«Мне сказали — шансов на восстановление почти нет.Но я так просто не сдамся».Интервью Алены Алехиной

Весной 2013 года сноубордистка Алена Алехина приехала в США на очередные съемки для одного из своих спонсоров, неудачно упала и травмировала спинной мозг. С тех пор прошло больше пяти лет, и все это время Алена не может ходить. Но продолжает радоваться жизни. У нее два дома — в Москве и в Калифорнии, две музыкальных группы, съемки, гастроли и много путешествий. Sport24 выслушал и записал эту непростую, но вдохновляющую историю. — Где вы сейчас живете — в Калифорнии или вернулись в Москву?— Я бы и сама хотела знать ответ на этот вопрос. Обычно я приезжаю в Москву только на летние каникулы и новогодние праздники. Но этим летом особенно хотелось побольше побыть с семьей. Я задержалась в Москве. Потом меня пригласили снимать проект на Камчатке. Затем я поехала в Израиль. А в начале ноября меня с моей группой пригласили выступать на Бали. Надо было репетировать, и улететь в Америку снова не получилось. Когда вернулись с Бали, получила приглашения сыграть еще несколько концертов в конце декабря. А тут уже и Новый год. Последние лет 9 на католическое Рождество я всегда была или в Европе, или в Америке. Но мечтала провести декабрь в Москве. А прилетала всегда в канун Нового года, за день-два. Елку наряжала в последний момент в спешке и не успевала прочувствовать приближение праздника, полюбоваться снежной Москвой. Сейчас решила — раз все так складывается, останусь до Нового года. И ни разу не пожалела. Москва делает меня счастливой. Кто-то мне сказал недавно, что я здесь ощущаю себя как турист, и поэтому мне все так нравится. Это правда, но только отчасти. Последние шесть лет очень мало времени провожу в Москве. Приезжаю сюда как на каникулы. И даже когда каникулы так сильно затягиваются, как сейчас, это ощущение не уходит. — Как это — жить на два дома?— Не самая простая штука, конечно. Особенно в моем случае. Я просто такой человек — мне всегда сложно выбирать. Я Близнецы и, хотя я не верю в Гороскопы, влияние этого знака на себе очень хорошо чувствую. На два дома сложно жить и на бытовом уровне. Как будто веду двойную жизнь. Я вынуждена иметь машину и там, и здесь — я всегда за рулем. И обе машины должны быть переделаны под ручное управление. Поначалу вообще было много специальных устройств. И все — в двойном экземпляре. Потом они, как атавизмы, отпадали, чему я безумно рада. Делаю все, чтобы мой быт был максимально приближен к быту обычного человека. Сложно не только в бытовых вопросах. Морально тоже не просто перестраиваться. Но мне это, скорее, нравится. Это дает возможность всегда смотреть на вещи свежим взглядом. Люди, которые живут в Москве, часто не замечают хороших моментов, привыкли думать, что там, где нас нет, лучше и удобнее, а это не всегда так. Везде есть свои плюсы и минусы. И мне это очевидно. Я стараюсь обращать внимание на хорошее: наслаждаться тем, что есть здесь, когда я здесь, и наоборот. При этом есть ощущение, что Калифорния от меня никуда не денется. У меня уже давно американский паспорт. Посидеть у океана я смогу и в 60 лет. А играть панк-рок концерты или участвовать в каких-то интересных проектах надо здесь и сейчас, пока есть такое желание и возможность. Конечно, иногда задаюсь вопросом, почему я вообще уехала из России, если мне здесь так хорошо? Точного ответа у меня нет. Так сложились обстоятельства. Но я думаю, на том этапе мне это было зачем-то нужно. Со стороны это выглядело абсолютным безумием. Когда случилась травма, я потеряла в жизни почти все — свою карьеру, свое тело, свое хобби, еще и в другую страну переехала. Но зато мне пришлось научиться жить самостоятельно даже с такой травмой. Мне было очень важно понять, что, несмотря на все случившееся, несмотря на то, что это безумно сложно, я все равно могу быть независимым человеком, самостоятельным, жить одна, причём в другой стране. — К чему было сложнее всего привыкать?