Раздеть за секунды и сунуть пятачок на автобус: как работали калининградские вытрезвители (фото)

Депутаты Государственной думы предложили вернуть в нашу жизнь вытрезвители и лечебно-трудовые профилактории (ЛТП). В качестве одного из аргументов "за" приводится советский опыт. По мнению сторонников возвращения, "вытрезвиловки" и ЛТП хорошо показали себя в качестве инструментов борьбы с пьянством. Критики же утверждают, что вначале надо устранить психологические, социальные и экономические причины, заставляющие людей пить. О советском вытрезвителе как о социальном явлении в жизни трудящихся и о своём опыте вытрезвления "Клопс" рассказал Андрей С., в прошлом — мастер судостроительного завода "Янтарь". "Луноход" Это как с армией. В советские времена была такая поговорка: "Не служил — не мужик". То же самое и с вытрезвителем — хоть раз, но попасть должен. Кстати, то, что вытрезвитель — сугубо мужская история, — это миф. При каждом из двух калининградских вытрезвителей была женская палата. На милицейском жаргоне пьяный гражданин назывался рыбкой. На мой взгляд, пьяных с улиц брали очень мало. Лежит себе пьяный грязненький гражданин на скамейке и... пусть лежит. Таких "рыбок", как правило, оставляли сотрудникам патрульно-постовой службы. У "трезвяков" — специальной медицинской службы — были свои предпочтения при выборе клиентов. По городу колесили два бежевых "лунохода" — фургоны на базе ГАЗ-51. На борту — красный "медицинский" крест и надпись "Спецмедслужба". В кабине — два сотрудника милиции. В 1970 году СССР отправил на Луну свой луноход. Его часто показывали по телевизору. Луноход ездил очень медленно, часто останавливаясь. Возможно, поэтому машины спецмедслужбы в Калининграде и окрестили в его честь. Они не ездили по улицам города, они по ним крались со средней скоростью 15–20 километров в час, с частыми остановками. Особенно часто и надолго "луноходы" останавливались возле пивбаров и кабаков. Первый опыт Первый раз (всего их было два) я попал в вытрезвитель зимой 1975-го, ещё в институте. На четвёртом курсе мы отмечали сданную зимнюю сессию. Сидели в ресторане "Русский чай". "Чайник" считался хорошим рестораном. Живая музыка опять же. Он располагался на перекрёстке улиц Черняховского и Сергеева, там сейчас магазин "Ткани". Перед входом в ресторан стоял столб в два этажа. На столбе — пузатый латунный чайник. Из чайника всё время шёл белый пар. Потом в столбе что-то сломалось, и пар из чайника идти перестал. А потом и столб снесли. ...Я очень хорошо помню тот день. Раньше в ресторан одевались, как в театр: костюм, галстук. Никаких спортивных штанов. Офицеры — всегда по форме. Их было много. Придёшь в ресторан, а там ползала — либо зелёные, либо чёрные мундиры. Мы с приятелем посидели. В начале двенадцатого официант принёс счёт. Мы насидели где-то рублей на 12. Бутылка водки — шесть рублей, две бутылочки пивка, два бифштекса с картошкой, морс, сигареты. Вполне приличный счётик получился. Написанный, кстати, от руки официантом. Мы уже расплатились, когда я заметил в зале сержанта милиции. В шинели, ушанке с опущенными ушами и в валенках. Сержант был обильно посыпан снегом с улицы. Он ходил между столами и что-то искал. Или кого-то. Меня это задело. Меня — вне всякого сомнения, выпившего — этот сержант под снегом возмутил. Вступил я с ним в диалог. Говорю: "Слушай, здесь культурное место, люди культурно отдыхают, а ты в шинели и валенках. Твоё место за дверью заведения должно быть". Мои слова возмутили его не меньше, чем меня его валенки с шинелью. Как сейчас помню, он мне ответил: "Что, учить меня будешь?! Пойдём выйдем, поговорим?". Вот тут у меня какие-то сомнения и проснулись. Запахло неприятностями. Но хамство милиционеру я простить уже не мог. "Пойдём, — соглашаюсь, — поговорим. Что же не поговорить?" Друг мой остался сидеть за столиком. В фойе я оделся. Сержант поинтересовался, расплатился ли я, затем широко распахнул передо мной ресторанную дверь. Вышли. У входа в "Чайник" уже стоял "луноход" с надписью "Спецмедслужба" на борту. Задняя дверь была закрыта, второй сержант стоял с ней рядом. Поговорить не получилось. Сержанты мне ничего не сказали. Меня подняли за ноги и засунули в будку "лунохода". Я даже не сразу понял, что произошло. Меня отвезли в вытрезвитель в Ленинградском РОВД. Старое немецкое здание, "трезвяк" — в полуподвале с отдельным входом. Нельзя возмущаться и качать права По рассказам уже побывавших здесь