"Я сторонник браков, которые на всю жизнь". Семейный альбом Владимира Войновича
Наш последний разговор с писателем Владимиром Войновичем, автором знаменитой трилогии про Ивана Чонкина, состоялся в конце мая 2017 года, за год до его ухода. Мы говорили о его корнях, о близких людях, о любви и преданности, о том, что важнее всего в жизни. «Гордиться человеку можно своими собственными делами, если они хороши. Но свою родословную знать все же стоит», – говорил Владимир Николаевич. «Отец свято верил в коммунизм» – Мой отец – потомок знатного сербского рода. Наша семья знает свою родословную с 1325 года, с воеводы по имени Воин, князь Ужицкий. С тех пор в роду было много генералов рода Войновичей и адмиралов, были даже венецианские дожи. Когда я родился, отец работал ответственным секретарем в «Коммунисте Таджикистана». Отец был поэт, коммунист и к тому же идеалист – он в коммунизм верил свято, по-настоящему. А в 1936 году его взяли на армейскую переподготовку. И как-то они там разговорились о прекрасном будущем, о коммунизме. Один сказал, что коммунизм в отдельно взятой стране построить невозможно, и мой отец с ним согласился: да, и Ленин говорил, что сначала нужна мировая революция. А третий, по фамилии Заднев, настрочил донос в НКВД. И отца обвинили в троцкизме. Сначала выгнали из партии, уволили с работы, написали в его же газете лживую статью, использовав личные письма отца моей маме. Это было полной дичью, и папа поехал искать правды в Москву. Остановился у товарища, и тот тут же донес в НКВД. Дальше арест и полтора года непрерывных допросов. До января 38-го... Энкавэдэшник на допросах твердил отцу: вы допустили контрреволюционное террористическое высказывание о невозможности построения коммунизма. Отец говорил: нет, не допускал. Тот направлял в глаза отцу слепящий свет лампы. И так было каждый день в течение полутора лет. Отец почти ослеп. Однажды, когда его уводили с допроса, кто-то из конвоиров отчетливо произнес: «Ну что, в 13-ю его?» Все заключенные знали, что в камере №13 расстреливали. Но следователь обронил равнодушно: нет, пока в другую. А потом наступил краткий период передышки в истории сталинского террора. Наверху решили, что в работе НКВД имеются «перегибы», и это спасло отца от расстрела. Ему дали пять лет и отправили в лагерь. Он там заболел цингой и пеллагрой – это похоже на гангрену. Перед самой войной наступило следующее «потепление», и отца вдруг оправдали, но заставили отсидеть весь срок. В мае 1941-го он вернулся домой. А потом война. В декабре 41-го папа был тяжело ранен. Около года пролежал в госпитале, после чего его отправили в тыл. Он работал в деревне, в Куйбышевской области, где мы были в эвакуации, счетоводом. А после войны вернулись в Запорожье. Папа трудился в маленьких газетах на очень скромных должностях, потому что в партию так никогда и не вернулся. Мы жили очень бедно. Отец Николай Павлович // фото: семейный архив «Мама была критична и строга» – Мама родилась в Херсонской области, работала в газете вместе с отцом, а потом стала учительницей математики. Мне было четыре, когда отца арестовали, и маме было очень тяжело тянуть меня и бабушку. Днем она училась в Ленинабадском пединституте, а вечером работала там, куда ей, жене «врага народа», удавалось устроиться. Мама все время писала письма куда-то там Калинину и потом думала, что это ее письма помогли спасти отца. А на самом деле нет, конечно, ведь тогда жена самого Калинина сидела. Мама настояла, чтобы я получил рабочую специальность. Она много читала сама и приучила к чтению меня. Мать меня очень любила, но никогда не баловала и не хвалила. Наоборот, была критична и строга ко мне, считая, что у меня нет особых талантов. Мои первые писательские успехи вызывали у мамы большое удивление. А потом – большую гордость. Когда меня стали травить, мама очень сильно переживала, и, наверное, это ускорило ее уход. Мама Розалия Климентьевна // фото: семейный архив «Меня отравили сотрудники КГБ» – Евтушенко скорее враг моей семьи. У меня с ним был большой и серьезный конфликт. В 1975 году меня, назначив