— Конечно, это была не первая поездка в Америку. В Хантингтон-Бич, где я теперь живу, я попала еще в 2008 году и сразу в него влюбилась. Старалась приезжать туда при любой же возможности. Хорошо знала это место, с языком тоже проблем не было — на момент переезда у меня уже давно был диплом переводчика. Единственная сложность в плане языка — разговор по телефону. Этому не учат в университете. А из-за травмы многие вопросы приходилось решать по телефону. В Америке вообще очень развит именно такой способ решения различных вопросов, вместо посещения офиса компании. Постоянно куда-то звонила — то в страховую, то по поводу машины, то со счетами за квартиру и так далее. Это чисто психологически было непривычно и потому сложно — не было такого опыта раньше. Плюс, из-за качества связи не всегда все понятно по телефону. Мне это тяжело давалось первое время. Но именно эта трудность натолкнула меня на мысль о том, что нужно преподавать английский по скайпу, и обеспечила меня любимой работой на ближайшие несколько лет. Со временем прочитала, что разговор по телефону — самое сложное в общении на иностранном языке, потому что бывают помехи, ты не видишь человека, не видишь движения губ. Испытав это на себе, я поняла, что хочу и могу сделать так, чтобы у людей не было такой проблемы, как у меня. Кроме того, работа сыграла огромную роль в моей реабилитации. Я начала работать уже спустя 3-4 месяца после травмы, в чем мне очень повезло. У людей с такой травмой как у меня, редко есть такая возможность. Я поняла, что все еще могу что-то делать, что у меня все еще есть профессия, которую травма не смогла отнять. Это меня спасало. А еще позволяло дольше стоять в моих скучных тренажерах. С работой время пролетало быстрее, отвлекалась от того, как все болит, потому что была полностью увлечена рабочим процессом. Да и сейчас, по-прежнему, я преподаю, стоя в тренажере, 3-5 часов в день, и одно, по-прежнему, содействует другому. — В Калифорнии вы были участницей экспериментальной реабилитационной программы. В чем ее суть и есть ли какие-то результаты?— Это было исследование в университете UCLA в Лос-Анджелесе. Оно длилось чуть больше пяти месяцев. Достаточно интересный проект, очень символичный для меня, так как в нем принимали участие ученые из России и Америки. На тот момент между нашими странами уже были очень сложные отношения. И мне нравилось, что хотя бы где-то эти две страны вместе и объединены общим интересом. Мне проводили стимуляцию спинного мозга через специальные электроды. Это попытка наладить передачу сигнала через поврежденный участок с помощью электрических импульсов. По данным компьютерных исследований, была положительная динамика, но физически и функционально я не ощутила большого прогресса. Период был тяжелый. Я жила не в самом Лос-Анджелесе, а в городе в 50-ти минутах езды от него и каждый день тратила 1,5 часа в одну сторону и 2 часа — в другую, по пробкам. Сама процедура оказалась для меня очень болезненной. Но я приезжала домой, после двухчасовой стимуляции и четырех часов за рулем, и продолжала заниматься на своих тренажерах. Хотела усилить эффект. Но думаю, что все это было не зря. Я уже испробовала на себе десятки методов. Некоторые, как стало понятно сейчас, были просто тратой времени, но я все равно ни о чем не жалею. Сейчас у меня есть очень важное ощущение, что я делаю все, что могу для своего восстановления. От себя я всегда требую максимум и буду переживать, если не сделала чего-то, что могла сделать. А если я достаточно стараюсь и являюсь лучшей версией самой себя, то все, что уже за этими пределами и не зависит от меня, я умею принимать и любить таким, как есть. — В первых интервью после травмы вы часто говорили про боль. Она уходит? Появились какие-то более адекватные способы ее контролировать, кроме горсти таблеток?