Как журналисту выжить на войне
Первая часть. Всем корреспондентам прошлых, настоящих и будущих войн, моим коллегам, пропавшим без вести, павшим, выжившим и тем, кому ещё предстоит погибнуть, посвящается… От автора Войны были, есть и будут. И всегда найдутся люди, которые станут освещать эти войны в средствах массовой информации. Разумеется, не все военные корреспонденты с этих войн вернутся живыми. Именно для того, чтобы смертей среди журналистов было как можно меньше, и написана эта книга. …Чтобы понять войну – надо быть на войне, видеть войну, понимать войну. Всё остальное – для досужих телевизионных сплетников из многочисленных шоу и внешне бравых ребят, которые никогда не служили в армии, не были на фронте, но в повседневной жизни предпочитают исключительно камуфляж и крепкие армейские ботинки на шнуровке. Все войны, к слову, одинаковы. Поверьте на слово. Безусловно, может разниться климат, национальности воюющих, их цели и задачи, но, по большому счёту, войны везде абсолютно одинаковы: нехитрый фронтовой быт, постоянные грязь или пыль, кровь, ненависть, страх, раненные, убитые, отчаявшиеся, ненавидящие, одинаковые разговоры. Пожалуй, лучше всех войну нечеловеческие страдания человека на войне, все ужасы кровопролития, передали поэты-фронтовики, прошедшие Великую Отечественную войну или погибшие на ней, но успевшие буквально в нескольких строках передать истинную сущность войны. Кульчицкий Михаил Валентинович (1919 – 1943) Война - совсем не фейерверк, а просто - трудная работа, когда, черна от пота, вверх скользит по пахоте пехота. 1942 год Орлов Сергей Васильевич (1921 - 1977) После марша Броня от солнца горяча, И пыль похода на одежде. Стянуть комбинезон с плеча – И в тень, в траву, но только прежде Проверь мотор и люк открой: Пускай машина остывает. Мы все перенесем с тобой – Мы люди, а она стальная... 1944 год Друнина Юлия Владимировна (1924 - 1991) Я столько раз видала рукопашный, Раз наяву. И тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне. 1943 год Все войны одинаковы. Могут быть разными время, география войн, климат, национальности воюющих, но, по большому счёту, войны всегда и везде абсолютно одинаковы. Вы должны понять, уяснить для себя, что: Война это – шанс пропасть без вести, где никто из родных не будет знать, где вы похоронены и были ли вы похоронены вообще. В 1986 году, в Кабуле, прямо на взлётно-посадочной полосе военного аэродрома, я познакомился с одним из советских журналистов, который в составе большой съёмочной группы от государственного телевидения и радио, прилетел из Москвы в Афганистан. Одним военным бортом нам пришлось лететь в Джелалабад, а потом – и ездить по его окрестностям, бронеколонной, разумеется. Помню, был он инициативен, деловит, распорядителен; по принципу – работа прежде и превыше всего. В 1991 году этот тележурналист вместе со своим коллегой пропал без вести в Югославии, в районе сербохорватского вооружённого противостояния. Впоследствии была найдена машина со множеством пулевых отверстий. Усиленные поиски пропавших журналистов ни к чему не привели, место захоронения советских телекорреспондентов не найдено до сих пор. В 1992 году, под Дубоссарами, во время приднестровско-молдавского конфликта я познакомился с замечательным журналистом из Санкт-Петербурга. Парнем он был смелым и, отчасти, бесшабашным. В 1995 году военкор пропал без вести в Чечне во время первой чеченской войны. Пропал не один, пропал вместе со своим коллегой, тоже военным корреспондентом, побывавшим до этого не на одной локальной войне. Обстоятельства их смерти неизвестны, место захоронения (если оно, конечно же, было) – тоже. Война это - смерть, которая может прийти к вам внезапно и совсем не там и не так, где и как вы предполагаете. И, как правило, на войне именно так всё и происходит: смерть от случайной пули сопровождающих и охраняющих; глупой аварии; бытовой пьянки; глупой ссоры по пустяку; внезапного сердечного приступа. Много-много лет назад в Афганистане трагически погиб советский журналист. Безусловно, официально