Древнеславянское фэнтези. Отрывок из новой книги Андрея Рубанова
В основе книги "Финист — Ясный сокол", которая в феврале выйдет в издательстве АСТ, хоть и лежит одноименная русская народная сказка, автор рисует свою, практически толкиеновскую вселенную времен Древней Руси, в которой складывают былины о богатырях, существуют бродячие скоморохи, а рядом с людьми живет всяческая нечисть — мавки (злые духи или русалки), древние змеи и птицечеловеки (оборотни, способные обращаться в летающих монстров). В одного из таких чудищ и влюбляется главная героиня Марья, которая решает обойти весь мир, подняться к самому небу, лишь бы быть вместе со своим возлюбленным. Хотя Иван, влюбленный в нее шут, предупреждает — от связи людей с полубогами никогда ничего хорошего не выходило, — ведомая желанием искренной любви, девушка отправляется на его поиски. В книге три части, в каждой из них повествование идет от лица мужчины, который влюблен в девушку: шута, кожедуба или разбойника. Но она, не обращая на них внимания, упрямо движется к своей цели. ТАСС публикует отрывок из первой части, где Иван вместе со своим другом рассказывают девушке, кто же птицечеловеки на самом деле. Она появилась — я не заметил. Вышла на берег, и стояла, дожидаясь, пока я ее увижу; а когда поняла, что увидел, — отошла в сторонку и отвернулась, чтоб я смог спокойно натянуть порты. — Надо поговорить. Я кивнул и показал пальцем на ухо. — Конечно! Только — громко! Я всю ночь в бубен бил! Марья кивнула и подошла ближе, и я едва сдержался, чтоб не схватить ее и не прижать, и не отпускать больше никогда. — Нелюди, — громко произнесла она. — Птицечеловеки. Ты что-нибудь про них знаешь? — Знаю, — сказал я (собственный голос едва доносился). — Но их, говорят, не бывает. — Бывают. Я сразу понял. Вспомнил широкие плечи и шею того, кто увел ее с холма к берегу реки. И ответил: — Я их никогда не видел. Только слышал старые байки. Это оборотни. Больше чем люди. Люди — и одновременно птицы. От них не бывает вреда. Марья помолчала, подобрала плоский камешек и с мальчишеской ловкостью, вывернув сильный локоть, пустила по воде: камешек запрыгал и канул в тонком предвечернем тумане. — Он назвал свое имя, — сказала она. — Финист. — Финист, — повторил я. — Что за имя такое? Марья пожала плечами. — Такое. — И что оно значит? — Ничего не значит. Финист. — Это первое имя — или второе? — У каждого из них только одно имя. Я подумал и сказал: — Так не может быть. Кто родился с разумной головой, тот берет себе три имени, а у тех, кому повезло, может быть и четыре, и даже пять. — Одно имя, — повторила Марья. — Финист. Некоторые стороны их жизни устроены проще, чем у нас. — Это он тебе сказал? Марья кивнула. Села на землю и обхватила руками колени. — Что еще он говорил? — спросил я. — Почти ничего. Молчал и на меня смотрел. Потом улетел. — Ты сказала ему свое имя? — Да. Я набрался тогда храбрости и спросил: — Зачем он тебе? — Не твое дело. Но мне было важно понять, и я добавил: — Он красивый. И здоровый. Выше меня. Марья сразу кивнула, как будто думала о том же. — Да. Он очень сильный. Таких, как ты, троих в землю втопчет. — Ну, это неизвестно. Она засмеялась. — Вы, парни, — сказала, — такие смешные. Обязательно вам надо знать, кто кого и сколько раз втопчет. — Разумеется, — ответил я. — Что может быть важнее. Ты взрослая девка, а не понимаешь. Давай, мы его тебе поймаем? Этого оборотня? Силок поставим, а как попадется — прибьем дубинами и в клетку посадим. Будешь его мышами кормить. — Дурак, — сказала Марья. — Боги накажут тебя за такие слова. Как же можно живое существо в клетку сажать? — Птицеловы сажают, и ничего. — Птицеловы, — сурово сказала Марья, — такие же дураки, как и ты. Птицеловы — злые люди, они жертвуют нижним богам, и после смерти попадут в нижний мир, и женами их будут змеи, а друзьями — черви. Встала и собралась уходить, разгневанная, прямая, алый румянец облил щеки, глаза яркие, сверкают, как у мавки; вдруг мне показалось, что если она сейчас уйдет — я больше никогда ее не увижу и потом буду всю жизнь жалеть. А