— Боли были невыносимыми первые три года, пока у меня стояла титановая конструкция. Я просто жила с болью. Но в полной мере осознала это только после того, как спустя три года, снова решилась на операцию, чтобы извлечь эту конструкцию. Без осложнений тоже не обошлось. Мне выломали часть позвонка. При этом говорили, что все нормально и через неделю можно и нужно возвращаться к тренировкам в полном объеме. В ответ на жалобы слышала только, что так и должно быть и чем больше я буду работать, тем быстрее будет идти восстановление после операции. Я вернулась к занятиям через боль. Мало того, поехала на фестиваль Коачелла. Меня все носили и танцевали со мной на спине, как с рюкзаком. Уже после возвращения сделала повторный снимок, и мне сказали, что все же был небольшой перелом. Именно с ним были связаны мои болевые ощущения. Но когда и это зажило, поняла, в какой страшной боли я жила все эти три года, пока пластины стояли. От медикаментов я отказалась на ранней стадии. В американской больнице, в которой я фактически жила первые 3-4 месяца после травмы, мне прописали очень большое количество всяких препаратов, причем в обязательном порядке. После выписки мне нужно было лететь в Россию, примерно на месяц. Я взяла с собой ровно столько таблеток, сколько понадобится на это время. Из-за грин-карты пришлось задержаться, лекарства закончились, и я начала искать их аналоги в России. И вот тут был шок. Половина из тех препаратов, которые мне прописали американские врачи, в России просто запрещены. Например, препарат Vicodin, жертвами зависимости от которого в Америке ежегодно становятся больше 30-ти тысяч человек. Мой американский доктор ни слова не сказал о возможных рисках. На тот момент я принимала этот препарат уже 4 месяца. И, наверное, нужно как-то аккуратно «слезать» с этого препарата. Но я была так напугана, что бросила все в один день, несмотря на то, что мне было очень плохо физически. Был еще «Клонопин», который советовали принимать каждый раз, когда мне тревожно или грустно, и когда я не могу уснуть. Хотя очевидно, что первые несколько месяцев после травмы мне было вообще невыносимо в каждую минуту существования. Я понимала, что в этом препарате нет ничего хорошего, но так как меня не предупредили о страшных рисках, его я тоже иногда принимала по назначению врача. Самое ужасное, что в дальнейшем в больнице я встречала людей, испытавших на себе все побочные эффекты от этих таблеток. Знаю мальчика, который, имея зависимость от этого же «Клонопина», уснул за рулем, попал в аварию и так получил травму спинного мозга. У меня это просто не укладывается в голове. Об этой стороне США мало кто говорит. А самим американцам это плохо видно за их розовыми очками патриотизма. Они боготворят свою медицину, и к докторам у них относятся как к рок-звездам. Я вообще очень не люблю медикаменты. И до травмы старалась избегать всяких таблеток, потому что считаю, что боль в какой-то степени друг. Она — помощник, который подсказывает, что происходит с организмом. Когда случались какие-то травмы до этого, я старалась не принимать обезболивающие, потому что хотела понимать, какие движения мне стоит делать, а какие — нет. К тому же, как выяснилось, у меня достаточно высокий болевой порог, особенно теперь. Сейчас спина болит только иногда. Но я занимаюсь каждый день на тренажерах, и это помогает. Как только пропущу несколько дней, болит больше. Если я занимаюсь в своем нормальном ежедневном режиме, то терпимо. Единственное, что беспокоит сильно, это ежедневная нервная боль. Чтобы понять, что это такое, представьте, что вас одновременно в одну точку кусают 300 красных муравьев. Это длится от 20 до 40 секунд, но терпеть почти невыносимо. Это самый неизученный вид боли. Способов контролировать ее почти нет. В свое время я принимала разные медикаменты, но они не помогали, поэтому я решила, что не буду этого делать, если разницы все равно не чувствую. — Вы сталкивались с реальной медикаментозной зависимостью?