друзей-приятелей, я знал, что в "трезвяке" нельзя возмущаться и качать права. Ни в коем случае. Как только тебя засунули в "луноход" — всё. Ты оказываешься в другом мире, где у тебя нет ничего: прав, достоинства, возможности сказать нет. У тебя даже одежду отбирают. Всю, кроме трусов. А из ботинок ещё и шнурки вынимают. Когда до меня дошла очередь, ко мне подошла фельдшер. Она была какая-то "квадратно-гнездовая". В возрасте, толстая, тяжёлая. Она взяла меня за руку, пощупала пульс и крикнула "Годен!" ментам, раздевавшим очередного протестующего "пассажира". Технология раздевания достойна отдельного описания. Если бы я попал в "трезвяк" не в качестве клиента, я бы, наверное, восхитился. Представьте себе пьяного гражданина в югославской дублёнке, костюме, рубашке, свитере под пиджаком и ботинках. Знаете, за сколько с него всё это сняли, оставив в одних трусах? Я засекал. В буквальном смысле — пять секунд. Гражданина профессионально вытряхнули из его одежды за пять секунд. Всегда приятно смотреть на работу профессионалов. Даже если ты немного выпил и тебя привезли в вытрезвитель. Посмотрев на работу профессионалов, я разделся сам. До трусов и ботинок без шнурков. Одежду сдал в "гардероб", где мои шмотки сложил в коробку милиционер, а два профессиональных понятых, не читая, подписали акт сдачи. В камере на десять человек — койка, тонкое солдатское одеяло, подушка без наволочки, бетонные полы. Я занял последнюю свободную койку. Среди узников нашей камеры только один был пьян вусмерть. Он лежал в углу камеры, храпел и вонял перегаром. Остальные были выпивши, но не сильно. Вроде меня. Помню двоих ребятишек из высшей мореходки. По форме. Тоже сессию сдали. Выскочили из своей альма-матер, взяли бутылку, пристроились в каком-то скверике, тут их и накрыл притаившийся в соседнем переулке "луноход". "Мы успели грамм по сто выпить, не больше", — сказал мне один из них. Бутылку у них отобрали. Мы все друг другу рассказали, откуда и при каких обстоятельствах нас забрали. Помимо курсантов, я запомнил ещё пару молодых инженеров с "Торгмаша", они тоже что-то праздновали. Публика у нас подобралась культурная, не буйная. "Святые" пять копеек Часам к трём ночи мы начали страдать от сушняка. Пить хотелось очень. В углу камеры стоял титан — бак с водой. К баку прикована цепью эмалированная кружка с отколотыми краями. Открыл, попробовал налить. Вода в титане кипела. В буквальном смысле. Начали стучать в дверь. Открыл сержант. Мы ему: вода в титане — кипяток, а мы пить хотим. Видимо, мы не первые, кто обращался к нему с такой проблемой. Он даже не дослушал нас до конца. Спокойно отреагировал: "По строгим санитарным нормам вода в титане должна быть кипячёная". И захлопнул перед нами дверь. Утром, часов в шесть, нас начали по одному вызывать из камеры. Я пошёл третьим. Получил вещи. И расписался в том, что никаких претензий к тому, как меня здесь "содержали", у меня нет. Потому что свои рёбра дороже. К тому же неприятности ещё только начинались. Получил свои вещи. У меня в кармане оставалось 12 рублей. Сунул руку в карман — нет денег. На мои вопросы мент, глядя мне в глаза, ответил, что... у меня ничего не было. И это даже понятые в протоколе доставления отметили. Так что... У себя в кармане я обнаружил пять копеек. Стоимость поездки на общественном транспорте. Их в "трезвяке" оставляли всем клиентам. Традиция. Как-то мой приятель поругался с женой, бросил в неё портмоне со всеми деньгами, схватил бутылку водки из серванта и ушёл на улицу. Без копейки денег. Выпил полбутылки в сердцах, тут его экипаж "лунохода" и принял. "Переночевал" в вытрезвителе, а утром, когда его отпускали, обнаружил в кармане пять копеек. Традиция — дело святое. По советскому законодательству о том, что гражданин залетел в "трезвяк", сообщали по месту работы или учёбы. В результате тебя разбирали на комсомольских и профсоюзных собраниях, могли отчислить из вуза, на производстве лишали премий и вычёркивали из очереди на квартиры. У меня с учёбой и так не очень было. Бумага о моих приключениях, отправленная в институт, мне была совсем не нужна. При этом за пребывание в вытрезвителе платил сам гражданин. Официально это стоило рублей семь, по-моему. Зарплата инженера после вуза на заводе — около 110 рублей. Не извольте беспокоиться Мне бумага в институт была ну совсем не нужна. И я начал действовать. Я хорошо запомнил дежурного офицера, с которым мы решали вопрос. О таких