говорили, что он пал то ли от пули врага, то ли от неприятельского осколка, но это было не так, вернее, совершенно не так. Журналист вместе с сопровождающими и охраной выехал с военной базы на бронетранспортёре. На баграмском перекрёстке, где в обязательном порядке на советском посту отмечались все армейские колонны, пулемётчик бронетранспортёра, старослужащий, которому надоело сидеть в душном чреве бронированной машины и наблюдать ноги, свесившиеся в правый люк, турнул с места механика-водителя – молодого бойца, и занял его место, намереваясь порулить, свежим воздухом подышать, на зелёные окрестности поглазеть. Буквально через полкилометра этот дуролом, не справившись с управлением на отличной асфальтированной дороге, съехал в придорожный неглубокий кювет и завалился на бок. Военный корреспондент, получив увечья, погиб. Место, где произошла трагедия, мне было хорошо известно, мимо него я проезжал много-много раз и, более того, останавливался там, смотрел на этот неглубокий придорожный кювет, гадая, как среди бела дня, в абсолютно спокойной обстановке, на идеальной дороге, доморощенному механику-водителю удалось скатиться на обочину, завалив на бок тяжёлую боевую машину. Более того, я разговаривал с офицерами, которые оказывали первую помощь пострадавшим, а затем вытягивали на дорогу бронетранспортёр. Вывод бывалых офицеров был однозначен – исключительно человеческий фактор, безграмотный пулемётчик, которого даже близко нельзя было подпускать к управлению боевой машиной. Война это - увечье, которое искалечит вам жизнь, сделает вас и ваших близких несчастными, и от которого вы впоследствии умрёте в муках, боли и страданиях. Выше я рассказал о нелепо погибшем журналисте, но там находился и его товарищ, коллега, который был искалечен, обезображен, и лет через девять умер. Преждевременная смерть второго журналиста напрямую была связана с тем трагическим происшествием, после которого он только и делал, что лечился, лечился, лечился, но, к сожалению, врачи помочь не смогли. Слишком тяжела была травма. Так, война настигла ещё одного военного корреспондента, который безвременно умер в сорок небольшим лет. Война это – возможный плен, где с вами могут сделать всё, что захотят. Безусловно, что такое смерть или увечье, вы хорошо представляете. О плене, полагаю, знаете значительно меньше. Вот вам откровение простого солдата, побывавшего в плену, и который рассказал мне свою историю, только-только выбравшись из него. Зная другие истории плена от людей там побывавших, замечу, что солдату ещё очень и очень повезло. Если вы думаете, что к журналистам в плену иное, более нежное, отношение – ошибаетесь, причём фатально. Только, вот, что и как делали с некоторыми журналистами в плену, я вам никогда не расскажу, дав попутно только один совет – никогда, никогда не попадайте в плен. Итак, рассказ бывшего пленного солдата: «Пробыл я в этом полку полторы недели и даже не предполагал, что рядом могут находиться боевики… Рядом с КПП трасса была, и я туда ходил дрова собирать на ночь, чтоб тепло было. Жили в палатках, зима все-таки. Однажды вечером пошел я туда. Как обычно, машины ездили. И вот одна из них останавливается, а оттуда вылетают трое боевиков с оружием. Ударили по голове, и я выключился. Очнулся уже в их помещении, где они содержат военнопленных. Так, где-то 22 декабря 1995 года я попал в плен. Значит, очнулся я и не знаю, сколько пробыл без сознания. Они мне потом сказали, что вроде бы около двух суток лежал. Очнулся, повели на допрос к полевому командиру. Звали его Дока. Первые его вопросы, естественно, были: «Сколько чеченцев убил? Сколько ты находишься в Чечне?» Мне скрывать нечего: «Полторы недели. Не воевал». Он не верит: «Обманывать будешь - вон там стена стоит. Мы тебя туда поставим». Ну, я свое говорил. Они вроде или поверили, или им уже надоело меня слушать. Назад отправили. Наутро подняли нас. "Утреннюю зарядку" нам сделали. Ну, начинают нас бить. Это у них утренняя зарядка называется. Бьют и говорят: «Вот, кости все отлежали. Плохо работать будете. Надо вас