Руслан Белый о профессии стендап-комика, границах допустимого в юморе и собственном шоу

Руслан Белый — популярный российский стендап-комик, постоянный участник Comedy Club. С 2013 года он ведёт собственное шоу Stand Up. В эксклюзивном интервью RT Белый поделился взглядами на свою профессию, рассказал, почему советских юмористов нельзя назвать стендап-комиками, высказал мнение, можно ли научиться ремеслу юмориста и чем отличается живое выступление от телевизионного. Также комик порассуждал о том, насколько уместно использовать на сцене мат, чем русский юмор похож на английский и поделился творческими планами. — В этом году исполняется семь лет вашему телевизионному проекту Stand Up. Что изменилось в индустрии за это время? — Она стала гораздо-гораздо шире. Когда мы запускались, очень мало людей, исключительно, наверное, в Москве, знали, что такое стендап. И то только комики. Зрители не понимали, что это. Сейчас уже ничего никому не надо объяснять — все уже всё знают. Самое главное, что и зритель знает, что это такое. — Стендап — это на 100% западный жанр или есть какая-то преемственность от советских и российских сатириков? — Есть, наверное, преемственность в плане чувства юмора: у них было чувство юмора и у нас тоже есть чувство юмора. А если говорить о каких-то приёмах творческих, то не думаю: стендап — новый жанр. Я даже думаю, что им не нравится то, что мы делаем. Но я уважительно к ним отношусь. Тем более, они уже сильно в возрасте. Когда они были молодые, была другая парадигма, в том числе политическая. Скоро мы будем такие же. — Почему Задорнов, Коклюшкин, Жванецкий — не стендап-комики? — Наверное, стендап-комики. Если считать, что стендап-комик — это человек, стоящий один на сцене и что-то с юмором декларирующий людям, то да, все эти люди тоже являются стендап-комиками. Дальше уже идут более тонкие материи. Задорнов, по большей части, занимался именно юмором. Жванецкий местами откровенен, то есть говорит, что думает. Задорнов под конец жизни тоже начал в каких-то интервью на YouTube рассказывать, что он думает. Но когда он стоял на сцене, то всё-таки декларировал только шутки. Стендап-комик отличается тем, что даёт свою собственную оценку, свои собственные мысли, свои собственные переживания на данный конкретный момент времени. Коклюшкин вообще делал написанные какие-то миниатюры на одного человека. Я не знаю, что Коклюшкин за человек в жизни. Хороший стендап-комик добавляет именно что-то своё, а не просто делает комедию. Даже когда делает комедию наблюдения, он всё равно её делает через себя. — То есть понятие «образ» неприменимо к стендап-комику? — Нет, многие выступают в образе. Но лично мне больше нравятся искренние комики, а не те, что в образе выступают. В образе ещё и очень тяжело построить себе долгую карьеру. На одном образе можно сделать одно выступление или концерт. А растянуть его на годы, на многие выступления — это тяжело. — Что для вас интереснее: живое выступление или телевизионное? — Шутка смешна и на живой площадке, и на телевидении. Просто на живой площадке ты можешь её более развязно подать, сделать шире, добавить каких-то характеристик, которые на ТВ не приемлют. Мне нравится выступать вот здесь, в Stand Up Store Moscow. Потому что это живая площадка. Я не люблю выступать на камеру. В живом выступлении можешь сначала планировать выступить в одном ключе, а потом по ходу изменить планы, какую-то новую тему затронуть. То есть ты не привязан к хронометражу, сценарию. Поэтому, если бы можно было, я бы выступал только вживую, вообще ничего не снимая на камеру. Это моя мечта, кстати. — А бывает такое, что зал не смеётся? Что делать в этом случае? — Конечно, когда ты проверяешь шутки, такое бывает. Ничего. Просто больше не использовать эту шутку — и всё. Или доработать её до того момента, пока зритель не начнёт смеяться. На коммерческие концерты ты уже везёшь материал, который проверен, в котором на 80-90% уверен, что он смешной. Может быть такое, что люди не посмеялись из-за особенностей менталитета, когда, к примеру, в Белоруссию выезжаешь или в Прибалтику. Там иногда