говорят: всего 45, а он уже старший лейтенант. У него был характерный красный цвет лица. Мы договорились, что бумаги в институт не будет. Всего за 25 рублей. Сумму мне назвали сразу и однозначно. А вы говорите, что в СССР коррупции не было... Денег у меня с собой не было. Домой меня привёз сержант на милицейской "канарейке" — "Москвиче-412" жёлто-синего цвета. Сержант был со мной на ты. Но как только я протянул ему деньги, он изменился. Мне показалось, что он даже поклонился мне раза три, и даже на вы перешёл: не извольте беспокоиться, всё будет сделано, всё передам старшему лейтенанту, никаких бумаг не будет. Когда мы прощались, он сказал: "Всего вам хорошего". Бумага в институт не пришла. Пили в семидесятые прошлого века советские люди много. Кого я ни спрошу из своего поколения — все побывали в вытрезвителе. Все. Три залёта в "трезвяк" — гражданина отправляли в ЛТП. Там его кормили таблетками, проводили терапию и заставляли работать. Я тогда был мастером на "Янтаре". К нам привозили два автобуса элтэпэшников в качестве бесплатной силы. В том числе и судосборщиков из моей бригады. Через месяц приходят: всё, нас выпустили, пришли работать. Я-то знаю, что работать они будут до первого аванса. "Галоша", "каша" и другие радости пролетариата Как мастер я получал двухлитровый графин спирта на неделю. Спиртом надо было протирать шланги газорезательного оборудования. Мы и протирали. Тонким слоем. Работяги на заводе пили "галошу". Это гидролиз-Б, спиртосодержащая жидкость с сильным запахом резины. В жидкости был дикий осадок на дне. Его пить нельзя. Тогда туда засыпали соль, тщательно размешивали. Образовывалось желе на треть стакана. Всё, что выше, аккуратно сливалось в другую ёмкость и употреблялось. А ещё на заводе делали "кашу" из клея БФ-88. Вдоль строящихся кораблей, через каждые сто метров, стояли двухсотлитровые бочки с этим клеем — бери не хочу. Желающий выпить черпал ведром клей. Из заводских пневмоинструментов делался миксер. После сорока минут взбивания, на что бригада выделяла одного рабочего, в ведре всплывала розовая пенистая жидкость со спиртом, а на дне оседало клейкое вещество. Оно выбрасывалось в укромных уголках строящегося корабля и твердело. Стоишь на палубе перед тем, как сдать работу отделу технического контроля, а она вся в кучах "каши". Загоняешь туда трёх-четырёх человек с отбойными молотками и зубилами, и они эти кучи долбят. После двух-трёх лет употребления "каши" народ слеп и долго не жил. Клей есть клей. На заводе мы выпивали каждый день. Кто-то много, кто-то чуть-чуть. Утром на планёрке начальник цеха открывал сейф и предлагал: "По рюмашке?". В сейфе у него стоял графин со спиртом. Каждый сам разводил водой по вкусу. На "Янтаре" пили бригадами. Мы часто ходили "к бабам" — на заводской стадион. Там стояли гипсовые девушки с вёслами, ракетками, мячами, отбитыми гипсовыми руками и носами. После демонстрации — к Отто Ланге А после работы, в получку, аванс или просто когда деньги были, мы шли по железной дороге через озёра в парк Гагарина. Там была пельменная. Покупали пельмени, в магазине — водку, накрывали на газетке "поляну". И начиналось общение. 15–20 человек, бригада. В десяти метрах — другая, чуть дальше — третья. Иногда до пяти бригад. Сидят рядом, мирно бухают, общаются. Один завод, что нам делить? Производственные вопросы обсуждались, отношения в коллективе, начальнику можно было сказать всё, что ты думаешь, тому же мастеру. Это же не партсобрание. Там была настоящая демократия. Мы никогда не бросали своих, кто перебрал. Таких в обязательном порядке относили-отводили домой. Или укладывали на ночь у себя в коридоре. Особенно показательны праздничные демонстрации. Колонна завода "Янтарь" формировалась возле кинотеатра "Октябрь", сегодня это Дом искусств. Демонстранты постоянно пили, и когда заводская колонна доходила до площади Победы, мимо трибуны человек десять уже просто проносили. И они громче всех кричали "Ура!", когда с трибуны провозглашали: "Слава строителям коммунизма!". После демонстрации мы шли за парк Калинина, на старое немецкое кладбище. Сейчас его не существует, раскопали всё. А раньше лежали могильные плиты, на них мы и выпивали. До сих пор помню имя немца на нашей любимой плите — Отто Ланге. Имя этого немца стало своего рода паролем: "Ну что, мужики, после демонстрации зайдём к Отто Ланге? С прошлой демонстрации у старика не были". И весь коллектив шёл "проведывать старика".