— Да. Мне все же пришлось вернуться к препаратам после повторной операции, когда вынимали пластины. Прописали «Норко», от которого точно появилась зависимость. Боли были очень сильные. И снять их мог только очень сильный препарат. «Норко» — серьезное средство, мне даже рассказывали потом, что он недалеко ушел от синтетического героина. Его не получилось бросить сразу. Еще так вышло, что в какой-то момент я осталась совершенно одна в Америке. Очень плохо себя чувствовала. «Норко» абсолютно лишает аппетита. У меня было все меньше и меньше сил. Я просто спала, никого не хотела видеть. Хорошо, что ко мне все же приехал один мой близкий друг и увидел эти таблетки на столе. Когда прочитал состав, просто сказал: «Я тебе оставляю три таблетки, на самый крайний случай». И забрал банку. Мне было очень плохо несколько дней, но он, можно сказать, просто спас меня тогда. — Чем отличается реабилитация в России и в Америке?— У нас в России нет системы градации моей травмы. Самый простой способ объяснить это — сравнить с онкологией, где есть разные стадии. Всем очевидна разница между раком первой и четвертой стадии. У травм спинного мозга, на самом деле, похожая градация. В первые дни реабилитации в соседней палате со мной лежал мальчик, который мог только глаза открывать. И даже дышал через трубку. Через три месяца я была ровно в таком же состоянии, в котором поступила, а он уже мог вставать. И сейчас ходит. Конечно, на сто процентов не восстановился, но ходит. В Америке все травмы спинного мозга делятся на степени. Степень повреждения определяют примерно через месяц наблюдения. Травмы бывают полными (complete) и неполными (incomplete), еще есть буквенное обозначение — A, B, C, D. У того мальчика, вероятно, была степень D incomplete, а у меня — A complete. Мне сразу сказали — шансов на восстановление практически нет, дали всего два процента вероятности, что я снова смогу когда-нибудь ходить. И поэтому немного раздражает, когда начинают рассказывать истории в духе: «У меня был знакомый. Он, как и ты, не ходил, но пошел к такому-то доктору. И теперь он бегает». Причем это делают как врачи, так и обычные люди. И еще принято считать, что на Западе главное — адаптация. Думаю, это уже просто следствие. Тем, у кого стоит complete A, стараются сэкономить время, учат жить в новых обстоятельствах. Я, правда, все равно делала и продолжаю делать больший упор на реабилитацию, а не адаптацию. Какие-то успехи вопреки прогнозам есть. Прошло 5,5 лет, а мои тренировки по длительности и интенсивности почти не изменились. Беру количеством. — Из чего состоит ваш обычный день?— И в Москве и в Калифорнии все проходит по похожей схеме. Просто в Америке немного меняется расписание моей работы из-за разницы во времени. Там я работаю утром и вечером, день — свободный. Здесь, наоборот, утро и день я провожу в работе. Я преподаю четыре языка по скайпу. Во время этих занятий провожу свои тренировки. Правда, есть тренировки, во время которых невозможно работать. Например, мой велотренажёр очень стучит и скрипит, поэтому я не могу заниматься на нем и параллельно вести урок. Есть монотонные, пассивные тренировки — тренажер, в котором я стою, и просто двигаю ногами. Здесь важнее всего количество повторов, и работа только помогает мне простоять дольше. Иногда делаю письменные переводы. Так проходят утро и день, когда я в Москве, потом кручу велосипед и выдвигаюсь в город на съемку, репетицию или концерт, например. В пробке обычно делаю свои упражнения по вокалу — «распевку». У меня два музыкальных проекта сейчас. — Как музыка появилась в вашей жизни? — Музыка была моей мечтой лет с 13-ти. У меня очень талантливый брат. А про меня всегда говорили: «А ты — спортсменка». Несмотря на это я закончила музыкальную школу с красным дипломом, но хотелось немножко другого. Всегда завидовала профессиональным музыкантам, которые пишут свою музыку и играют концерты. Мне тоже хотелось так. Лет с 12-13 поигрывала на гитаре. Но боялась петь или делать что-то свое. Когда уже нечего было терять, наверное, на третий год после травмы, я была дома в Калифорнии, взяла в руки гитару, и написалась песня. Приехали друзья-музыканты, и я как-то сыграла ее при них. Песня им очень понравилась, и они предложили мне ее записать прямо в моей же гостиной. Через какое-то время я решилась выложить ее у себя в соцсетях. Ее хорошо приняли. Потом мы записали еще одну песню с другом. Примерно в это же время у меня была лекция, организованная моими спонсорами — ROXY, на которой я рассказывала о том, что мне помогло в самые сложные моменты в жизни. Лекция собрала около 300 человек, кто-то спросил про мои планы, связанные с музыкой, готова ли я выступать. Я сказала, что пока нет, а на следующее утро увидела на почте афишу дня города на «Флаконе». Там было несколько сцен и на одной из них должна была выступать я — на афише было мое имя. Это прислал незнакомый человек, который был на лекции. Он сказал: «Я слышал твои песни, а на лекции увидел, как ты держишься на публике, и понял, что ты сможешь сыграть». Я поблагодарила и попыталась отказаться. Он объяснил, что я сильно всех подведу, если не выступлю. И я безумно благодарна, что тогда он проявил настойчивость. Это был сентябрь 2017 года. Дальше все закрутилось само, стали приглашать играть в других местах. А ещё через какое-то время историю про меня сняли ребята из «Команды А». Этот материал очень хорошо приняли — в день его выхода на мою страницу в инстаграме подписались 40 тысяч новых читателей, которые посмотрели ролик. Многие их них стали слушать мою музыку. Чуть позже ребята из «Команды А» решили организовать мой сольный концерт. Все получилось очень спонтанно — я узнала об этом за три дня до назначенной даты. А собирать решили Rolling Stone, далеко не самый плохой клуб в самом центре Москвы. За первые несколько часов ушли все 1000 мест, на которые было рассчитано мероприятие. Правда, из-за ограничений по возрасту многие не смогли попасть на концерт. Несмотря на это, в тот день в зале все равно было более 500 человек. У меня на тот момент был только акустический сет песен из шести. Ребята сказали, что этого слишком мало для сольника, и надо было срочно что-то придумать. У меня много знакомых музыкантов, но я не хотела пользоваться своим положением и просить их со мной сыграть. Мне казалось, что мне особо нечего предложить им — ни особого таланта, ни опыта. Но нужен был какой-то сыгранный коллектив, потому что оставалось всего два дня. Хотелось найти людей, которые знают, что музыка — не единственное, что я могла и могу делать в жизни. Вспомнила группу, которая когда-то хотела выступить для меня в мой день рождения. Его организовали едва знакомые мне люди. Они хотели морально поддержать меня спустя год после моей травмы. Эта группа была в списке музыкантов, и хотя в тот день они почему-то так и не выступили, я запомнила название. И подумала, если они тогда вызвались меня поддержать, то, возможно, и сейчас им будет интересно сыграть вместе. Я написала им, мы отрепетировали пару песен и с тех пор так и играем вместе. — Что музыка значит для вас? — Музыка — это вообще что-то крайне важное во всей моей истории. Я рада, что у меня в жизни есть съемки в качестве модели: помимо того, что это приносит дополнительный заработок, мне это очень льстит, поднимает самооценку. Но иногда я начинаю сравнивать — как было и как стало. В качестве модели я работала и до травмы, но не сравнить, как легко это было тогда, и каких героических физических усилий мне это стоит сейчас. Хотя, конечно, я очень благодарна за возможность и сейчас сниматься в качестве модели. Во многих других вещах это сравнение прошлой жизни и настоящей тоже не в мою пользу. Это очевидно. А вот в случае с музыкой все иначе. Было — никак, а стало новым смыслом, новой влюбленностью. Сейчас у меня есть свои песни, две группы, которые я очень люблю, концерты, репетиции, а теперь даже есть гастроли и гонорары. Если знаю, что вечером репетиция или концерт, заряжена радостью уже с утра. Для меня музыка — это мое счастье. И мне неважно, играем мы на Бали на большой сцене рядом с океаном, в каком-нибудь маленьком баре в Москве или на обшарпанной репетиционной базе. Я ни разу не написала сама ни одного письма с просьбой или предложением где-то выступить. Для меня это важный показатель, что это кому-то нужно, кроме меня. Иначе бы сомневалась, наверное. А тут настолько все само, органично складывается, что сомневаться не приходится. — Расскажите про тур на Бали. — Это был музыкальный сёрф-фестиваль, в рамках которого проходил