размять». После этого нас всегда вели на работы. Мы копали окопы, чистили им патроны, строили блиндажи. Когда машины грязные приезжали - мыли машины. Пилили дрова. Так целыми днями этим и занимались. Когда я туда попал, там было уже достаточно пленных. Не так много было солдат, как строителей. Их было человек сорок. А солдат около семи. Потом солдат стало прибавляться: каждый день по одному - два человека, а строителей куда-то увозили. Как новенький появится, так боевики приходят. Сначала один. Постоит, посмотрит, а потом бить начинает. Этот уйдет - другой появляется. Поначалу били не очень, а потом с каждым днем все зверели и зверели. Уже на людей не были похожи. Один раз они нас очень сильно избили. Очень уж они злые были. Потом мы узнали, что Дудаева убили. Жили мы даже не в помещении, а, можно сказать, на улице, потому что здание было полуразрушенное. Наверное, это был бывший клуб, потому что были большие залы. Спали на койках, без матрацев, вообще без ничего. В здании холодно было. Но главное - не болел никто. Приходили туда уже вечером, ложились. Но те, кто нас охранял, наверное, им становилось скучно, обратно нас выгоняли работать, под фонариками. Окопы копали. Кормили один раз в день, и то - не в одно и то же время, а как сами захотят. В основном - лепешка, чай. Иногда, как собакам бросают кости, так и нам бросали кости: «Собаки, ешьте!» Себя же они называли волками. А мы - собаки. (В Чечне иметь собаку во дворе не принято. - О. Б.) В плену мы держали «пост»: днем ни пить, ни есть вообще нельзя. А ночью можно. Вот в эти дни нам особенно тяжело было, потому что днем нам еду не давали, а ночью могли и забыть про нас. Иногда приносили. Тяжело было. Так целый месяц. Был там также офицер, капитан. Вернее, его привезли откуда-то в белом маскхалате. Жутко вспомнить, что с ним сделали. Его, наверное, уже нет в живых, потому что они его много избивали. Но если жестоко избивали, значит, он им ничего не сказал. Они заставляли нас выкопать яму, а потом его туда бросили и начали кидать в него камни. Один из чеченцев взял палку и начал его в этой яме толочь, как картошку. Другие тоже последовали его примеру. До такого состояния его избили, что он в этой яме валялся без сознания. Мы не хотели смотреть, отворачивались, а они снова нас разворачивали: «Смотрите!!!» Мол, если попытаетесь бежать, вас такое же ожидает. Потом этого офицера куда-то увезли. Больше его не было. Видать, уже все: закопали его где-нибудь. Перед моим отъездом наших солдат там было человек двадцать. Вообще-то нам не давали общаться друг с другом. На работы водили постоянными пятерками. В них мы находились все время: нас не разделяли, не меняли. Наверное, для того, чтобы мы не обменивались именами и не знали, кто откуда. Если мы работаем, то сзади охранник стоит - наблюдает. Если мы начинаем переговариваться, то он подзывает, а когда подходишь - снимает автомат и прикладом в живот бьет. Скажет: «Понял, за что?» Помашешь головой и снова идешь работать. Я там себя ощущал кем угодно, но только не человеком. К скотине, наверное, лучше относятся, чем к нам относились. Я не надеялся, что выживу. Не надеялся, что домой попаду. Были такие моменты, когда избивают, что хотелось вырвать гранату и взорваться с ними, с теми боевиками. И не только у меня одного такое желание было. У других ребят тоже. Уже не было никаких сил. Уже не было веры, что попадешь домой. Когда повезли на обмен, я подумал: «Кончились мои дни. Сейчас расстреляют. В лучшем случае расстреляют, если не начнут издеваться». Там очень хотелось умереть. Мать вспоминал. Думал, что она поймет меня, если бы я подорвался. Сейчас я здесь в части, а мне до сих пор не верится, что я домой поеду. Мне кажется, что я отдохну здесь и назад туда. Первый день, когда попал сюда, вообще не мог спать, думал: «Вот сейчас зайдут, и на работу снова идти». Спокойно спать уже не придется наверняка. Эти четыре месяца, что я был в плену, еще долго будут вспоминаться. Чуть какой-то взрыв или по комнате кто-нибудь ходит - уже просыпаюсь и думаю, что это за