Сокровища Пляцковского: Уникальная коллекция слов, их хочется петь и совсем невозможно забыть
Михаил Пляцковский — наш, донбасский, из Енакиево, из мест, которые дали советской и русской литературе немало больших мастеров художественного слова. От тонкого хрустального Владимира Сосюры до брутального, почти железобетонного Бориса Горбатова. От никогда не преклоняющего колени Павла Беспощадного до акварельной и невесомой нашей современницы Ганны Шевченко. Если попытаться погуглить жизнеописание Михаила Пляцковского, то нагуглится не так уж много биографических фактов. Родился 2 ноября 1935 года в семье Спартака и Анны Пляцковских, отца лишился рано. Детство Михаила было совсем не сахарным, хотя мать и трудилась на енакиевской конфетной фабрике. После окончания школы работал в многотиражке «За металл» при Енакиевском металлургическом заводе, вёл литературную страничку в газете «Енакиевский рабочий», некоторое время учился в Луганском педагогическом институте. В 1961 году окончил Литературный институт имени Горького, стал членом Союза писателей СССР в 1973 году. Умер 26 января 1991 года, не дожив нескольких месяцев до развала большой страны. Умер в 55 лет, особенно не сопротивляясь болезни. Говорят, ему смерть от двух роковых пятёрок предсказала Ванга. Похоронен на Троекуровском кладбище в Москве. Но если гуглить не биографию, а стихи, то тут на вас, дорогой мой читатель, обрушатся тысячи тысяч ссылок. Его наследство — более двухсот песен, многие из которых невероятно популярны до сих пор! В День знаний, 1-го сентября, во всех школах звучит «Чему учат в школе», на выпускных вечерах «Школьный вальс». «Мамина песня» Михаила Пляцковского на музыку Игоря Лученка входит в школьную программу в Белоруссии. Знаменитая «Морзянка» («Четвёртый день пурга качается над Диксоном… ») стала гимном полярников, «Через две зимы, через две весны» — гимном всех призывников. По детским песням Пляцковского сняты самые добрые на свете мультики — например, о медвежонке Умке. Михаил Пляцковский работал со многими композиторами: Алексей Мажуков —«Старинное танго», Серафим Туликов — «Не повторяется такое никогда», Юрий Антонов — «Крыша дома твоего», Леонид Афанасьев — «Голоса друзей», Борис Савельев — «Волга в сердце впадает моё», Вячеслав Добрынин — «Ягода-малина» etc. А песня «Возьми гитару» на музыку Анатолия Лепина, написанная для Клавдии Шульженко, стала поистине народной. О поэзии Когда говоришь о поэзии, разговор всегда выходит каким-то однобоким. Дело в том, что само тело поэзии — это сплошные горизонты. Помню, когда-то мне довелось беседовать с одним известным художником, которому я имела смелость заявить, что иногда на море бывает не один горизонт, а сразу несколько. Художник упёрся в меня глазами и сердито покачал головой. Его исподлобный хмурый взгляд говорил, чтобы я выбросила эти глупости из головы и перестала демонстрировать такое явное отсутствие художественного вкуса. Я была молода и настойчива! Мы спорили-спорили-спорили, художник говорил, что никакие это не горизонты, а слои, но я настаивала на использовании именно этого слова. В итоге каждый остался при своих слоях-горизонтах. Поэзия — это горизонты, параллельные линии, которые никогда не пересекаются. Так было всегда, такая расстановка сил сохраняется и по сей день. Горизонты в поэзии — это и лист блокнота с его тонкими линиями, и разметка страницы в интернете, где признание определяют лайками и репостами, и нотный стан, которым в итоге становятся слова песенной поэзии, и горизонт-пятно, характерный верлибрам. Поэты ходят-бродят по своим горизонтам между небом и землёй, кто-то ближе к земле, к людям, кто-то ближе к небу и птицам. Есть поэзия улиц, поэзия прет-а-порте, есть поэзия от кутюр, не на каждый день, но для особого случая. Я намеренно использую сейчас лексику из мира моды, чтобы подчеркнуть одну из главных характеристик поэзии — многослойность, стремление сокрыть сокровище под вуалями. Внимательный читатель сквозь тюль и органзу разглядывает, вникает, а невнимательный идёт мимо к иной поэзии. Той, которая срывает покровы, бравирует, бьёт наотмашь. Всякая поэзия имеет право на существование, у всякой свой ареал. Интересно наблюдать за современным литературным процессом. От интернет-поэзии до поэзии толстых литературных журналов. Представители первой обретают славу во всемирной паутине, гордятся количеством репостов. Самые консервативные из вторых считают, что поэзии не место в социальных сетях. Поэты группируются в разнообразные литературные объединения и союзы, пришлых не любят, в свой круг чужаков не особенно приглашают, более того, очень часто жители одного горизонта не знают о существовании других горизонтов. Это касается и авторов, и читателей. Поэтические миры, которые никогда не пересекутся, разве что на полках книжных магазинов, где часто совершенно варварски для всех сторон соседствуют Бродский с Асадовым, Цветаева с Астаховой etc. И во всём этом поэтическом словопотоке, сутолочном водовороте — спасительная соломинка, кристально ясное звучание поэзии для детей как некий общий знаменатель для всех. Главный критерий Поэзию очень сложно объять и втиснуть в рамки, определить качество, если так будет угодно. Иногда самый простой и неловкий текст способен вызвать реакцию — слёзы. И хотя сделан этот текст плохо, ничего в нём нового нет, он