Александр Устюгов: «Жить с актрисой второй раз я бы не хотел»

Александр Устюгов признался, что наслаждается статусом холостяка Александр Устюгов по всем признакам тот самый герой! И мужественен, и красив, и талантлив. Причем талантлив во всем — он актер, режиссер, музыкант, ресторатор и владелец реставрационной мастерской. Он подвижник и самый настоящий романтик — мечтает отрыть музей русской деревянной игрушки и сам вытачивает и расписывает их. Наш герой не боится начинать все с нуля, меняя профессии, места жительства, и не умеет жить семьей, когда уходит любовь. Обо всем этом — в интервью журнала «Атмосфера». — Саша, у тебя безумное количество занятий, не беря даже театр и кино. Не знаю, где найти время на все это. К тому же говорят, что большего добиваются те, кто бьет в одну точку, ты же прежде всего актер… — Я не считаю себя большим талантом, особенно когда вижу своих коллег, которые просто поцелованы богом. Себя отношу к интеллектуальным артистам, понимаю, что такое профессия, долго учился и шел к этому, знаю, как делать и могу или не могу. Когда я еще только-только вступал на подмостки, один артист сказал мне: «Актерство не должно быть главным в твоей жизни. Если у тебя нет чего-то главнее, ты должен это придумать, потому что иначе профессия тебя сожрет». Потому, придя в театр, я вскоре сказал: «Ребята, давайте вы будете мне платить номинально зарплату в пять тысяч рублей (официально она была то ли сорок две, то ли сорок шесть тысяч рублей), я не хочу биться за копейки, но оставьте мне право выбора, где играть». — Как произошел такой разговор? — Я опоздал на спектакль почти на сорок минут, пытался объяснить, что у меня есть на то веские причины. Мне сказали, что лишат пятидесяти процентов зарплаты плюс выговор с занесением в личное дело. Я предложил лишить меня денег целиком, но больше никогда не возвращаться к таким унизительным беседам. Тогда вывесили приказ: «Артиста Устюгова лишить ста процентов зарплаты за опоздание на спектакль». Почему-то это у меня вызвало восторг и внутреннее освобождение, и я предложил так и оставить. И я мог отпрашиваться на съемки у Алексея Владимировича Бородина, говоря, что у меня интересная работа, а не придумывать, что сломал ногу, чтобы не приходить на репетицию. Скажу абсолютно честно, я не знаю, по какой стезе в будущем пойдет моя жизнь, останусь ли в профессии или уеду куда-нибудь в деревню и буду разводить зайцев. — Кайф приносит только то, что получается хорошо, идет легко, успешно? — То, что не получается, требует большего внимания. Хотя все время хочется махнуть рукой. Два месяца назад я кричал, что перестану заниматься столяркой, закрою цех к чертовой матери (смеется), потому что все начало сыпаться, пошло раздражение, но в итоге сказал: «Нет! Нельзя сдаваться». После новогодних праздников у меня появилась иллюзия подъема, и мне это нравится. Я не привык просто так отступать, хочу сделать из этого полноценный бизнес. — В бизнесе ты максималист, романтик даже. А в личных отношениях? Ведь уже трижды был женат — никогда не давал себе обещаний быть вместе на всю жизнь? — Никогда! Я не верю в сказки про вечную любовь. Как в профессии, так и в личной жизни хочу оставить себе право получать удовольствие от отношений. Я всегда был честен со своими женщинами. (Смеется.) Не хочу, чтобы это было в тягость. — А почему отношения становятся в тягость, что происходит, думал? — Очень много чего происходит. Я эмоционально подвижен, влюбляюсь, загораюсь, бывает, остываю. Я не держусь за мысль, что отношения — это работа, что их надо строить, штукатурить, скреплять заново. — В любом деле бывают периоды неудач или охлаждения, но ты же не сразу бросаешь его… — Точка невозврата наступает, когда путем мозговой деятельности, а не эмоциональным порывом, приходишь к выводу, что отношения зашли в тупик. Их можно реанимировать, создавать какую-то иллюзию, но вдруг теряется смысл этого. Я не говорю, что раз, лампочка погасла, встал и пошел. Нет. Ты разговариваешь, пытаешься договориться, ввести некие правила, но в какой-то момент понимаешь, что нет резона бороться за отношения, потому что они угасли. Здравый смысл говорит: «Подожди, тут же дом, квартира, ребенок…» — но уже все становится не важно. Хотя твое решение может даже причинять боль кому-то, ты уверен, что так будет лучше, и по отношению к себе остаешься честен, не живешь во лжи. Проходит время, и уже четко осознаешь, что был прав. — Вы с Яной достаточно долго