что я дурак — так это не новость. Скоморох и есть дурак, — мы на такие слова не обижаемся, а только хохочем. — Подожди, — сказал я. — У меня есть друг, Митроха. Он где только не бывал. Пойдем, расспросим его. Может, что-то скажет. Туман над рекой опускался ниже и огустевал. По зеленой прибрежной глади скользили водомерки, а дальше, на чистой воде, то и дело всплескивали хвостами рыбы. И мы пошли в стан. Я не хотел будить старого Митроху — но он и не спал вовсе. Лежал, завернувшись в лысую свою медвежью полость, и смотрел в небо. А на мой прямой вопрос ответил, что после каждого гульбища не может уснуть по две ночи: грудь ходуном ходит. Но какая-то часть разума старика все равно спала, потому что нельзя же совсем без отдыха после столь тяжелой работы, — и когда Марья подошла к нему и поздоровалась — Митроха очнулся не сразу, несколько мгновений смотрел выцветшими глазами, ничего не соображая, и только потом сел. А когда сел, когда рассмотрел, что перед ним молодая девка, — вдруг застеснялся, засуетился, бороду торопливо обгладил, порты в кулак зажал пониже пупка, — я едва не заплакал. Мужской силы, видать, в нем уже было мало, но приличие осталось. — Знаю, — сказал он. — Птицечеловеки, да. Летающие оборотни. Есть такие. Считается, что они — орудия старших богов. Я видел птицечеловека один раз. Это был филин. Помню, у него голова вокруг плеч крутилась так, что он мог посмотреть себе за спину. Помню, я испугался, но потом страх пропал. От них идет сила, ты эту силу чуешь — и не боишься. Понимаешь, что они тебе не сделают ничего худого. Людям их никак нельзя увидеть — они сами появляются, по своей надобности. Говорят, они живут все вкупе, отдельным народом, и где-то в небе у них есть своя селитьба. Говорят, они владели миром три тысячи лет, а теперь боги стирают их с лица земли. Марья слушала жадно, смотрела Митрохе в глаза. — Ты с ним говорил? — спросила она. — Нет, — ответил Митроха. — Бесполезно. Все равно не поймешь ничего. Нелюди — они и есть нелюди. — Они как мы, — твердо возразила Марья. — Я все сама видела. — Снаружи, может, и как мы, — многозначительно сказал Митроха. — А внутри? У меня был когда-то дружок — он рассказывал, что нашел однажды дохлого птицечеловека и рассмотрел. У него ниже горла был зоб, действительно, как у птиц, и в том зобе — мелкие камешки, они их, стало быть, склевывают, как куры, чтобы пища в утробе лучше перетиралась... — Хватит! — сказала Марья с возмущением. — ...А еще, — продолжал Митроха, как бы не обратив внимания на выкрик, — тот мой дружок говорил, что пальцы у них не гниют, даже у дохлых, потому что мяса там нет, только жилы, и кости, и когти, острые, как железные ножи… Тут я понял, что старик просто глумится над девкой, вышучивает. Но и она догадалась и улыбнулась. Митроха блеснул глазом и улыбнулся самой глумливой улыбкой из всех, какие только бывают. — Дай коленку погладить, тогда скажу. Тут я ощутил необходимость нарушить молчание и сказал: — Не груби, старик. Если тебе так хочется, можешь погладить меня. Митроха тут же сдал назад, осклабился с озорством, обгладил ладонью свою торчащую бороденку. — Ладно, — сказал он. — Слушайте оба. Птицечеловеки обычных девок в жены не берут. Но могут украсть, унести. Считается, что от них у людей потомства не бывает. Если бы обычные девки рожали потомство от нежити — мир заполнился бы ужасными уродами. Волк зайца не кроет, а только бьет и ест, так мир излажен от века. Так что ты, — он посмотрел на Марью как на врага, — лучше забудь про того оборотня. Марья не ответила, но и не уходила. — Я видел его вчера, — добавил вдруг дед Митроха. — Возле тебя. Большой, крепкий. Кожа бронзовая. Наши бубны на таких, как он, не действуют. Жилы у них внутри натянуты стократ крепче, чем у людей, и бой обычного бубна для него все равно что плеск волны — ничего не значит. Нелюдь, говорю же. Если опять придет — прогони его. Пусть он живет в своем мире, а ты живи в своем. Марья кивнула, помедлила, ничего не сказала и ушла, а мы со стариком, не сговариваясь, легли ближе к остывшему костру. Я заснул.