бьёт. А разве это не критерий? Лично я всегда плачу от стихов о войне, от любых стихов, даже самых плохих, даже тех, где грады рифмуются с гадами, но это у меня своя собственная донбасская травма, которую я вряд ли смогу перерасти. Что до стихов Михаила Пляцковского, то один из критериев их высокого качества мне кажется весьма убедительным, хотя он совсем не литературоведческий. Всё дело в том, что стихам Пляцковского безоговорочно верят дети, с большой охотой их поют. Вы и сами сто раз это слышали, как тонкоголосый хор вытягивает «С голубого ручейка начинается река…» Детей ведь не обманешь, не заставишь восторгаться тем, что им не нравится, их нельзя убедить, как некоторых взрослых, что плохие стихи — это хорошие стихи. Для детей хорошо писать очень сложно, гораздо сложней, чем для взрослых, важно всё: форма, содержание, простота, ясность и глубина. Если малыши ещё готовы слушать водомерные стишки, то школьникам уже подавай не просто водную гладь, а нырок в глубь поэтического пруда. Жизнь Михаила Пляцковского была обожжена страшной войной у самых истоков. Он всю свою взрослую жизнь вглядывался в детство детей, внуков, он словно бы проживал своё собственное неиспользованное несахарное детство. По воспоминаниям современников, Пляцковский сам был немного ребёнком, особенно это проявлялось в трогательных разговорах о вещах простых и основополагающих. Наша современница Ганна Шевченко, лауреат международной премии имени Фазиля Искандера, поэт родом из Енакиево, ныне живущая в Москве, говорит о Пляцковском: «Когда мне было лет пять-шесть, мой дедушка, директор школы, взял меня с собой на урок и посадил за последнюю парту. Ученики оборачивались и улыбались. Я улыбалась им в ответ, а в голове вертелась песня Пляцковского «Улыбка». Гениальная песня — раз услышав, её невозможно не полюбить. Сказки и детские песни — это благословление небес. Образы Чебурашки, Карлсона, муми-троллей и других волшебных и всеми любимых существ могут являться только хорошим людям. Я родилась в том же городе, что и Михаил Пляцковский, ходила в ту же литературную студию, и первая публикация была тоже в газете «Енакиевский рабочий». Если ещё и детскую песенку удастся написать, это будет счастье. Писать для детей — это действительно счастье и великий дар. Путешествия Жизнь дала возможность Михаилу Пляцковскому изрядно попутешествовать. Он объездил советскую страну и по крайнему её северу, и по крайнему её югу, бывал среди тружеников Урала и БАМа. Всякий раз он приходил к людям, а не убегал от них. Для него это было принципиально важно. Он очень быстро стал одним из ведущих поэтов-песенников. Часто композиции рождались в совместных поездках. Так, цикл песен с композитором Марком Фрадкиным был написан после их совместного путешествия на Крайний Север («Морзянка», «Ищи меня по карте», «Увезу тебя я в тундру», «Красный конь» etc.), после поездки по БАМу в 1968 году вместе с Владимиром Шаинским — «Дорога железная», «Лада», «Улыбка», «Есть посёлок такой» etc. Михаил ПляцковскийМихаил Пляцковский на Северном полюсе - на ледовой дрейфующей базе “Cевер-67“ Милый запах донбасских акаций С 1960 года Михаил Пляцковский начинает жить в Москве. Москва — удивительный город. И тогда, и сейчас. «Эффект Москвы» — это совсем не то, о чём говорят главные герои фильма «Москва слезам не верит». Москва манит талантливых, даёт возможность реализовать свой талант. Москва — это вовсе не жернова, превращающие людей в муку. Для Пляцковского Москва стала матушкой, которая его усыновила, убаюкала на своей груди. И тогда, и сейчас в Москву едет огромное количество людей. И каждый находит себе и кров, и любовь, и питание, и работу, и друзей. Только ты въехал на территорию Москвы — всё, не важно, узбек ты, туркмен, украинец, она всех делает русскими. В 1978 году Пляцковский писал так: «Склоняюсь к воде родника, / Как будто Россию целую». И, несмотря на то что тридцать один год из отведенных ему пятидесяти пяти Пляцковский прожил в Москве, он возвращался мыслями и текстами к донбасской теме. Москва вплывала в его сны, но всегда на грани яви и сновидений возникал образ районного городка, который «в мартене плавил он металл, / Вполнеба искрами играя». Хотя, конечно, гений Пляцковского воспел не только родной край, а и всю большую советскую страну, но самыми нежными и правильными нам, уроженцам Донбасса, кажутся его донбасские стихи, где на чёткой линии горизонта то здесь, то там встают во весь свой рост треугольные терриконы, где сухая бескрайняя степь, где вечно дымный небосклон, но при этом самое яркое в мире солнце. Донбасский этюд Кажутся рисунками с натуры эти чёрно-белые гравюры, на которых — дымный небосклон и встающий над посёлком резко, будто удивительная фреска, шахты треугольный террикон. Степь. Сухие выцветшие травы. Угольком гружённые составы. Вдалеке — завода корпуса. Контуры высоковольтных линий, выгнутых цепочкой длинной-длинной Там, где горизонта полоса. На копрах, колышимые ветром, транспаранты в сумраке рассветном, на стальных путях — электровоз. Серый шифер. Пыльная шоссейка… Вот пейзаж, так трогающий сердце, так меня волнующий до слёз. В чёрно-белом простеньком пейзаже растворяюсь, забывая даже, что казался в детстве он цветным. Становлюсь штрихом, фигуркой малой на рисунке тусклом и туманном — и сливаюсь незаметно с ним. 1983 год
