Юрий Поляков. Глава из романа "Веселая жизнь, или Секс в СССР"

Sobesednik.ru публикует главу «Пивное братство» из нового романа Юрия Полякова «Веселая жизнь, или Секс в СССР». Как говорит сам автор, это ретро-роман, посвященный вечным и серьезным темам: любовь, семья, верность, порядочность, предательство... В центре авторского «эксперимента» — попытка взглянуть на времена застоя под новым углом: может быть, на самом деле это была веселая и лихая эпоха, полная мятежного духа свободы и бытовой изобретательности? В повседневной жизни людей тогда — а значит, и в жизни героев «Веселой жизни...» — сплетались большая политика, номенклатурные интриги, творчество и мещанство. Главный герой романа, молодой поэт Егор Полуяков, ведет обычную для человека своего круга в 1983 году жизнь. Но вдруг на него обрушивается судьба (опять-таки, как тогда водилось, в лице звонка из горкома) — а следом необходимость исполнять неприятную повинность, ведущая его все глубже в фантасмагорический мир советской жизни... ПИВНОЕ БРАТСТВО Ты выпил и от счастья застонал.И зародилась жизнь в глазах твоих.Да здравствует ИнтернационалТех, кто соображает на троих! А. Напомню, заканчивался сентябрь 1983 года. В стране генсекствовал Андропов, он объявил в журнале «Коммунист», что мы совсем не знаем того общества, в котором живем. Как говорится, без пол-литра не разберешься. Чтобы граждане могли хорошенько осмыслить эту сложную проблему, вождь облагодетельствовал трудящихся дешевой водкой за 4 рубля 70 копеек. Ее прозвали «андроповкой». Затем он стал железной рукой наводить порядок в нашем невыясненном обществе, в результате чего застрелился министр внутренних дел Щёлоков. А его заместитель, он же зять покойного Брежнева, Чурбанов попал под следствие и вскоре сел в тюрьму за проступок, который в сравнении со свинством нынешних министров-капиталистов выглядит, как новогодняя петарда на фоне Хиросимы. Кроме того, спешно восстанавливалась трудовая дисциплина. Вас могли остановить, скажем, в магазине или в кино и спросить: «А что это вы тут делаете в рабочее время? Уж не тунеядец ли вы, в сущности?» Под такую облаву я нежданно-негаданно попал в тот день в пивном баре «Радуга». Но кто же знает свою судьбу наперед? Вон и у Бугаевского ничего хорошего после свержения нелегитимной власти не вышло: хлебное Иновещание прикрыли, он помыкался без работы, потом его послали с телевизионной группой в Чечню. От увиденного на Кавказе Вадя пришел в ужас, страшно запил, впал в депрессию и сошел с ума. Сидит он теперь в дурдоме и говорит исключительно по-арабски, чтобы «чехи», канающие под врачей и санитаров, не узнали в нем «федерала», а то сразу отрежут голову. Вот так! Свободных мест в пивном баре, конечно, не оказалось, о чем и сообщала табличка на двери. Но я постучал в стекло металлическим рублем с профилем Ленина: это был пароль, швейцар понял и пустил меня за мзду. Официант, брезгливый брюнет с искусствоведческим носом, оседланным импортными очками, нашел для меня местечко за широким столом, пропахшим рыбой, точно поморский баркас. Там уже сидели четверо. Я сразу заказал три кружки, тарелку вареных креветок и пригорюнился, ожидая пива. — На-ка вот пока... — седой серьезный мужичок, похожий на заводского мастера, наставника рабочей молодежи, подвинул мне полную кружку. Он тоже взял с запасом. — Спасибо! — я жадно повлек пиво к сухим губам. — Погодь! — другой сосед, татуированный, будто племенной вождь, конспиративно вынул бутылку из бокового кармана, плеснув мне водки. — О, не надо! — Надо! — кивнул лысый ветеран с трехслойной наградной колодкой на пиджаке. — «Ерш» — он слаще белорыбицы! — Ну, мужики, за то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было! — произнес тост «мастер». — Г-э-э! — осклабился пятый насельник стола — румяный щекастый парень с глупым ртом. Он так энергично чокнулся с нами, что пиво выплеснулось на стол. — Э-э, обиженный! — осерчал «вождь». — Накажу! — Гэ-э-э... — извинился щекастый. Впрочем, через пять минут мы все уже были друзьями. А когда «искусствовед» принес, наконец, мои кружки, и я, вернув должок, вынул из портфеля чекушку, пивное братство распростерло над нами свои добрые крылья. Мы заговорили сразу обо всем: о жизни, о спорте, о политике, о производстве, о женщинах, которым не понять, что пьянство не порок, а важная часть великой русской культуры. Когда к нам подошли люди с красными повязками на рукавах, мы цедили разбавленное, беспенное пиво и обсуждали нового генсека: он хоть и похож на еврея (так оно потом и оказалось), но человек, безусловно, — русский, ибо начал царствование, даровав народу дешевую водку. Дружинники велели предъявить