приходится менять материал, потому что шутить о российских реалиях там сложно. — О чём нельзя шутить? — Моя позиция такова: шутить можно обо всём. Главное, чтобы было смешно. Ну и уместно. Если вчера был теракт, то, наверное, сегодня о террористах шутить не надо. Но через полгода — почему нет? — Мат — это круто или всё-таки это показатель неуверенности? Это попытка сделать шутку более смешной, чем она есть? — И то, и то в разной степени. Конечно, когда молодые комики только выходят на сцену, они, например, могут ругаться, вставлять матерные слова слишком часто и туда, куда не нужно. Хотя там шутка и так есть, она и так смешная. Говорят, что русский язык — великий и богатый, красивый, но у нас и мат очень красивый и богатый. Бывают такие ситуации, когда вот ты говоришь это слово — и люди всё понимают. Всё-таки юмор — это ещё местами гротеск и невежество. Чем гротескней, а местами и чем проще, тем смешнее. — Чем руководствуются уже сложившиеся специалисты — врачи, юристы, которые приходят и пробуют себя на сцене? — Это новые поиски в жизни у человека. Значит, что-то его не устраивает, раз он идёт туда с желанием высказаться, за адреналином. Стендап для обычного зрителя со стороны выглядит очень легко: просто стоит чувак, рассказывает, люди смеются, и ему за это платят деньги. Они думают: у меня же есть чувство юмора, над моими шутками смеются друзья, жена, дети и так далее. Значит, я тоже могу. Я образованный, смогу порассуждать на разные темы. Но не каждый может быть балериной. Хотя вроде надо просто иметь растяжку, чувство ритма. Но есть уникумы. Здесь то же самое: должна быть какая-то своя магия. Поэтому люди идут, думая: да это же легко, я пойду, получу за десять минут выступления пять тысяч рублей, это вообще халява, это так замечательно. Но нет, это большая тяжёлая работа. — А можно ли научиться смешно шутить? Юмор — это ремесло? — Нет каких-то книжек. То есть они есть, кто-то их пишет, безусловно, но я не особо в них верю. Это интуиция. Ты идёшь, как по минному полю, совершаешь ошибку, понимаешь, что сюда нельзя идти, ищешь другое. Потом у тебя появляется какой-то опыт. Это ремесло, 100%. Конечно, есть таланты. Я думаю, и актёрская работа — это тоже ремесло, но есть и таланты, которым, может, актёрская школа и не нужна. А есть люди, которые долгим-долгим усердным трудом чего-то добиваются, а есть такие, которые вообще ничего не добиваются. — Насколько приходится адаптировать материал, выступая перед нашими эмигрантами за рубежом? — Мы ездили в Германию, у нас был тур, будь он проклят, я больше туда не поеду никогда. У нас там всё плохо прошло. Мы и зал особо не собрали, и с материалом я намучился. Приезжаешь, у тебя материал один, а люди тут другие. У тебя материал на полтора часа. Из них общего и общечеловеческого минут на 40. Но ты же не можешь сказать: «У меня 40 минут, а дальше вы не поймёте, поэтому я поехал домой». Тебе надо ещё добивать 40 минут чем-то. И поэтому ты переделываешь шутку, рассказываешь её в одном городе, она не заходит, в другом её надо убирать. Мне это не понравилось. — Вам часто приходилось использовать на сцене какие-то темы, которые беспокоят в жизни, и потом эта проблема больше не волновала? — То есть я рассказал об этом, и оно ушло? Конечно, такого нет. То, что ты просто об этом рассказал людям, ещё не означает, что проблемы этой больше нет. Всё так же остаётся. Но, размышляя об этом в юмористическом контексте, ты можешь найти какие-то ответы на определённые вопросы. Я не говорю, что это отпускает, но ты теперь знаешь, как жить, и ты знаешь ответ, и знаешь, почему. У меня есть какая-то проблема. Почему она меня беспокоит, я не знаю. Я начинаю писать об этом. И в процессе придумывания шуток, размышлений и так далее нахожу причину. Но это не значит, что этот вопрос снялся. То, что я знаю на него ответ, ещё ни о чем не говорит. — Приходилось ли вам выступать с намерением оскорбить человека? — Я думаю, что никогда ни у одного комика не стоит такой задачи — оскорбить кого-то. Стоит задача — сделать смешно. Как сделать смешно? За счёт какого-то конкретного человека