Лишь смерть нас разлучит: "Лючия ди Ламмермур" в Мариинском театре

По результатам прослушиваний можно сказать, что композиторы у Гергиева встретились как бы посередине: Вагнер у него был нетороплив и почти назидателен, изобиловал почти мучительными паузами и растекался могучей рекой, но при этом не без"аффектов" и"водоворотов". А Доницетти, конечно, не избежал очевидных (и необходимых) романтических взлетов и падений, но превратился в нечто большее, чем эффектная кровавая баня на любовной почве. Оркестр как бы задумался над причинами и следствиями, вскрыл внеисторическую, вечную подоплеку, и задышал глубинной искренностью, столь же органичной в романтической трагедии, как музыкальная рассудительность – у Вагнера. Собственно говоря, режиссером этого, постановочно непритязательного, спектакля стал дирижёр. Ведь опера Доницетти только кажется простой: мол, что такого, всё ясно, Мелодрама Мелодрамовна, если герои поют "лишь смерть нас разлучит" — значит, скоро кончина. С носовыми платками в зале. На самом деле выстроить драматургию переменчивых страстей "Лючии" без ухода в наивность и упрощение, но со сложностью, как историю-архетип о сломанных судьбах, не так-то просто. В оркестре Мариинского театра это сумели. А что певцы на первом спектакле иной раз расходились с музыкантами — вопрос репетиций. Фото: Наташа Разина Де Роза не в первый раз ставит оперу на этой сцене, до "Лючии" были два Верди: "Симон Бокканегра" и "Фальстаф". С этим режиссером никакой дирекции не нужно волноваться на тему"как оно выйдет?". Выйдет – умеренно и аккуратно. Удобно для пения, но не"искристо" для восприятия. Иногда добротно – как в"Симоне", иногда — невнятно, как в нынешней премьере. В любом случае Де Роза если и делает что-то актуальное с оригинальным либретто, слово"актуальность" нужно брать в кавычки. В этой "Лючии" концепция почти полностью ограничена сменой костюмов. Они взяты из девятнадцатого и начала двадцатого веков. На вопрос"зачем?" действие ответа не дает. Вы тщетно будете придумывать причины, по которым кринолин и камзол заменены юбкой и сюртуком. А то и пуловером. Типовые мизансцены, диктуемые движением фабулы, могли бы запросто разыгрываться в платьях шестнадцатого века (время действия романа Вальтера Скотта, по которому создано либретто). Правда, картинка тяготеет к монохромности. Как поведал сценограф Алессандро Лаи ,"Цветовая гамма спектакля – черно-белая, как если бы это был дагерротип, фотоснимок эпохи или опять же фильм Хичкока. И единственный иной в нем цвет – цвет крови. Ключ к спектаклю – свадебное платье Лючии. Им будет смирительная рубашка. То, что должно было быть самым желанным и красивым нарядом для женщины, становится инструментом насилия". На самом деле на сцене больше всего серого — во всех смыслах, начиная с буквального. Потому что новый спектакль театра – часть могучей кучки мировых постановок, которые, что называется, ни шатко, ни валко, а просто – большими кусками – иллюстративны без сюрпризов. Потому скучноваты. И вопрос"что художник хотел сказать своим произведением" встает во всей мощи. История девушки, которая стала сумасшедшей убийцей в брачную ночь, потому что была насильно выдана замуж жестокосердым братом, желающим за счет этого стать накоротке с нужными людьми – такая история, конечно, могла случиться когда угодно. Как и подложные письма. И кровная вражда брата с возлюбленным девушки. Мы-то знаем, как часто дикие нравы снаружи как бы и не дикие уже, но внутри — то же самое. Всё решает грубая сила: "кто смел, тот и съел". Фото: Наташа Разина Но реалии поздних времен — военная сабля кадрового офицера вместо общепринятых в старину шпаг, пистолет, направленный на врага, электричество вместо свечей и светский наставник-резонер вместо замкового священника (в чем он, интересно, наставляет по будням, когда ненавистных свадеб нет?) – все это должно работать на концепцию. (Какую?). А не красоваться на сцене само по себе. И тот факт, что публика , по замыслу, должна узнать отсылки к живописи де Кирико или к Хичкоку, не меняет ничего. Не все в публике знают де Кирико. Но каждый может отозваться на внятный образ.На удачную метафору. А если действие отчего-то происходит не в шотландском замке, а в итальянском доме почти что из эпохи конструктивизма, само по себе это не ответ на вопрос "зачем". Потому что иные визуальные реалии требуют иных режиссерских решений. А не трафарета на все времена. Отдельные эпизоды и детали вообще ставят в тупик. Часто упоминаемые в опере могилы предков расположены в поддоне сценической конструкции, под голым зимним лесом и под жилищем Лючии. При вокальном обращении героев к усопшим родственникам из отверстий в поддоне выезжают реально лежащие покойники. Чтобы по окончании арии наглядно уехать обратно. В грозе в начале последнего действия виртуальный дождь хлещет внутрь предполагаемого сценографией дома, как будто в нем нет крыши. Условность (типа"дождь смывает всё") или недомыслие в работе с эффектами? Ну, пусть будет первое. Брат с самого начала окружает вполне еще разумную сестру зловещими санитарами, которые пытаются ей что- то вколоть, но в финале искренне удивляется ее безумию. Толпа гостей на свадьбе внезапно превращается в мистические силы рока, которые коллективно обмазывают спятившую Лючию то ли символической, то ли реальной кровью с ладоней, массово и долго хватая ее за платье. Ну, чтоб были красные пятна. Нам, видимо, растолковывают выражение"запятнана кровью". Фото: Наташа Разина Самое захватывающее, наряду с оркестром — вокал Лючии и ее брата Генри. Альбина Шагимуратова и Владислав Сулимский впечатлили по-разному, но сильно. Она – льющейся пластикой кантилены, волшебными каденциями и серебристо-сияющим тембром (как лунный свет, о котором тут поют), он – ровным"суровым" баритоном, исполненным если не "белькантовой", то объективной вокальной мощи. Возлюбленный героини Эдгар (Евгений Акимов) пел очень жалобно и не очень гибко – для белькантового тенора, но если герой очень злился на проклятую судьбу, то голос начинал звучать без тембровой"истерики". С достоинством. Но самоубийство несчастного в финале прошло почти незамеченным. Потому что перед этим Шагимуратова соревновалась в трепете тембров с солирующей флейтой. Она делала это прежде десятки раз и, безусловно, всё тут давно отработано. Умом это понимаешь. Сердцем — нет. С легкостью убедить публику, что вот это вокальное волнение неповторимо, что оно – плоть от плоти здесь и сейчас переживаемого театрального катарсиса, может только великая певица. Так что на премьеру Мариинского театра стоило идти. Чтобы услышать, как негодяй-брат врачует непомерные амбиции и злобную трусость кровавыми слезами сестры. Красавица и чудовище — в версии Доницетти.