документы, объясняющие, с какой стати в разгар рабочего дня мы антиобщественно прохлаждаемся и употребляем алкоголь. Лысый ветеран молча вынул пенсионную книжку, позволявшую ему заслуженно пить пиво в любое время суток. Корочки изучили и с пониманием вернули. Щекастый по документам оказался инвалидом с детства и за свои поступки вообще не отвечал. Ему посоветовали пить лекарства. Татуированный вытащил справку об освобождении и с помощью трех матерных слов объяснил, что советское общество еще не выработало совершенных форм социальной адаптации и трудоустройства граждан, отбывших срок в местах лишения свободы. С ним согласились. Я же с ленивой небрежностью извлек из нагрудного кармана краснокожий писательский билет с золотым тиснением, дававший мне право вообще не ходить на службу и жить в свое удовольствие, не считаясь тунеядцем. Даже если я бессознательно лягу под забором, то это следует квалифицировать как сбор жизненного материала для будущих книг о вреде пьянства. Все с уважением посмотрели на мой билет: замечательная ксива! Но с другой стороны, будь такая же у поэта Бродского, он никогда бы не получил Нобелевскую премию. — Извините! — посерьезнели дружинники, осторожно возвращая мне билет. — Ничего, мужики, делайте свою работу! — солидно ответил я. И они ее сделали. Пятый член нашего пивного коллектива в самом деле оказался наставником молодежи, мастером с близлежащего завода «Старт», где, кстати, работал мой отец. Свое антиобщественное поведение прогульщик объяснил таким образом: смежники задержали комплектующие детали, и он от стыда за вынужденный простой, покинув рабочее место, чтобы снять то, что сейчас называется стрессом, а тогда никак не называлось, но сильно удручало людей, болеющих за дело. Беглого мастера взяли под руки и повели. — Так ты, выходит, писатель? — удивился татуированный. — Выходит. — Что-то слишком молодой... — Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал! — возразил ветеран. — Г-э-э! — поддержал щекастый. — Вы напишите про это безобразие! — попросил пенсионер. — Обязательно! — кивнул я. И вот через тридцать пять лет выполняю свое давнее обещание. Мы чокнулись, а тут к нам вернулся и мастер, он весело хлебнул из своей кружки, которую мы предусмотрительно не отдали наглому «искусствоведу». Повязавшие его стражи трудовой дисциплины оказались нормальными ребятами, вынужденными заниматься этой крепостнической хренью за лишние дни к отпуску или продвижение в квартирной очереди. Добавив в жигулевское «андроповки», мы выпили за дружбу и самоопределение. В завершение пенсионер пытался набить морду халдею за то, что пиво от одного повтора к другому по химической формуле почти приблизилось к водопроводной воде. Но татуированный с помощью одного лишь непечатного слова объяснил: насилие ведет к несвободе. Потом, поддерживая друг друга, мы добрели до «Бауманской», мобилизовали остатки трезвости, таящиеся в глубинах самого проалкоголенного организма, и прошли мимо дежурного милиционера к турникетам, что твои кремлевские курсанты перед мавзолеем. На подземном перроне мы обнимались и расставались с такой неохотой, будто знали друг друга с детства, даже еще раньше, со времен безымянного скитания по душехранилищам Вечности. Но ни телефонами, ни адресами почему-то не обменялись. С трудом перемещаясь в Орехово-Борисово, я мутно мыслил: генсек, может, и не знает, в каком обществе живет, но мы-то знаем! Ни черта у него не получится с закручиванием гаек и с наведением порядка. Так оно, кстати, потом и вышло. Андропов вскоре умер: не выдержали почки. Следом умер, полакомившись копченым лещом, краткосрочный генсек Черненко. И пришел Горбачев, который начал самоубийственную борьбу с пьянством. Правда, поговаривали, будто Андропов помер не от почек. В него стреляла соседка по лестничной площадке — вдова министра Щёлокова. Вообразите, вот были времена: генсеки, министры жили в обычных квартирах и ходили друг к другу за солью... Я долго не мог попасть ключом в скважину замка. То, что обычно делаешь незаметным механическим движением, после пива и водки превращается в сложную операцию с множеством попыток. Наконец, мне удалось открыть дверь, и я тихо, по-индейски, чтобы не скрипнуть ни одной паркетиной, ступил в темную прихожую. Вспыхнул свет. В засаде меня ждала Нина: на голове бигуди, на лице ненависть: — Ты знаешь, сколько времени? — спросила она, кутаясь в байковый халат. — Знаю... — Завтра поговорим. Жена метнула в меня расстрельный взгляд и ушла. Если бы закон разрешал убивать супругов и сожителей, приходящих домой после 24.00 в пьяном виде, мужская часть населения СССР сократилась бы раза в два, а то и в три.