Режиссер Руслан Маликов: отойти раз и навсегда от сформулированных раньше истин!
Режиссер, некогда считавшийся "молодежным", подготовил для премьеры в МХАТ им. М. Горького пьесу Ивана Крепостного "Последний герой", где главные герои — два убеленных сединами старика. Спектакль будет представлен 19 апреля. О том, как он к этому пришел, Руслан Маликов рассказал корреспонденту ТАСС. — Ваши режиссерские дебюты — "Небожители", "Кеды" и другие спектакли — пришлись на 2000-е, когда вы работали в театрах "Театр.doc" и "Практика". То были маленькие площадки с крошечными залами. Объемы МХАТ не пугают? Вы ведь на основной сцене "Последнего героя" ставите? — Когда в 2010-е годы камерные, экспериментальные спектакли начали становиться мейнстримом, нас стали приглашать ставить — и в России, и за рубежом — на полноформатные сцены. Это был период, когда к нам начали ходить люди, которые раньше вообще не были в театре. Пошли потому, что с ними начали разговаривать и формулировать проблематику их же языком. Не подстраиваясь! То есть современные авторы иначе о новых реалиях заговорили. Замечу, это не впервые в отечественном театре происходит. И критикуют сейчас наши постановки почти слово в слово, как критиковали в свое время Чехова. Возможно, потому что язык, которым мы говорим о сегодняшних реалиях, может быть непривычен, еще не до конца, скажем так, раскрыт. Но так ведь было и с Чеховым! Он явил абсолютно новую для своих времен драму, и критики возмущались, что чеховские пьесы, вообще, как бы выпадали за рамки материала, предназначенного для театра — Какие конкретно претензии тогда Антону Павловичу выдвигали? — Например, писали: мол, ничего в них не происходит, сидят люди и разговаривают, да еще на гитаре немного играют. Где действие?! Абсолютно так и писали! Я перечитал и тогдашнюю переписку, и критические статьи и сравнил с тем, что пишут сейчас. Просто до смешного доходит, когда те, кто, критикуя сейчас нас, апеллируют к Чехову! Они с точностью до фраз повторяют своих предшественников конца XIX века, пишут о наших пьесах почти точно так же, как те о первых чеховских постановках, когда они в Малом театре проваливались. Именно благодаря Станиславскому стала возникать великая школа психологического русского театра. Чехов же был современным, живым документом своей эпохи. — Какой вывод для себя в этой связи сделали вы как режиссер? — И это вполне логично! — Вот и я думал, что все это понимают. Но на самом деле все не так! Такое ощущение, что у многих иное восприятие: вот открыли, сформулировали какие-то великие истины — и все, можно ставить точку! Но это ведь не работает, один раз и навсегда невозможно истины утвердить! Их надо постоянно обновлять, искать их новое звучание, переформулировать доступным современным языком. Даже самые простые, архетипические ценности Чехов заново формулировал для своих современников, и в тех это абсолютно попадало. От постмодерна обратно к Чехову — Чехов — это нередко частные истории из жизни тогдашней модной богемной тусовки московской и питерской: поэты, музыканты, певцы и так далее. Примерно то же самое, что сейчас можно на Первом канале видеть, где какие-то люди выступают, поют в программах "Песня года" и "Голубой огонек", записывают альбомы, посещают модные клубы и т. д. То есть те же самые художники, поэты, хипстеры… — Которые богемные, страшно далекие от народа… — Да, конечно. Но, с другой стороны, простые люди тогда, как и сейчас, по большому счету хотели в театре еще и похихикать, посмеяться, порелаксировать. При этом каких-то гарантий безбедного существования у них не было, но, придя в театр, они не хотели думать о деньгах. А вообще, какой спектакль сегодня ни посмотришь — почти в любом ощущается чеховская интонация. — От постмодернистских изысков к Чехову возвращаемся? — Как ни странно, да. Об этом я и со студентами своими говорю. С Чеховым на сцене мы живем, но при этом пытаемся найти какой-то немножко другой язык, иное звучание, при этом все-таки стремимся приблизиться к тогдашнему стилю, понять, почему звучало именно так, чересчур, может быть, укрупненно, вычурно. Кстати, если мы сейчас послушаем записи Ермоловой, там невероятно это все манерно звучит. А на тот момент это была живая речь эпохи после Островского, реальная, почти документальная речь, которой в театре раньше не слышали. Хоть у того же Островского