кубок России. Организаторы решили собрать на нем самые разные жанры. Они увидели наше выступление на фестивале Faces& Laces в Парке Горького. На Бали нас заставили почувствовать себя рок-звездами. Встречали в аэропорту с табличками, поселили в Hard Rock Hotel, мы даже смогли репетировать в студии в отеле. — Еще одно большое приключение, которое случилось в этом году, — Камчатка. Как оказались там? — Есть замечательный проект Helipro. Ребята организуют вертолетные (и не только) туры по всему миру. Во главе стоит Максим Балаховский — легенда российского сноубординга, одно из первых имен, которое я услышала, когда встала на сноуборд. Он катается в больших горах с самого детства. Он вырос на Камчатке. И вот на свой день рождения, помимо поздравления, я получила от ребят предложение приехать на Камчатку на неделю и снять красивый и вдохновляющий проект. Это, наверное, самый необычный подарок. Незабываемые эмоции. Невероятная природа. Энергетика местных людей — то, что я никогда не забуду. Эти люди, которыми я была окружена на Камчатке, меня поразили открытостью, бесконечной добротой, бескрайней любовью к этим местам, и, может быть, немного дурацкое слово — своей интеллигентностью. Мы сплавлялись на резиновом плоту по быстротечной реке, ночевали в палатке на крошечном острове, повсюду видели медведей и маленьких медвежат, летали на вертолете над жерлами вулканов, озёрами и океаном. Побывали на ферме с щенками хаски, лазили в пещеры, купались в горячих источниках, сняли музыкальный клип. Я каталась верхом на лошади, гоняла на квадроцикле по полям и крутым склонам, узким мостикам и против течения реки. А еще впервые после травмы решилась посерфить. И снова только потому, что команда Helipro была рядом и вдохновляла на приключения, без них я бы не решилась посерфить на Камчатке, возможно, даже до своей травмы. От них исходили удивительные тепло и доброта, с ними ничего не было страшно и хотелось жить только моментом, здесь и сейчас. Забавно получилось. Я живу в Калифорнии, у океана, вот уже почти 6 лет, в городе, который считается столицей серфинга, где абсолютно все с ним связано. Тем не менее, впервые попробовал посерфить только на Камчатке, в таком гидрокостюме, который не закрывает только лицо. Я серфлю, сидя на доске в позе будды. Мой баланс сильно нарушен из-за травмы, так как я не чувствую почти половину тела. Так что даже так сидеть мне не просто, но, мне кажется, это даже полезно в каких-то терапевтических целях, в качестве упражнения и тренировки баланса. Уже после Камчатки посерфила и на Бали, а в один из дней там полдня провела в бассейне, тренируясь держаться на более маневренной доске, меньшего размера, которая требует лучшего баланса. В общем, работаю и над этим. — Как оцениваете свой прогресс в целом? Как находите мотивацию, когда он не так очевиден?— Как я уже говорила, мне очень важно знать, что я сделала все, от меня зависящее. То, что от меня не зависит, я не могу контролировать. А, значит, расстраиваться бессмысленно, это ничего не изменит. Это понимание помогает продолжать работать каждый день и делать максимум. Мне нравится ощущение, когда можно собой гордиться. Это и любовь к себе. Но любовь эта далеко не безусловная. А, скорее, наоборот. Я заслуживаю ее у себя каждый день. И это, наверное, главная мотивация. Люблю это чувство, когда в конце дня я могу быть довольна собой. Сейчас в моей жизни много самых разных источников счастья, а были времена, когда вообще ничего хорошего со мной за весь день не происходило. Все, что было в моем обычном дне — это только работа и реабилитация. А силы и радость откуда-то брать было необходимо. В такой день осознавать, что я 8 часов провела на тренажерах и 7 из них проработала, провела 7 уроков — было поводом собой гордиться, а как следствие, очень приятным ощущением, единственным на тот момент и таким нужным источником радости. — Сейчас такое время — все ждут чудес, кто-то даже писал Деду Морозу. Вы писали? Когда перестали в него верить?