о значении одной из главных религиозных традиций
«Поститься теперь — разновидность модной диеты, кокетливое самоуничижение, которое паче гордости, стремление быть в мейнстриме. Но что за этим стоит? За этим стоит тяга народа к простой религиозности. Не к вымученному казуистическому богословию, не к провокационным спорам с противниками, не к бесконечному выяснению, кто прав и как правильно. А к простой вере: если следовать правилу телом, подтянется и душа. Из-за этой нехитрой народной религиозности выглядывают и история, и культура, и столетия наблюдения за природой». Заканчивается русский карнавал — Масленица, во время которой сжигают чучело зимы, а весна не наступает. Природа будто замирает ещё больше и даже не борется ни за тепло, ни за оттепель. Это наступает время Великого поста. В дорогих ресторанах появляются постные меню, а в дешёвых сетевых супермаркетах — ценники над продуктами с пометкой «Можно в пост». Остроумные покупатели передвигают эти ценники к продукции отдела с алкоголем, фотографируют и выкладывают в социальные сети. Действительно смешно. По телевизору показывают сюжеты о том, как специальный комбинат питания вот уже 20 лет готовит специальные блюда на период поста для столовых в министерствах, палатах парламента и правительственных администрациях. Всего, сообщают нам, более 80 наименований, стоимость каждого не превысит 130 рублей. Успокоили, порадовали. А то мы же волновались, вдруг какому замминистра будет дорого поститься. В конце девяностых в модном тогда журнале я читал интервью с писателем Владимиром Сорокиным, который подробно объяснял, что современную водку можно пить в пост. Вот раньше, ещё до революции, водку очищали говяжьими костями, а теперь — угольными фильтрами. Стало быть, никакого контакта с мясным — постный продукт. Часто слышу споры о том, что если в какой постный день, когда он выпадает на двунадесятый праздник, по монастырскому уставу можно есть рыбу, то, значит, можно и крабов, и устриц. А устрицы без шабли в горло не лезут — так не мучить же себя! Нужно и бутылочку открыть. А ещё считается, что если ты путешествующий, то вообще можно не поститься. А кто сейчас не путешествует? Свободная страна, сел и поехал. Эта популярность поста, его открытое и широкое обсуждение вызывают закономерно ироническую реакцию у скептиков. Их ещё можно назвать воинствующими атеистами. Но какие же они воинствующие? А «атеист» — вообще определение от обратного, ничего не объясняющее. Пусть будут скептики. И вот скептики норовят запостить фотографию толстого священника с комментарием вроде «Измучен постом» или подколоть религиозного знакомого: «Что-то ты, брат, сегодня маловато молился!» И имеют на это определённое право. Широкое распространение сакрального ритуала неизбежным образом приводит к его десакрализации. Скажем, поститься в 1980-е годы было подвигом, да ещё таким, о котором мало кому расскажешь. Продуктов и так немного, а тут ещё нужно выбирать, чтоб не оскоромиться. Если близкие подают всеми желанные сосиски, а ты воротишь нос — попробуй объясни. Поститься теперь — разновидность модной диеты, кокетливое самоуничижение, которое паче гордости, стремление быть в мейнстриме. Но что за этим стоит? За этим стоит тяга народа к простой религиозности. Не к вымученному казуистическому богословию, не к провокационным спорам с противниками, не к бесконечному выяснению, кто прав и как правильно. А к простой вере: если следовать правилу телом, подтянется и душа. Из-за этой нехитрой народной религиозности выглядывают и история, и культура, и столетия наблюдения за природой. Пост исторически уместен тогда, когда кончаются зимние запасы, а до лета ещё далеко. В культурном смысле пост необходим как процесс подготовки к главному для каждого христианина событию года — к Пасхе. Природа своим тревожным последним зимним замиранием тоже вторит посту. Всё успокаивается перед рассветом. И успокаивается человек. Зачем нужен пост? И почему не стоит смеяться над постящимися? Всякому человеку требуется самоограничение. И каждая религия это подтверждает. Как только формируется закрытая система взглядов, коей является любая религия, так в ней появляются ограничения. Не ешь того, не пей этого, в такой-то день не смей работать, а вы — да-да, вот вы! — никогда не варите козлёнка в молоке его матери. И чем больше у цивилизации добровольных и сознательных ограничений, тем выше её культура. Школа, которая вся построена на ограничениях, даёт технику живописи и симфоническую структуру музыки. На самоограничениях держится спорт. Ограничения, выстроенные в единый кодекс, дали миру юстицию. Самоконтроль удерживает мир от саморазрушения. И если кто-то способен начать с себя, то этому человеку скорее нужно сказать спасибо за его вклад в общемировую копилку сохранения равновесия. Именно периодическое добровольное ограничение себя в своих желаниях и потребностях отличает человека от животного. Животное ест, когда хочет и когда может. Человек может себе позволить не есть, даже если голоден. Можно ли красную рыбу? Можно ли порошковый майонез? А сладкий лимонад? А сигареты? В подземном переходе к моей станции метро несколько раз в неделю появляется старушка с тем, что называют хозяйственной сумкой-тележкой. Сумка сверху прикрыта картонкой, на картонке написано «Капуста». Если старушка видит милиционера, она опускает картонку надписью вниз, прикрывает сумку. Торговать в переходе запрещено. Килограмм капусты стоит 100 рублей. Старушка говорит так: «Здравствуй, мой хороший, а я уж жду тебя. Осталась только кислая. Давай я в три пакетика заверну, чтоб не протекла. Ну, приходи в четверг, я буду ждать». У неё пенсия 17 тыс. рублей (и она считает, что это неплохо) и вот такой нелегальный бизнес — продажа квашеной капусты в переходе. Я читаю споры о посте, смотрю на ироничные картинки или на серьёзные рассуждения и думаю: а какой пост может быть для этой старушки? Ведь вся её жизнь — вечный пост. А наш пост рядом с её жизнью — обычное кокетство. Потому что пост, как крест, у каждого свой. И над чем же здесь смеяться? Что же тут не уважать? Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.