жили вместе, растили дочь. Неужели ты не испытывал хотя бы сожаления, что все закончилось? — У меня нет чувства вины, что кому-то что-то недодал, я же не обещаю никому, что это будет на века. Мне не нравятся отношения девяноста девяти процентов моих знакомых, где по картинке красивая жизнь — двое детей, загородный дом и при этом еще две любовницы. И он прекрасно себя ощущает, лавируя между потоками лжи (смеется) и эмоций. Мне сложно в таких отношениях. Нелюбимая жена, нелюбимая работа… Хотя я уверен, что большинство живет именно в такой реалии. — У тебя только первая из жен — актриса? — Вторая. Популярность пришла, когда я уже жил с Яной Соколовской, и всех интересовало это, а сам я не особо афишировал прошлое. При всей влюбленности в актрис, прекрасно понимаю материал (смеется), и жить с актрисой второй раз я бы не хотел. — Сейчас, как ты говоришь, твой статус — «свободен». Каковы ощущения? — Дискомфорта у меня по этому поводу точно нет. Где-то в глубине души, наверное, я даже побаиваюсь сильных эмоций. Если бы это сейчас со мной произошло, я бы ругнулся и сказал: «Не вовремя». Большие чувства идут от бога, их нельзя стимулировать, а флирт, влюбленность, которые, как говорится, для глаза и настроения, конечно же, присутствуют. Я не нахожусь в состоянии уныния. Ощущение свободы для меня комфортно, у меня нет никакого кризиса, хотя я прислушиваюсь к себе. — Ты недавно сказал: «Если любовь все-таки нагрянет, то это будет безумие». Сколько лет возможно безумие или уйдет оно, уйдет и любовь? — Если бы я был режиссером и меня спросили бы, как сыграть любовь, я ответил бы, что любовь — это повышенное внимание. На энергетическом уровне. Где бы ты ни был, на какой удаленности ни находился, твоя душа и мозги находятся все время в осязании нематериального тела — души. Что с ней? Как она переживает? Как она себя чувствует? Улыбается ли она сейчас, или нет? Если нет, то почему? И это не усилие, все происходит само по себе. Естественно, ты хочешь, чтобы эта душа больше улыбалась, получала радость от жизни, хочешь в этом участвовать. Когда это притупляется? Есть такая модная книжка «Любовь живет три года» Бегбедера, я прочел ее залпом лет тринадцать назад. Там фигурировала мысль о развитии и преображении страсти и любви, и тогда я размышлял по поводу этой фразы. И в какой-то момент даже согласился с автором. Так что да, скажу тоже, что любовь живет три года. А дальше она должна переходить в какое-то другое русло. — Какие отношения для тебя идеальны? — Мой идеал отношений — это союз двух сильных, абсолютно самостоятельных личностей. Это не история про две половинки одного целого. Для меня это такой мем, история для барышень, потому что все-таки мы влюбляемся в людей, которые сулят нам какой-то духовный рост и развитие. Познание друг друга должно их не отталкивать, а наоборот, дарить ощущение, что ты являешься самим собой вместе с этим человеком. Это не ролевые игры: я сильный мужчина, а ты заботливая женщина, ты готовишь, я охочусь. Если мы говорим о творческих людях, то им необходимо периодически быть одним. Вообще способность любить — это очень важно. Но ею одарен очень маленький процент людей, я в этом уверен. А все остальные имитируют это тем, что черпают из книг, фильмов и всего остального. Большинство мужчин, это тоже моя теория, не могут просто жить самостоятельно, без женщины. Эту привычку находиться рядом с существом противоположного пола я часто наблюдаю. Это такая инфантильность и беспомощность, то есть сначала он живет с мамой, а дальше — либо с одной женщиной, либо с разными. Ему необходимо это пошлепывание и покрикивание «ну-ка, съешь, я сказала», «шапку надень, на улице холодно», то есть такая женская забота. Такие пары живут вместе, как правило, достаточно долго и счастливо, переживают вместе запои, измены, потери работы и все остальное, потому что там присутствует доля сыновье-материнских или отцовско-дочерних отношений. Но это не любовь. — Как часто у тебя возникает потребность увидеться с дочкой? — Потребность есть всегда. Но графики моей дочери сложнее, чем мои. (Смеется.) Бывает, что у нее каникулы, а я занят. Или же свободен, приезжаю, а у нее подготовка к отчетному концерту. Но тогда я провожаю ее в школу, отвожу на танцы и жду, пока она закончит, то есть все общение происходит в дороге. И встречи у нас бывают какие-то нелепые. Недавно меня пригласили на премию, я позвал ее. Нас мероприятие обычно мало интересует, мы наслаждаемся