— Честно говоря, не помню, как писала письма Деду Морозу. Помню, как притворялась. Я достаточно рано поняла, что его нет. Но мне казалось, что, если родители узнают об этом, это их очень расстроит. Поэтому старательно делала вид, что верю их проделкам. Сама, начиная со средней школы, всегда была Снегурочкой для младших классов. Вторую половину декабря я фактически не училась, так как меня освобождали от занятий для репетиций и выступлений. — Есть какие-то семейные новогодние и рождественские традиции?— Конечно. Все должны собраться в новогоднюю ночь за столом, звенеть бокалами и поздравлять друг друга с Новым Годом под бой курантов, — это неизменно. И с этой традицией, кстати, связано чуть ли не самое страшное воспоминание из детства. Я была еще совсем маленькая. Когда собрались провожать старый год, папа открыл шампанское, а оно оказалось испорченным. На углу дома был ларек, папа начал одеваться, чтобы побежать за новым, а я рыдать — ужасно боялась, что папа не успеет до двенадцати и не попадет с нами в новый год. Мне кажется, он в итоге никуда не пошел даже из-за меня, и все встречали праздник без шампанского. Люблю Новый Год за то, что вся семья собирается, все любимые рядом. Это для меня важно. — Главное, что вы вынесли из детства. — Много думаю об этом в последнее время. Понимаю, что всю жизнь до травмы я была очень счастливым человеком. Человеком, который мог радоваться, без причины. Бежать вприпрыжку по улице, просто потому что хорошо, или кричать от восторга. Я просыпалась счастливым человеком. Я говорю в прошедшем времени. Но, на самом деле, сейчас снова возвращаюсь в это состояние. Первые 3,5 года после травмы все было не так. Я пыталась снова найти прошлую себя и очень скучала по тому человеку, которым была до травмы на протяжении почти 25 лет. Я всегда осознавала, насколько мне повезло, радовалась каждой мелочи, просто жизни. Очень многие вещи делали меня счастливой. Мое любимое чувство в жизни — это чувство благодарности. Когда я счастлива, первое, что испытываю — благодарность к родителям, ко Вселенной, к друзьям, к жизни. Достаточно часто встречаю людей, которые страдают от депрессии. Им тяжело дается счастье, как будто не хватает какого-то света, живущего внутри. В какой-то момент подумала, что, может быть, дело в их детстве? Потому что иначе я не знаю, откуда эта безусловная радость берется в людях. Люди с ней рождаются? Так что, возможно, самое главное, что я вынесла из детства — это свет, который живет внутри меня и за который я бесконечно благодарна родителям. Они никогда не пытались вырастить из меня или из моего брата и сестры успешных людей. Они давали возможность позаниматься понемногу всем, чтобы показать, сколько всего интересного в жизни. У меня было очень счастливое детство, хотя для родителей это было достаточно сложное время, наверное, но на себе я этого не почувствовала, благодаря их к этому отношению. 90-е, мы жили, как и большинство тогда, достаточно бедно, мама постоянно перешивала мне какие-то вещи моего брата и пекла разные пироги из одних и тех же компонентов. У нас была огромная коробка какого-то джема и все, что она могла из этого джема сделать, она делала. Но счастье было в том уюте, который, несмотря на отсутствие каких-то возможностей и денег, родители создавали. Мне было хорошо в детстве. И, вероятно, главное, что я вынесла оттуда — это свет и радость внутри меня. — «Доктор Клоун» и другие благотворительные проекты в вашей жизни — это тоже заслуга родителей? — Да. Мама и папа очень повлияли на меня в этом смысле. Еще до травмы был один непростой момент в жизни. Интересно то, что чаще всего люди «теряются», когда в их жизни все хорошо. Именно тогда начинается так называемая депрессия. Что такое депрессия? Это неадекватная реакция на действительность, когда все есть, ничего плохого не происходит, а человеку при этом все равно грустно. Депрессия часто приходит, когда у человека все хорошо и появляется время задуматься над экзистенциальными вопросами, почему мы живем, в чем смысл жизни. На них почти невозможно найти ответ. Это непростая штука. И это неизбежно. У меня был такой период, когда