мной…». Война – это болезни, в том числе и экзотические, которыми полным полна каждая война, так как война – это, в первую очередь, тотальная антисанитария и почти полное отсутствие медицинской помощи. Известнейший советский тележурналист поехал на войну в Афганистан. Вернувшись, умер от болезни, которую врачи так и не смогли точно диагностировать. Впоследствии любители всевозможных конспирологических теорий с умным видом на протяжении десятков лет выдвигали версии, одна другой глупее и нелепее. Часть конспирологов делала это исходя от своего скучного кабинетно-домашнего существования, где истинная жизнь привычно заменялась газетно-книжно-телевизионным суррогатом, да традиционными сплетнями на прокуренных кухнях. Другая – исключительно цену себе набивала, возвышаясь в глазах окружающих, выдавая себя за этаких «посвящённых», владеющих «тайнами из тайн». Объединяет этих пустословов только одно – не лежали они в военном инфекционном госпитале в Кабуле (в просторечье – «инфекционка»), который находился рядом с аэродромом, и не знают, что Афганистан – это не только кладовая полезных ископаемых, но и вместилище всяких экзотических болезней, многие из которых и названий то до сих пор не имеют. Вот, лежите вы в палате «инфекционки». У стены колотится лейтенант, которого только-только с боевых действий с вершин гор на вертолёте доставили. Ну, со взводным всё вроде врачам практически сразу становится понятно – малярия, и его в палату для таких же бедолаг вот-вот переведут. А рядом, слева, – старлей-артиллерист, третий месяц в палате мается, сохнет прямо на глазах, кожа до кости остались, а что за болезнь медики, как ни бьются, консилиумы разные устраивая, в толк взять по-прежнему не могут. По правую сторону – подполковник, который советником в афганской части служит. Улыбчивый такой мужик, добрый. Что-то плоховато ему, а почему – врачи так же не знают, не ведают. Но все мы, включая добряка-советника, даже не сомневаемся, что через пару-тройку дней подполковника точно выпишут. Наверное, съел что-нибудь в горах не совсем прокипячённое или же вода была какая-то мутноватая, из придорожного арыка, которую ленивый афганский солдат-ординарец своему шефу за родниковую выдал. А потом, вмиг, подполковнику становится совсем худо, его спешно переводят в реанимацию, где он через пару часов и умирает, несмотря на титанические усилия врачей спасти его. И от чего, по какой причине, советник умер – врачи так и не поняли. На Востоке в таких случаях привычно говорят: «Ин-ша-АллА». В случае с подполковником это бы означало только одно – одному Богу известно, от чего умер советник. Замечу, в продолжение, что лет через пять, уже на другой войне, в Таджикистане, узнал я от случайного незнакомого мне офицера, что старлей-артиллерист удивительным образом выздоровел. А чем он болел, никто так и не понял. «Ин-шА-АллА», как говорят на Востоке. Война это - болезни, как следствие этих войн и которые настигнут вас уже позже, утащив, в итоге, в могилу. В далёком 1986 году в Афганистане, в Джелалабаде, я познакомился с замечательным военным журналистом. Был он открытым, отзывчивым, очень добрым человеком. Судьба вновь свела нас через восемь лет в пылающей Чечне, именно в дни бесславного и кровавого штурма Грозного. Военкор страдал диабетом, но раз за разом ездил на войну. - Зачем, - спросил я его, - здоровье своё побереги. - Понимаешь, - ответил он, - детей у меня нет. Если что со мной станет, то горевать будет только жена. Пусть уже я буду, чем ребята, у которых молодые жёны и маленькие дети. На различных локальных войнах, где он был неоднократно, с военкором ничего не стало, но буквально сразу после них он сгорел от внезапной смертельной болезни, которая, уверен, стала следствием именно этих войн. Никакое лечение, как вы понимаете, не помогло. Вот, если коротко, что такое война. А теперь хорошо подумайте – надо ли вам всё это? Стоит ли всё это вашей привычной жизни? Стоит ли вам что-то в вашей жизни, хоть на краткое время, менять? Скорее всего – нет, не стоит. Не следует искушать судьбу.