друг другом и дурачимся. У меня съемки, я зову ее: «Женя, приезжай! Тут лошади, сабли». Но мы точно так же жили. Я после школы бежал в художку. Шесть часов шел рисунок, потом еще три — скульптура, приходил поздно ночью, а на следующий день был бокс. И вот это плюс театральный кружок, общественная и школьная нагрузки — рисование стенгазет, конкурсы барабанщиков и горнистов — были сочетанием несочетаемого. Иногда случались какие-то брожения, но, как правило, в ущерб чему-то, например, с товарищем не дошли до художественной школы и вместо этого проваляли дурака, играя в футбол. — Женя по-прежнему играет в РАМТе? Она себя ощущает будущей актрисой? — Она себя ощущает действующей актрисой. (Смеется.) Ей хочется сниматься в кино. Но я пока этого не хочу, потому что для детей очень большая психологическая нагрузка — испытание славой. А театр — это все-таки несколько другое. — Ты общаешься с ней как с девочкой или как со своим парнем? — Я не пытаюсь делать из девочек мальчиков, и наоборот. Если ее интересует что-то из моих дел, тех же мотоциклов, мне это нравится. Но одиннадцать лет — еще слишком рано для этого. Я всегда говорю, что все мои мотоциклы — ее, и добавляю: «Если парень будет спрашивать: „Что за тачка у твоего старика?“ — и, получив ответ, придет в восторг, значит, он наш человек, а если скажет: „Фу, ерунда какая“, не общайся с ним». (Смеется.) Женя модница, у нее свое видение стиля. Если мы выходим куда-то, она звонит, спрашивает, во что я буду одет, помнит весь мой гардероб, выбирает мне пиджак, джинсы, туфли в соответствии со своим нарядом. — Ты говоришь, у нее сложный характер… — Она категорична, к себе в первую очередь. В чем-то наши характеры похожи, я тоже требователен и принципиален, мне сложно общаться с людьми, у которых нет цели в жизни. Я надеюсь, что она будет созидательным человеком в первую очередь, а созидатель от потребителя сильно отличается. — Вот вчера ты на токарном станке что-то созидал… — У меня очередная идея — возродить русскую деревянную игрушку, точеную. Это большая история, на которую всем плевать, а я хочу сделать музей игрушки. Я очень горю этой идеей, пока ее никто не поддерживает, один воюю на баррикадах. Первые деревянные игрушки появились еще при Петре Первом, он и сам вытачивал. Такие игрушки в СССР стояли в сервантах, потом это стало неинтересно никому, но сохранились рисунки, чертежи. Они уже не будут игрушками, потому что дети играют теперь в айфоны, но для сохранения истории ее можно выточить и разрисовать. И я сам делаю уже третью серию. Первая — «Солдаты Семеновского полка», а сейчас серия посвящена Борису Годунову. Хочу Андрею Мерзликину, моему товарищу, подарить Шуйского, которого он играл в сериале. — Для тебя есть разница между знакомыми, приятелями и друзьями? — Это сложная градация. В моем возрасте друзья заводятся уже сложно, есть люди, которые мне симпатичны, с которыми я хотел бы дружить, но это не получается из-за расстояний, и встречи с ними короткие, но всегда праздничные и радостные. К тому же я активно действующий мотоциклист, существует мотобратство, и оно достаточно большое по всей России. Друзьями я называю людей, которые близки мне по духу. И, конечно, близкий друг — тот, с кем ты встречаешься, не видя год, даже больше, и с первой минуты нет никакого барьера, ощущение, что вы и не расставались. У меня есть друзья, с которыми я общаюсь и сорок лет, и двадцать, и это тоже немалый срок. Мы достаточно свободны в отношениях, не навязчивы. Кроме того, с одними можно весело пить, с другими — заниматься музыкой, говорить об этом, но их нельзя брать в горы, например. Они честно говорят: «Я туда не полезу!» (Смеется.) И в этом нет ничего плохого. А есть друзья, которые не играют на гитарах, но с ними я пойду в горы, потому что они надежны и крепки, сильны духом. (Улыбается.) Есть друзья, которые никогда не подойдут к мотоциклу. Поэтому с одними я поеду на край света, а другие будут меня ждать и слушать потом истории о том, как я съездил. (Смеется.) Понятия «должен» по отношению к друзьям у меня нет. Я люблю их со всеми их слабостями и мелкими предательствами. — А если они проявляют равнодушие к тебе, причем в самые сложные моменты? — Ради бога, они же друзья. Это же магнит, который тянет! Когда приезжает товарищ, мы стремимся встретиться. А через пятнадцать минут можем послать друг друга к чертовой матери, потому что не сошлись в чем-то. У меня нет потребительского отношения к дружбе. Я