Вера Воронкова: «Для меня расставание — всегда проблема»

Актриса рассказала в интервью о женском счастье и своих приоритетах Говорят, как корабль назовешь, так он и поплывет. Ее имя, а также надежда, любовь и бесконечный оптимизм ведут Веру Воронкову по жизни. Год назад она пережила непростой период и даже подумывала попрощаться с профессией. Но поняла, что не в состоянии жить без нее. Работа всегда была приоритетом. При том что у актрисы двое детей, и она никогда не испытывала недостатка в любви и внимании со стороны мужчин. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Вера, ты неисправимая оптимистка. Мне кажется, что даже и не меняешься в этом смысле с годами… — Я уже, к сожалению, исправимая оптимистка, но я легко восстанавливаюсь после минут уныния. Увы, мы заквашены не так, как наши родители. У меня недавно ушла последняя тетя, которая за месяц до девяностолетия сказала своей дочке: «Катя, что-то меня оптимизм покинул». А моя мама до сих пор жизнелюб, хотя ей девяносто четыре года. — А в детстве или юности, когда все кажется очень острым, у тебя не было минут непереносимого отчаяния, сильных обид, переживаний? — В общем, нет. У меня было отличное детство, хотя мы жили с мамой в дальнем Подмосковье, в Барыбине, где была очень жестокая жизнь вокруг. Я же в девять лет начала заниматься танцами. В нашем коллективе была совершенно особая атмосфера. Мы приходили туда в четыре дня и уходили в десять вечера ежедневно. И я очень рано поняла, что театр останется в моей жизни. У нас была замечательная руководительница Юлия Васильевна, жена директора клуба «Заря коммунизма». Она создала успешный народный коллектив, мы выступали в Москве, несмотря на то что находились в шестидесяти километрах от столицы. У Юлии Васильевны было четверо детей, но как только они с мужем расстались, ее очень быстро «съели», и она уехала на Кубань. Это было мое первое знакомство с театром изнутри. Она сформировала в нас всех личностей. Так что все, что происходило со мной в детстве, с одной стороны, способствовало моему оптимизму, а с другой, я рано поняла, что творческая история может быть несправедливой. — А мама проявляла строгость? — Нет, я всегда была старшей по отношению к маме, несмотря на то, что родилась у нее в сорок один год. Я рано повзрослела, самостоятельно принимала решения. В девять лет сама пошла заниматься в этот коллектив, случайно увидев его выступление, и перевела себя в другую школу, в ней учились все, кто там танцевал. Мама очень хотела ребенка, поэтому, естественно, потакала мне во всем, невероятно раздражая своей заботой, например, тем, что приезжала меня встречать из ДК. А у меня уже романы были, и мы гуляли так: я шла впереди со своим мальчиком (я училась в четвертом классе, он в восьмом), а сзади — мама с его другом. И она не успокоилась, точно так же ходила и когда мне исполнилось пятнадцать. Поэтому в восемнадцать лет я уехала из дома. Но даже после моего замужества и рождения сына мама наседала со своей заботой. Это ненормально, когда человек все свое назначение видит в ребенке. Но она до сих пор считает, что ее жизнь удалась, хотя ни любимой работы, ни семьи. Думаю, эта вера в удачно прожитую жизнь и дает ей силы. И это — счастье. И ее, и мое. Потому что так долго оставаться ребенком — счастье. — А папу ты не знала? — Нет, никогда не видела. И меня это вообще не волновало, я не ощущала ни своей ущербности, ни какого-то особого интереса. — Ты пользовалась успехом у мальчиков и в школе? — Я там была «основной», но при этом дружила с двоечниками. Мальчики передо мной преклонялись, прямо скажу, а с девочками мне было совершенно неинтересно. Но с одноклассниками я только дружила, нравились мне всегда парни постарше, пока сама молодая была. (Смеется.) — Как ты от танцев повернула к театру? — Нам было лет по четырнадцать, когда Юлию Васильевну «ушли». Но еще в конце ее работы она ставила с нами хореографические спектакли с уклоном в драму. Это увидел один человек, приехавший из Москвы, который потом и организовал с нами театральную студию. Однажды на спектакле в Москве кто-то подошел и сказал