простолюдины уже выводились на сцену и какие-то характерные оттенки речи были, тем не менее таких практически записанных вживую интервью, как у Чехова, в устах персонажей не звучало. А ведь то же самое раньше делал и Шекспир, в его пьесах было много нереальных шуток того дня — про политиков, купцов, аристократов. Станиславский и Ибсен тоже выводили живую жизнь в театр — когда на сцену начали выходить и рабочие, и люди дна. Когда ставили "На дне" Горького, актеры ходили по ночлежкам, наблюдали жизнь бомжей и т. д. Станиславский, можно сказать, заставлял это делать. — А как с вхождением в образ сегодня в сравнении с тем временем? — Как минимум жду подобных вещей от актеров. Жду и надеюсь, что актеры, исследуя ту или иную часть жизни, поделятся ею со зрителями. Оправдывая некую сталкеровскую часть профессии, они могли бы участвовать в исследовании окружающей жизни, чтобы зрителю доставить свои наблюдения, заметки, дополняя таким образом автора, драматурга. И потом уже театр вместе с актерами и режиссером обрабатывает, исследует какую-то сторону жизни, какую-то тему, чтобы поделиться ею со зрителем, чтобы тот, возможно, не делал какой-то ошибочный зигзаг, путь, который уже кем-то был проделан. И я как минимум жду таких вещей, размышления, а не прямого месседжа, не навязывания зрителю готовых истин. — Актер должен чувствовать, как художник формулирует, с какого ракурса смотрит на эту же тему? — Да. — А если актер не готов? — В каком смысле — готов/не готов? Если вообще не готов — тогда ты мне не интересен! О чем ты со мной, со зрителем будешь говорить? О каких-то отвлеченных, придуманных вещах? Зачем?! Ими, симулякрами разными и тому подобным, и так полон мир. Все банальней, проще и тем страшнее — Худрук МХАТ и ваш коллега Эдуард Бояков сетовал, что театральные деятели сегодня, в отличие от того, что было 100 лет назад, не ходят друг к другу на спектакли, — Критики ходят… — Но это их работа. — Согласен. А вот постановщики, актеры — нет. Скажем, группа "Гоголь-центра" никогда не пойдет куда-то в Театр Ермоловой или в МХАТ, Малый театр. — То есть все варятся в собственном соку… — Абсолютно! — Может быть, неудобно, не комильфо? Или боятся быть уличенными в "промышленном шпионаже"? — Все намного прозаичней — лень! А еще — опасение утратить комфортную ситуацию. "Вот я раньше ругал их, считал, что они не совсем модные, не авангард и так далее. А тут вдруг увидел на их сцене хороший спектакль. Этак что ж, мне надо тогда перестраиваться, менять что-то? А ведь менять не так просто! Тогда зачем это нужно?" Вот такие примерно мысли могут возникать в голове. Так что все банальней, проще и тем страшнее. — Если резюмировать в двух словах, вы о чем раньше ставили? Какой главный посыл несли зрителям? — Мое становление как режиссера в "Театре.doc" и в работе с реальностью исключало посыл как таковой. Посыл сам по себе — опасная вещь. Это как раз очень близко к спекуляции и навязыванию своего мнения. Я всегда жил в такой творческой ситуации: если даже не предложить решение проблемы, или пока еще не предложить, то хотя бы честно сформулировать ее, найти источник болезни, боли, чего бы то ни было еще. Посмотреть непредвзято, с разных сторон, в объеме, а не плоско. Быть честными и внимательными к себе, к окружающим. И тогда это будет первый шаг к решению проблемы, которую, может быть, решу не я, а кто-то другой. Грабли, на которые не раз наступали — Вы впервые ставите спектакль с включением в него народного артиста? И если да, то это не пугает? — Уже были маститые. И Игорь Костолевский — с ним в "Прикасаемых"работал, — и Андрей Смоляков, и Ингеборга Дапкунайте, и Инга Оболдина. Так что не робею. Очень интересно. — Новая постановка — это о конфликте разных поколений или разных мировоззрений? И, кстати, насколько вы угадали с выбором на главную роль народного артиста России Ивана Криворучко? Ему ведь пришлось играть роль ветерана Вьетнама советских времен, ракетчика. — У Ивана Криворучко мощный жизненный опыт, он не просто застал советскую эпоху, а долгие годы прожил в ней, служил в армии, трудился на стройке, полстолетия проработал актером. И такой опыт уникален! В интернете его не восполнишь, хотя там огромное количество документального материала, ты там можешь увидеть любой типаж, найти репортаж или просто любительскую съемку про огромное количество персонажей и прослоек