в зале? У которого, например, очень длинный нос. Сейчас такой расцвет толерантности и так далее. Но не замечать его невозможно: он лезет на сцену, этот нос, я об него спотыкаюсь. Это оскорбление человека? — Может быть, он об этом будет потом долго думать, переживать за свой нос... — Не знаю. Если такие случаи бывают, я после тут же ему жму руку или ещё что-то делаю подобное. То есть пытаюсь сказать: чувак, нам надо сейчас повеселить всех остальных. Нет, ни один комик не выходит с задачей: я сейчас кого-то конкретно оскорблю, придумаю такую ужасную шутку. Если люди смеются, значит, это не оскорбление. Оскорбление — это когда несмешно. Да, может быть, это местами жёстко, но ты же пришёл на стендап, я вот про что говорю. — Не садись в первый ряд? — Да, не садись в первый ряд всё время. Все, кто приходит первый раз, они все в первом ряду. Все, кто были уже два-три раза, и кому что-то не понравилось, но они готовы ходить на стендап, они все сзади. — Вы свой клуб делали по образу американских стендап-клубов? — Не по образу. Я бы сказал, что мы вдохновлялись ими. Их культурой, заведениями, легендарными стендап-клубами. Я всё-таки считаю, что у нас абсолютно своё место. Они непохожи. — А американский стендап вам близок? Или английский? — Мне очень близка западная комедия. Мы на ней учились и учимся до сих пор. У нас это существует пять лет, семь, десять. А там это существует 70 лет, и они, конечно, чемпионы мира в этом. Русские баскетболисты же вдохновляются американскими, которые невероятно крутые? Та же самая история и у нас. Поэтому говорить о том, что у нас свой особый путь — нельзя. У нас свой особый путь, но почему бы не брать пример с лучших? Даже несмотря на то, что они американцы. — А есть такое понятие, как «русский юмор»? — Наверное. Есть же понятие «английский юмор». Говорят, что английский и русский юмор где-то похожи. У них, видимо, в силу ряда других причин, а у нас, наверное, из-за политического строя, коммунизма, из-за редактуры, цензуры комикам приходилось доносить до людей мысли какими-то очень тонкими способами. Я не смогу сейчас привести примеры, что такое русский юмор. У нас 1/6 часть суши, поэтому он у нас местами имперский. Я не говорю, что это плохо. Есть два имперских юмора. Это когда всё, что мы ни делаем — круто. Что неправда. А есть что-то вроде:«у нас своя территория, нападайте, мы просто будем отступать, русские не отступают». — Смешные девушки — редкость? — В последнее время их всё больше. — Но их меньше, чем парней. Почему? — На мой взгляд, всё банально просто — парню легче выйти на сцену. Парень может выйти вот с такой прической, он мылся в прошлом месяце. Даже мы сейчас сидим — я уверен, что я меньше по времени готовился к этому интервью, чем ты. Я убеждён в этом. Только из-за этого. А делить на женский юмор и мужской — вообще такого нет. Я уверен, что если это смешно, то неважно, кто это делает: женщина, мужчина или какой-то третий пол. — А что для вас счастье? — Внутреннее спокойствие, наверное. Когда просыпаешься с утра и не волнуешься ни о чем. Счастье, наверное, когда я просыпаюсь с утра, и у меня хорошее настроение. Даже если у меня есть какие-то дела, я понимаю: я их решу. — Есть ли условный или реальный список того, что вы хотите до 45 лет достигнуть? Пять пунктов из него. — Я бы хотел, чтобы я творчески реализовывался, продолжал так же. Чтобы с точки зрения каких-то политических, социальных, экономических ситуаций не только в нашей стране, но и во всём мире, я имел такую возможность. Мало ли, может, через два года какая-нибудь война дурацкая начнётся. Я хочу в 45 лет весь этот год отдыхать. Это было бы так круто. Было бы круто, если бы я отпустил от себя эти оковы: да, я поеду отдыхать, всё, ничего не случится, ничто не рухнет, ничего не произойдёт. Язык бы хотел выучить английский. К сожалению, дурень, не знаю английский язык — это очень плохо. Каждый раз, выезжая куда-то за границу, так отвратительно себя чувствуешь, когда не можешь объясняться, какие-то полуфразы, обрывки. Ты всего лишь еду заказываешь и всё. Полную версию интервью смотрите на RTД.