мне, что надо поступать в театральный институт. Я поняла, что надо, и поступала бесконечно. — На какой год поступила и чем занималась это время? — Поступила я на четвертый год. После первого провала пошла в полиграфический техникум, мне нравилось водить свою группу в кино. Мы сваливали с уроков и смотрели практически все выходящие фильмы в кинотеатре «Прага», наш техникум находился рядом. У нас на курсе училось всего три мальчика, и в результате один стал продюсером, довольно известным, второй — оператором, третий — певцом. Они все считают, что это я повлияла на их судьбу, что очень смешно, но приятно. В общем, я техникум бросила и пошла работать в Театр им. Моссовета уборщицей. Сергей Юрский, однажды увидев меня, спросил: «Вы хотите поступать? Ну, почитайте что-нибудь». Послушав, он сказал: «Вам будет сложно, но попробовать надо». У меня непонятная внешность, то ли еврейская, то ли армянская, то ли итальянская. Он сам это прошел и все понимал. Действительно, несоответствие внутреннего содержания и внешности преследует меня. — Долго ты проработала уборщицей? — Полгода, потому что я познакомилась со своей нынешней и многолетней подругой Еленой Владимировной Марковой, она в тот момент была администратором малой сцены. Я себя зарекомендовала как уборщица (улыбается), и она меня пригласила к себе. Так я стала пожарным Малой сцены и помощницей администратора. Малая сцена Театра Моссовета была в те годы невероятно популярным местом. Лучшие режиссеры ставили там спектакли: Кама Гинкас, Гарий Черняховский, Алексей Казанцев… В «Фабричной девчонке» на сцене стояло много кроватей. И мы, работающие там и поступающие «в артистки», по ночам забирались на эти койки, сначала читали до умопомрачения свои программы друг другу, а потом спали. Это было прекрасное время. То, что я так долго штурмовала теат-ральные институты, оставалось моим комплексом, пока не познакомилась в работе над спектаклем «Аудиенция» в Театре Наций с Инной Михайловной Чуриковой и не узнала, что она тоже поступила на четвертый год. А она для меня королева сцены. Инна Михайловна — уникальной судьбы человек, но ей повезло, потому что она встретила Глеба Анатольевича Панфилова, с которым они не только супруги, но и соратники. Она абсолютно его муза, но еще неизвестно, кто кому больше дает, я с наслаждением за ними наблюдаю вот уже два года, с момента начала репетиций спектакля. И понимаю, кстати, почему я не замужем. (Смеется.) — И почему?! — Нет во мне, видимо, женского ума, умения создать в мужчине иллюзию, что он всегда главный, а ты ведома. — Но ты же побывала замужем и много раз… — Да, побывала, официально два раза, реально — четыре. Разве это много? Я просто очень любознательная. — Первый муж — твой сокурсник Константин Чепурин? — Да, но он не был сокурсником, мы с ним снимались в нашем первом фильме в конце института. Костю я увидела, учась уже на третьем курсе. Смотрела показ второкурсников мастерской Брусникина и Козака. И он играл так, что в перерыве я подошла к нему с комплиментами. Он, по обыкновению читая книжку, сказал спасибо. Костя был очень стеснительным, начитанным мальчиком из Одинцова. Там прошло и мое раннее детство, а позже я каждое лето приезжала туда в наш фамильный дом. Наши дома стояли по соседству. Но мы этого не знали. А потом, уже на съемках, начался роман. Я окончила институт, и мы пришли во МХАТ уже мужем и женой. — Сколько лет вы продержались? — Восемь. Видимо, это моя цифра. Мы четыре года жили вместе до появления Вани и столько же после. — А почему расстались? — Как мы написали при разводе: «Отношения себя исчерпали». Это же тяжело, когда человек не берет на себя ответственность. Правда, он и предупреждал об этом, был честен. Просто когда появился ребенок, все обнажилось. Стало понятно, что надо либо на себе все тянуть, заниматься его талантом, либо собой. Я всегда считала, что Костя талантливее меня. Он и играл, и песни писал, и рисовал. Но тем не менее я тоже хотела многого. — Но потом ты еще не раз выходила замуж… — Для того чтобы нормально работать, мне необходимо состояние влюбленности. А быть замужем приятнее. (Улыбается.) Но