общества. Если задаться целью и поискать — все можно найти. И как выглядят современные наемные убийцы или бомжи, и как выглядят современные чиновники, и как они отличаются от чиновников, которые выводятся в том же "Левиафане". Все люди, в общем-то, хорошие, с каждым по отдельности разговариваешь — он адекватен, умен, проницателен, а как все вместе собираются, будь то власть предержащие или еще кто-то, вдруг начинают какие-то ужасы происходить… — Я так понимаю, что герой Ивана Криворучко не похож на столь эффектно расквитавшегося с подонками героя "Ворошиловского стрелка" в исполнении Михаила Ульянова? — Нет, не похож. В нашем спектакле старшее поколение не мстит, а находит в себе силы пересмотреть какие-то принципы и ценности. У нас главный герой иной. Пожилой, 80 лет, человек совершает подвиг, который не под силу очень многим людям моложе его: признает свои ошибки. И какие-то этапы своей личной истории, которые отстаивал, за которые боролся, счел не совсем правильными, усомнился в них. Это невероятно сложно сделать, как бы это ни звучало просто. Но делать это, как мне кажется, необходимо, и театр часть этой работы выполняет или, вернее, может выполнять. На примере нашей постановки театр хотя бы "разминает" для людей эту тему, формулирует проблематику, показывает, что все не так однозначно, все не так плоско, есть всякие парадоксальные моменты и ракурсы. Но бежать от реальности и все время сваливать на внешние причины, внешнего врага или ситуации — это гиблый путь, уже многими пройденный, это закольцовывание и грабли, на которые многие не раз наступали. Да, у разных поколений есть свои черты, свои векторы, но я бы не привязывал какой-то конкретный архетип к определенному поколению. То, что мы показываем в спектакле, в принципе, может сделать представитель любого поколения. — Какое отношение к "Последнему герою" это имеет? — Герой пьесы совершает то, что в принципе не под силу сделать человеку, которому за 80: очень честно пересматривает свои установки, принципы и идеалы. И пусть не признает, но начинает задумываться о признании каких-то своих ошибок. В "Ворошиловском стрелке" не прозвучал вопрос, который герой здесь задает себе: не соучастник ли он той ситуации, в которую попал? Разве не он управлял страной в то время, когда дети и внуки его рождались? — Говорухин этот вопрос оставил за скобками… — А вот Иван Крепостной задал его этому старику, офицеру. И тот, как честный человек, начинает его раскручивать, задумываться. Для меня это очень важный момент в пьесе: возможен ли такой путь вообще? Когда старшее поколение находит в себе силы пересмотреть какие-то принципы и ценности. Или хотя бы просто допустить мысль, что не все было верно в тогдашних установках — человеческих, ценностных и т. д. У драматурга Ивана Крепостного этот конфликт может показаться фарсовым, даже балаганным, но это все взято из жизни. Что меня еще подкупило в этой пьесе и что я узнал, когда познакомился с драматургом? Это ведь про близких ему людей, про его дядю — офицера в отставке, про 40-летних друзей, которые неустроены и все больше спиваются, пеняя при этом на лихие 90-е годы, когда "кто-то урвал, а я не сумел, потому что не умею толкаться локтями". Но ведь ты в эти годы жил, взрослел, участвовал! И вот тогда хочется сказать, что прежде, чем искать какие-то внешние причины, сначала честно посмотри на себя и в каких-то вещах разберись, сформулируй по-другому. Этот посыл в материале Крепостного есть, и он очень важен. Еще здесь, в треке об Отечественной войне, затронута тема патриотизма: что такое настоящий патриотизм, а что такой патриотизм "другой", когда эти реалии, форма, подвиги эксплуатируются, потребляются, используются как инструмент не сохранения памяти, а спекуляций. — Самые выгодные ныне инвестиции — в патриотизм… — Именно так! И многие используют это в своих интересах. А потом — возникают эти жесткие ребята из нашего спектакля, "чистильщики", которые убивают бомжей. И они вовсе не инопланетяне… — … типа тех, что развалили Советский Союз… — Не взявшиеся ниоткуда ребята, они от вас, от нас возникли, эти холодные, прагматичные типы, которые, будучи подростками, прекрасно чувствуют фальшь, ложь. Обмануть их сложно, они все это видят и делают вывод: если возможно и правильно то, что мы делаем, значит, правильно и то, что делают они. Беседовал Евгений Верлин
