивительнее, что у этих сказок все никак не может оказаться счастливого финала. При этом воспринимать роман Курниавана просто как красивую восточную сказку было бы достаточно странно. Ведь здесь довольно прямо указан источник бед, и начинаются они с голландских колонистов. Главное изящество этого романа не в том, как он написан, как сплетаются судьбы героев или как нависает над ними жестокий рок, а в мысли, что если бы вы, Европа, в нашу Индонезию не лезли вовсе, всего этого и не было бы. Эта яростная мысль, злая как дух, который всех проклял, делает этот роман еще убедительнее, чем если бы одна кровь да любовь была. Линор Горалик. "Все, способные дышать дыхание" Самый ожидаемый, по мнению критиков, роман конца года, первый тираж которого разошелся за две недели, "Все, способные дышать дыхание" не обещает легкого чтения. Это история, как в недалеком будущем — года так через три, представьте себе, — в Израиле рванет, а накроет весь мир. Города уйдут под землю, люди начнут страдать от разных новых болезней, и заговорят животные. И вдруг окажется, что самое страшное — это не болезни, не потеря родных и родственников, не то, что от старой жизни вдруг ничего не осталось, а чрезмерно болтливые еноты. Линор Горалик — автор нескольких документальных исследований, сборников короткой прозы, написанных в соавторстве книг (самая известная — антиутопический роман "Нет", написанный в соавторстве с Сергеем Кузнецовым). А еще она — писательница, известная в Сети еще до того, как словосочетание "сетевой автор" зачем-то стало ругательным. Из многих ее талантов один из самых драгоценных — чувствовать и понимать время и человека во времени. Иными словами, она видит там, где у нас болит. Там, где для многих из нас страдания котиков и собачек затмили наши собственные, Горалик пишет роман, в историях которого страдают попугаи, терзаются ящерицы, умирают рогатые жуки, сходят с ума от ужаса карликовые лошади, а слоны так просто все это тихо ненавидят. Надо сказать, что кошечки и собачки тут вообще не самые милые персонажи: собаки, заговорив, тут же подчинили себе весь мелкий московский преступный мир; коты, которых тут с некоторой иронией обзывают "котиками", устраивают страшные драки на помойках и облавы на беззащитных старушек. В людях в моменты катастроф открываются бездны — стоит ли воображать, что у животных дела обстоят лучше? Животные у Горалик, правда, даже в самых диких своих ипостасях довольно интеллигентные. Мыслящие такие, осознанные даже. Наверное, поэтому очевидно, что в конечном счете речь идет о людях. И не о будущем, пусть даже крошечной отдаленности (от катастрофы, по Горалик, нас отделяет меньше трех лет), а о настоящем. Просто дело в том, что мир стал очень странным местом. Никакая говорящая фалабелла или черная пантера, крадущая спецпаек у военных, не сделает его страннее. В романе Горалик есть один персонаж из Москвы — журналист, бывший репатриант, вернувшийся из Израиля, чтобы описывать новые реалии в остроумных колонках. Так ли уж сильно отличаются эти колонки от тех, что раньше писала сама Горалик? На самом деле, нет.
