Поэт и музыкант Вера Павлова: Научилась писать ноты одновременно с буквами
Поэт и музыкант Вера Павлова чувствует себя гражданином мира и всех землян готова называть земляками. Стихотворения Павловой переведены более чем на двадцать языков. С этого и начала разговор корреспондент «Вечерки». — Вера, а вы помните свои первые переводы? — Середина девяностых... Это были переводы американского аспиранта по имени Джексон. Фамилию не помню. Он приехал в Москву и попросил встречи. Переводы были ужасающие. К примеру, слово «пенье» переводилось словом, означающим пеньки. А температура сорок и восемь («104 градуса по Фаренгейту») превратилась в «восемь сорОк». Если б знать, с какого языка переведено твое люблю, если б отыскать оригинал и, сличив его со словарем, убедиться: точен перевод, переводчик на этот раз не врет. — Первое свое стихотворение вы написали в роддоме, когда на свет появилась дочь… Были бы рифмы, если б не новая жизнь? — Я помню только рвущее сердце счастье материнства. Чувство было таким сильным и небывалым, что было просто невозможно говорить о нем обычными словами. Вот тут-то и пришла на помощь поэзия. Она помогла справиться с этим невыносимым счастьем. Поэтом больше стало на свете, когда увидела я жизнь жизни, смерть смерти — рожденное мной дитя. Таким оно было, мое начало: кровь обжигала пах, душа парила, дитя кричало у медсестры на руках. — Вы музыкант, а музыка, возможно, выше всех искусств. Она дает словам звучать... Чему она вас научила? — Я стала учиться музыке в пять лет — научилась писать ноты одновременно с буквами. С восьми — музыку сочиняла. И до двадцати. Потом пришли стихи. Но музыка осталась. Она была впитана стихами. Любую свою книгу я могу описать в музыкальных терминах. Скажем, для последней моей книги, для «Проверочного слова», особенно важны pianissimo (очень тихо), diminuendo (уменьшение силы звука) и ritenuto (замедление темпа). Давно собираюсь записать несколько стихотворений на нотной бумаге с указанием агогических и динамических оттенков. Только буквами, без нот. Чадо в скрипичном футляре. Скрипочка в колыбели. Что мы еще не сыграли? С кем мы еще не спели? Плачущую, успокойте музыку, музыканты! Близится к ласковой коде наше колыбельканто. — Вы же писали оперные либретто и кантаты. Будет ли продолжение? — Будет заказ — будет продолжение. Я люблю работать по заказу. Это особый род свободы — в рамках, установленных другими. При условии, конечно, что это талантливые люди. Такие, как Ираида Юсупова, композитор от Бога, мой многолетний соавтор. Такое сотрудничество меня очень вдохновляет. Вот это стихотворение я написала для ее «Рождественской кантаты», а потом включила в свой сборник. Кто знает, было бы оно написано, не будь заказа? Кто засыпает в хлеву, кого нянчит звезда? Тот, кто пасет наяву ангельские стада. Кто, постоялец волов, чмокая, грудь сосет? Тот, кто пасет пастухов, Тот, кто звезды пасет. Кто не спускает глаз с ласковой морды осла? Тот, кто от смерти спас Ту, что его родила. — Ваша поэзия, ваши стихи посвящены женскому интимному миру. Тексты предельно откровенны... Для вас есть запретные темы, сдерживаете ли вы себя? — Когда пишу, я не думаю о публикации. Думаю только о тексте. Если результат вполне меня удовлетворяет, я выпускаю стихотворение в мир. Если нет — я его уничтожаю. Память переписана набело. Выброшены черновики. Что же дальше? Перышком ангела, черной тушью с красной строки на белее шеи праздничной скатерти (видишь? — отстиралось пятно!) вывести Спасибо старательно и вернуть владельцу перо. — В сборнике «Проверочное слово» вы пишете обо всем на свете... Вы «работаете» над стихотворением или оно «приходит само», и вы просто записываете? — «Работаю» в голове, записываю начисто. Часть стихотворения — строчка или две приходят сами (спасибо тебе, Муза!). Остальное приходится «прясть» из этих строчек. Лучше всего это получается по утрам в ванной. Но бывает, что процесс запускается в неподходящих местах. Тогда начинаются всякие смешные штуки: я выхожу не на тех остановках, попутчики спрашивают, все ли со мной в порядке, и все такое. Родные привыкли уже к этому моему безумному взгляду. Дочь говорит, что я жужжу, когда сочиняю. А я не отдаю себе в этом отчет, как спящий, который не знает, храпит он или нет. Подкрадется осторожненько вдохновенье — и под дых! У свободного художника не бывает выходных. Можно солнцу, можно дождику грудь и плечи подставлять, но свободному художнику век свободы не видать. — Любимое стихотворение в последней книге? — Как трудно выбрать! Но пусть будет вот это: Там лес и дом, и курочки рябые, там золото вечернего крыльца, там голуби жемчужно-голубые прогули-гули-гуливаются, там остается непочатой книга, там на границе памяти и сна у дедушки и бабушки черника растет в ногах. А в головах — сосна. Книга «Проверочное слово» вобрала в себя работы 2015–2018 годов. Это, возможно, самые светлые годы моей жизни. Эпиграф книги такой: «Она. Через О. Проверочное слово — он». И посвящение — Коле. Это и есть — мой Он. Коля Терентьев. У Коленьки коленки, ключицы, локотки, как у надцатилетки, мучительно хрупки. Смешивший нас до колик со сцен десятков стран, ты, Коленька, дошкольник, ты — детства ветеран. Коля — гениальный клоун, из первого состава полунинских «Лицедеев». Самый солнечный человек на свете. Книга вобрала три года странствий со «Снежным шоу Славы Полунина»: дюжина стран, десятки городов в компании веселых, талантливых, красивых людей. Все это время я писала ежемесячные колонки для журнала Story — короткие эссе на темы, которые выбирала сама. Стихи и проза сменяли друг друга в этих эссе, как фуга — прелюдию. Эти колонки я решила сделать колоннадой, поддерживающей архитектуру книги. В ее тени расположились стихи. Тридцать колонок, более пятисот стихотворений. Получилось красиво. Не стыдно приглашать гостей. Милости просим! — «Просто надо жить legato…», то есть плавно, пишете вы в одном из стихотворений. И сами живете на три страны — с тремя роялями и «горсткой букв, щепоткой нот»… Где лучше всего пишется? И где ваш настоящий дом сейчас? — Чем дольше я живу, тем сильнее чувствую, что мой дом — вся Земля. Любуюсь на нее в окошечко самолета — и не могу насмотреться. И боюсь пропустить изгиб реки, горное озеро, огоньки ночного городка, острова в зелени океана… А потом смотрю на попутчиков-пассажиров и думаю: все земляне — земляки. Мы в небе, внутри неба, небо вокруг нас, везде небо, одно небо, сколько хватает глаз. Глаз не хватает. Тает, тает облачная пелена. Внизу — вершина. Пилот, скажи нам, это какая страна?
