"Самое эгоистичное музыкальное явление". Джаз как личная история

Я всегда стремился быть человеком, свободным от эгоизма и страхов. Мне казалось, что к этому можно прийти, спрятав эгоистическую идею далеко в сознании и заперев ее надолго там. Но если спрятать ее, страхи и эгоизм растут с геометрической прогрессией до тех пор, пока не заполнят все твое сознание так, что это будет заметно извне. Это как с зерном. Одно семечко может взрастить многовековое дерево. Но "такое дерево" мне было не нужно. И тогда я понял, что нужно идти от обратного: наоборот, погрузиться в эти идеи, принять и простить себя за свой эгоизм и страхи. Встал вопрос: как это сделать? Кому и как об этом рассказать, особенно в то время, когда каждый замкнут на себе и находится в своих переживаниях? Я понял, что "поговорить" со своими страхами нужно на той территории, где я — наиболее сильный, а сильный я тогда и там, когда и где я счастлив. Выходит, что нужно было строить свой "остров радости". Я понял, что мой "остров радости" там, где я слышу самое эгоистичное музыкальное явление, которое называется "джаз". Однако слушать джаз — это всего лишь знать направление к точке "острова". Чтобы на нем оказаться, джаз нужно исполнять. Все дело в том, что в отличие от классической музыки в джазе гораздо меньше условностей и границ. В классической музыке мы наблюдаем границы в режиме макросъемки. Это происходит в силу того, что музыкальный материал зафиксирован композитором максимально точно. Об этом свидетельствует как минимум эмоциональное состояние, зафиксированное в нотах на протяжении всего сочинения. Выписана точная динамика (обозначения силы, подачи звуковой волны) практически в каждом такте, аппликатура, фразировка, штрихи и многое другое. То есть возможность "увернуться" сводится к минимуму, и именно совокупность этих "минимумов" на протяжении всего произведения и раскрывает понятие свободы интерпретации в классической музыке. В классической музыке исполнитель воплощает замысел, воскрешает композитора вместе с его миром идей и образов. В джазовой музыке всех этих условностей просто нет: автор и исполнитель сам пишет свою историю жизни. Джазовая музыка — это культура, где максимально выражены личностные качества исполнителя-композитора, где эстетика человеческих инстинктов показана с наилучшей стороны. Она освещена лучом Творца, озарена Божественным началом. Тут нужно строго следовать правилу: твои средства выразительности, импровизация и видение мира должны быть убедительными. И тогда я стал искать способы облачения своих чувств и инстинктов во что-то сакральное, обрамляя иногда "высокое" диссонирующими аккордами. Я учился говорить о себе с самим собой невербально. Джаз стал для меня чем-то большим, чем просто я сам. Сегодня я понимаю, что убедительно то искусство, где художник честен перед собой и со зрителем. Конечно, искусство не может ответить на все вопросы человечества, но оно указывает путь к их решению. Джаз — это не только культура импровизации. На самом деле импровизация появилась задолго до джаза: Гендель, Бах, Моцарт, Бетховен, Лист, Рахманинов, Дебюсси и многие другие композиторы были феноменальными импровизаторами в барочной и классической традициях. Бах и Гендель свободно импровизировали в форме двойной фуги, Моцарт и Бетховен импровизировали в сонатной форме. Джаз — это новая форма мышления, особый вид философского осознания и самоанализа. Один из выдающихся примеров такого типа мышления — творчество американского пианиста Кита Джарретта. С первых звуков он уводит слушателя в свой мир. Мир, где его духовная организация и человеческие инстинкты максимально обнажены. Он достигает сакральности, в которой можно услышать, на каком языке поет его душа. Кит Джарретт с особым вниманием и трепетом относится к роли контрабаса. Звучание этого инструмента — как голос старца Вергилия, который лаконично излагает слова пророчества, а партия фортепиано — это то, как пророчество расшифровывает, интерпретирует сам пианист. Я помню, как папа в конце 90-х принес домой переписанный в музыкальном магазине сборник из шести CD-дисков концерта Джарретта Live at the Blue Note, записанного в нью-йоркском джаз-клубе Blue Note. И я вместо предписанных школьной программой сонат Бетховена слушал пластинки из этого альбома по ночам. Каждый раз, когда я включал записи, мне казалось, что я слышу их впервые. Такова сила художественного образа, воплощаемого через звуки этим исполнителем-композитором. Он записал два тома ХТК (хорошо темперированный клавир — прим. ТАСС) Баха. Причем первый том записан на фортепиано, а второй — на клавесине. Спустя годы, когда я уже учился в консерватории, я вернулся к этому альбому Live at the Blue Note. На этот раз вместе со своим педагогом — профессором Ксенией Кнорре. Мы слушали эти пластинки на даче Веры Васильевны Горностаевой — мамы моего профессора, выдающейся пианистки, педагога и профессора Московской консерватории. Ксения Вадимовна слушала и консультировала меня тогда по фортепианному концерту Шумана, а вечером я вдруг решил включить Джарретта. И это было так, будто окунаешься в океан после долгого расставания с ним. Есть музыканты, которые превращают исполнение в спортивное состязание, когда надо играть чище всех, быстрее всех, громче всех. По этому поводу я помню высказывание выдающегося азербайджанского джазового пианиста-мыслителя и композитора Салмана Гамбарова. Он, слушая однажды мои юношеские попытки виртуозничать за роялем, сказал, что если и сравнивать джаз со спортом, то скорее он ближе к шахматам, а не к бегу с препятствиями. Эту фразу я помню до сих пор. Салман Гамбаров — замечательный музыкант. Художественные образы, созданные им, интерпретации народных песен, аранжировки джазовых стандартов говорят о высокой и тонкой способности коммуникации его души с окружающим миром. Еще один блистательный представитель джаза в России Яков Окунь — сын выдающегося джазового пианиста и композитора Михаила Окуня. Меня всегда вдохновляет и очаровывает кристальная ясность его мышления. Оно полифоническое, "почти как у Баха", но только в джазе. Джазовые интерпретации классических пьес, исполнение джазовых стандартов представляются у него как момент встречи трех-четырех человек, каждый из которых вступает в диалог друг с другом. У каждого из них своя история, которой они делятся. Эти истории разные, где-то они пересекаются, где-то расходятся. И над ними всеми находится некий разум, который сочиняет общую историю, развивает ее, отвечает на вопросы каждого собеседника, не теряя сути разговора. Этот разум и есть пианист-исполнитель, а все происходящее пронизано элементами полифонии. Мы стремимся заниматься искусством потому, что оно связано с инстинктом самосохранения. Мы сильны тогда, когда знаем, от чего нам больно и чем мы вдохновлены, а вдохновение помогает нам победить свои страхи и эгоизм, и таким образом мы находим, приближаем к себе и достигаем свой "остров радости".