все, чего я хотела в жизни, случилось, когда все мои мечты исполнились, когда я путешествовала по миру в том объеме, в котором хотела, благодаря любимому делу имела все, что было нужно. Все было прекрасно. И тогда я начала задумываться, почему, например, умирают дети, почему болеют. Это привело меня к очень тяжелым размышлениям. Я потерялась. Поделилась своими мыслями с мамой. Она сказал: «Ален, что изменится, от того, что ты постоянно об этом думаешь. Ответы на эти вопросы не найдены. Разве что в религии, какие-то успокоительные слова, которые тебя немного могут утешить. Но ведь вместо этого ты сама можешь немного повлиять на ситуацию, вместо того, чтобы просто сидеть и думать». Мама очень долгое время ездила по детским домам. Мои родители — очень добрые и щедрые люди и всем всегда стараются помочь. Мама открыла мне глаза на очень важные вещи: если тебе много денег (а я хорошо тогда зарабатывала сноубордингом, а самой почти ничего из этого не нужно было), то нужно делиться с другими, у кого нет таких возможностей, и тогда будет понятно, зачем работать. Если у тебя слишком много времени, и ты начинаешь думать над одними и теми же вопросами без ответов, то, наверное, лучше это время кому-то отдать, кому-то, кому оно сейчас нужнее. Именно в тот момент я нашла организацию «Подари Жизнь». Так ко мне попало письмо маленькой девочки, которая мечтала увидеть клоуна в день своего рождения, который ей предстояло провести в онкологической больнице. Мы с друзьями подготовили несколько фокусов, костюмы, представление. А потом сходили еще раз. А потом я узнала об организации «Доктор Клоун», которая на много лет стала неотъемлемой частью моей жизни. — Ваше сотрудничество продолжается в каком-то формате?— В данный момент почти нет, только один раз после травмы я все же сделала выход в больницу в качестве клоуна. Внешне, наверное, было незаметно, но внутренне мне это очень тяжело далось. Возможно, было ещё слишком рано тогда. На тот момент прошло всего 2,5 года с начала моей новой жизни, и я была, еще слаба и не готова в эмоциональном плане. Хотя мы все очень здорово сделали: меня посадили в детскую коляску, я была огромным малышом, с соской и в чепчике. Мой партнер по клоунаде Ваня был моей нянькой и катал меня в этой коляске по больнице, а как только отворачивался, я вылезала с надувной бейсбольной битой, например, и всячески ему пакостила, пока он не видел. А потом снова превращалась в невинного малыша. В общем, мы придумали, как обыграть мое положение. Но мне было слишком тяжело, как морально, так и физически. Мне казалось, что мне не хватает сил и энергии, которые нужно нести в эти стены. Мне еще достаточно тяжело дышалось тогда самой и казалось, что я недостаточно могу дать этим детям. И мы решили повременить, а сейчас у моего основного партнера по клоунаде маленький ребенок. Но я надеюсь, что через какое-то время мы вернемся, потому что я чувствую, что сейчас, наконец, мне снова есть, что отдавать и чем делиться. — Дети вас за это время чему-то научили?— Да. Но я не сразу это осознала. Первые годы после травмы меня мучил вопрос, за что мне такое, что я сделала, чтобы получить такое наказание. С тех пор не верю в карму, потому что знаю, насколько чиста моя совесть. Если рассматривать ситуацию с позиции «заслужила-не заслужила», абсолютно точно знаю, что не заслужила того, что со мной произошло. Но это очень вредные мысли. Можно слишком увлечься жалостью к себе. Меня буквально вытащили из этого состояния воспоминания о тех детях, которые тем более не заслужили таких испытаний, с которыми им пришлось столкнуться. И их мужественные мамы. Это же самое страшное — видеть, как твой ребенок страдает. В моменты, когда мне было особенно тяжело, у меня перед глазами были эти лица, которые я тогда видела в больницах. Как достойно они все переносили, и даже находили в себе силы на улыбку… Я встречала детишек, которые годами жили в больнице. Так что я брала с них пример в том, как они и их родители справлялись со всеми испытаниями. Подпишитесь на канал Sport24 в Яндекс.Дзене