не требую заботы, внимания и сам могу пропустить в силу какой-то занятости большую драму в жизни друга, но это не значит, что я не сопереживаю. — Мне кажется, что у тебя во многом существуют «ножницы»: ты и лидер, и одиночка, знакомых и друзей у тебя много, но при этом ты замкнут. Это, наверное, создает большие сложности? — Да, такое есть. (Улыбается.) Мне просто находиться в контакте с людьми через профессию, хотя сам я человек замкнутый, необщительный, время неловко спросить на улице. (Смеется.) Я могу достаточно долго находиться в состоянии одиночества. Мне очень комфортно в нем. Я даже ищу его, потому что все время вынужден быть на людях. Я еду в купе с незнакомым человеком, меня везет на съемку незнакомый водитель, ко мне подходит на площадке очень много незнакомых людей, и я должен говорить, шутить, показывать им свое расположение и хорошее настроение. Ты не можешь быть самим собой, потому что как только ты замолкаешь, сразу спрашивают: «Что случилось? Все ли с тобой в порядке?» (Смеется.) Потом я жду одиночества, чтобы сбросить маску, устаю от нее и прошу взять билет на поезд одному в купе. Как только я врываюсь к себе в квартиру и закрываю дверь, понимая, что у меня есть день, два, три и я могу не ходить ни за продуктами, ни за сигаретами, чувствую себя просто счастливым. Правда, в итоге никотиновое голодание побеждает (смеется), и я оказываюсь вынужденным выйти из своей берлоги, но делать мне это достаточно сложно. Но я не представляю, что за человек сможет находиться со мной в таком моем состоянии. Поэтому на предложение поехать отдыхать обычно отвечаю: «На отдыхе я очень скучный человек». (Смеется.) — В твоей жизни происходило много перемен, связанных с профессией, в том числе переезды… — Питерская прописка у меня стоит с 2014 года, но я тринадцать лет подряд снимался в Петербурге от четырех до шести месяцев в год. Когда меня спрашивали: «А вы разве московский артист?» — я отвечал «да», на что слышал: «Ой, а мы почему-то думали, что питерский». Мне это доставляло удовольствие, потому что быть петербургским артистом в моем представлении — это статус. (Смеется.) Я не переехал в Питер, просто в какой-то момент не вернулся в Москву. А учитывая, что по маминой линии все — блокадники, ленинградцы, то пребывание в этом городе у меня всегда вызывало восторг. Наверное, часть моих кровей дышала ленинградской сыростью, и как-то на генетическом уровне это отзывается благостью. А с Москвой у меня все время была очень странная натянутая история. Я помню, как ко мне приехал товарищ из Сибири, мы с ним встретились, и он сказал: «Давай, покажи мне свои любимые места в Москве». Мы стояли около РАМТа, и я вдруг четко осознал, что за пятнадцать лет пребывания в Москве они у меня не появились. Я начал ему что-то нести про Чистые пруды, мы пошли туда. Там я что-то рассказывал, но чувствовал, что это не мой текст и это не мое любимое место, я просто пытаюсь сейчас его выдать за свое. В тот момент я понял, что нужно что-то менять. А про Петербург могу рассказывать бесконечно, он для меня каждый раз открывается по-новому, это все время искреннее любопытство. Каждый раз, когда мой самолет прилетает в «Пулково», это у меня вызывает восторг и трепет. Я выхожу и чувствую: дома. — Значит, ты все сделал правильно. Как-то ты сказал, что выигрываешь, когда ставка велика. Можешь привести пример? — Мой уход из «Ментовских войн» — большая ставка. Я ушел из успешного проекта и попытался зайти на телевидение с другой стороны. Это риск, потому что люди не хотят тебя видеть в ином образе. Можно годами сидеть на ролях положительных следователей и спокойно существовать, как это делают многие актеры. А когда ты побеждаешь, понимаешь, что начал практически с нуля. И так со всем. Допустим, с моей музыкальной группой «Экибастуз». Самый частый вопрос: «Зачем я это делаю?» — а у меня нет ответа. Спрашивают: «Это коммерция?» — «Еще нет». «Хобби?» — я говорю: «Нет, я выхожу на рынок как продюсер, не зная его законов». И это большая ставка. Я мог бы пойти вечером засветиться на какой-нибудь премьере, походить там с бокалом шампанского, поговорить с нужными людьми или репетировать спектакль, а потом с ним ездить по городам и зарабатывать. Но я иду на свою музыкальную репетиционную базу. И мне это нравится. Если играть по мелочи, ничего не будет, а когда «ставка больше, чем жизнь» (смеется), твой мозг мобилизуется до высочайшей степени, возникает кураж и приходит та самая удача.