встречу в гостинице «Метрополь», отравили сотрудники КГБ. Сказали, что моя жизнь кончена. И когда я все-таки выжил, то понял, что я защитить себя могу только гласностью. Я стал говорить, как и что это было. А Евтушенко каждому встречному твердил, что Войнович все врет: «Уж вы мне поверьте, я-то знаю». А откуда он знает – из первоисточника? Это горькая метаморфоза, как и почему поэт, человек яркого дарования превращается в слугу тоталитарного режима. Причем этот странный зуд разоблачительства у Евтушенко долго не угасал. Я ту историю в «Метрополе» потом расследовал. В 1992-м, когда приехал в очередной раз в Россию, обратился к Ельцину с письмом, чтобы мне в КГБ показали мое дело. Ельцин дал согласие, но дело мне так и не дали, хотя публичное признание, что был отравлен, я получил. «От первой жены ушел сам» – Я сторонник крепких браков, таких, которые на всю жизнь. Хотя сам был женат трижды. Но по разным причинам. Первый раз я женился легкомысленно, только что придя из армии. Мы с Валентиной познакомились в рабочем общежитии. Я был молод, влюблен, говорил: «Выходи за меня». Ну а раз сказал, то как честный человек слово сдержал – женился. У нас родилась дочь Марина. А жили мы тогда на крохотном пятачке в коммуналке на 50 (!) семей. Одна кухня и один туалет на всех. Я тогда плотничал, а по ночам писал. Потом у нас родился сын Павел. И только гораздо позже мы получили трехкомнатную квартиру. От первой жены я ушел сам... Первая жена Валентина Болтушкина // фото: семейный архив «Ира умерла у меня на руках» – В моей жизни любовь занимает большое место. Это такое чувство, когда можно и родину забыть, и друзей. На время, по крайней мере. Потом ты, конечно, снова с ними в баню начнешь ходить, пиво пить, но поначалу любовь забирает меня всего. С моей второй женой Ирой мы прожили почти сорок лет. В нее я влюбился страстно, увел из семьи (первый муж Ирины – писатель Камил Икрамов. – Ред.). У нас с Ирой родилась дочь Оля, она работала в школе, потом стала писательницей. В 1980-м меня выслали из СССР, и Ира уехала со мной в Германию. Это было очень тяжелое время. Еще до нашей эмиграции мать Ирины, не выдержав переживаний, умерла. Следом за ней отец, я слег с сердечным приступом, и их хоронили без меня. И все-таки у нас с Ирой была долгая и счастливая жизнь. Она умерла у меня на руках. Вторая жена Ирина Брауде с дочерью Ольгой // фото: семейный архив «Мне повезло, что на склоне лет я полюбил снова» – Когда умерла Ирина, я погрузился во мрак. Друзья начали меня спасать, и Виктория Токарева познакомила со Светланой. Мне повезло, что на склоне лет я полюбил снова и полюбили меня. И я женился в третий раз. Моя супруга Светлана Яковлевна Колесниченко – она не стала брать мою фамилию – тоже написала одну книгу. Она называется «Есть любовь на земле...» и посвящена ее покойному мужу – известному журналисту-международнику Томасу Колесниченко. Я чувствую безмерную нежность к моей жене Светлане. Дети внуками меня не порадовали, но я их все равно очень люблю. (Старшая дочь Марина работала химиком-технологом на фабрике «Свобода», умерла в 48 лет. Сын Павел ушел в 2018-м, ему было 55. Дочь Ольга живет в Мюнхене. – Ред.). Третья жена Светлана Колесниченко // фото: личный архив – Хотя я жил в Германии и сейчас много времени там провожу, но не могу сказать, что как-то погружен в жизнь тамошней русской общины. А вот с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным, которые живут в Мюнхене, я с удовольствием всегда встречался. С Беллой Ахмадулиной мы дружили много лет. Когда я увидел Беллу в первый раз на одном из поэтических семинаров, я был бедно одетый, крайне скромный провинциал, а она была такой красавицей! С тех пор я пялился на нее везде, где мог видеть. Ну а друзьями мы стали на премьере моей пьесы в Театре на Таганке. Точнее, после, на банкете в кабинете Любимова. Все подвыпили, я залез на стул и стал пародировать Беллу. Она не обиделась, а, наоборот, очень развеселилась. С тех пор мы и подружились, ходили друг к другу в гости и каждый раз хохотали – Белла очень остра на язык.