тот факт, как у меня менялись мужья, говорит о том, что это не главная составляющая моей жизни. Хотя, как и все, я влюблялась и разочаровывалась. Любое состояние непокоя хорошо для творчества. Фанни Ардан говорит, что когда мы счастливы или страдаем, то живем, а в остальное время наша кардиограмма — прямая линия. Но вся моя жизнь подчинена не поиску мужчин, а работе. — Ты никогда не держалась за мужчин? — Никогда! Поэтому я одна. Но для меня расставание — всегда проблема. Я никогда не могу поверить, что все закончилось, утекло сквозь пальцы и впиталось в песок. Пытаюсь убедить себя, что все можно реанимировать, а это совершенно бесполезная вещь. Надо вовремя отпускать, но я не умею. — Рождение детей, как и любовь к мужчине, тоже было для тебя творческим стимулом или ты на время сосредотачивалась только на них? — Я же актриса, всегда погружаюсь во все. И в роль мамы тоже — два раза по полтора года. (Улыбается.) Каждый раз пыталась быть идеальной, особенно с Машкой, которую родила в сорок три года. Но уже через неделю работала, как и с Ваней. — Чем занимается Ваня? — Он звукорежиссер. Окончил ВГИК. Это во многом было наше с Костей решение. Мы не хотели, чтобы он стал актером, хотя в какой-то период его посещали такие мысли. Звукорежиссер — это все-таки мужская профессия. Со временем он увлекся, сейчас занимается монтажом дубляжа. — Знаю, что Маша учится во французской школе. Почему? Тебе нравится язык, ты его знаешь сама? — Мне очень хотелось для дочери европейского образования. Французское оказалось доступнее: и по цене, и по дальнейшим ступеням обучения. Высшее образование во Франции бесплатное. Я не знаю язык. Начинала учить с Машей, но она меня быстро обогнала, и я все забросила. — Ты почти всегда, кроме последних нескольких лет, была замужем. А сейчас у тебя период долгих романтических отношений. Тебе так больше нравится? — Да, сейчас у меня первая свобода. Видимо, статус невесты уже исчерпал себя в моем возрасте. (Смеется.) Меня не интересует стабильность, мне важно состояние влюбленности. — Ты выглядишь намного младше своих лет. Какие у тебя сегодня отношения с возрастом, не заставляют ли цифры задумываться или расстраиваться? — Заставляют не цифры, а люди. Я всегда выглядела моложе и ощущала себя так же. Когда мне исполнилось пятьдесят, мне стали очень многие звонить со словами: «Ой, ты не бойся, это не страшная цифра!» А я вообще не понимала, о чем они. У меня тогда все было чудесно, а потом печальные события в личной жизни совпали с событиями в профессии. В прошлом году я сломала ногу. В начале спектакля «Барабаны в ночи» в своем театре я упала. В антракте пошевелила ногой, подумала, что если б был перелом, я чувствовала бы сильнейшую боль, и продолжила. В общем, три с половиной часа на ней прыгала. Нас так учили: если не умер, то должен играть. Мне всегда казалось, что мое положение в театре непоколебимо, но пришлось убедиться, что незаменимых нет. Я тогда даже пыталась закончить с профессией. Просто думала, что могу без нее, а оказалось, что нет, и не хочу. — Тебе ввели вторые составы? — За десять минут. Нельзя было по-другому. Ведь театр — это производство. Но наступила переоценка. Так хотелось верить в собственную исключительность… Сейчас профессионализм не считается достоинством. А мы еще застали гигантов. К счастью, еще кое-кто остался. Мне повезло встретиться с Инной Михайловной Чуриковой. Для нее профессия — это служение, избранность. Такие, как она, еще верят в тех Богов, и я тоже. Но все это почти ушло, тоже стало не модным, не престижным. Проблема чеховских трех сестер: «Мы знаем много лишнего». Это сейчас никому не нужно, и лучше забыть то, что знал, тогда будет проще — играй похуже. Но я не могу себе этого позволить, меня так учили. — Ты много играешь не только в своем Театре им. Пушкина, но и удачно на стороне. Чего стоит одна Маргарет Тэтчер в «Аудиенции»! — Да, я стараюсь не сидеть на месте. Вот только что ввелась в спектакль «Утопия» в Театре Наций. А Тэтчер — это моя любовь. Я прочитала о ней все, что можно было найти, и совершенно ею очарована. Она абсолютная женщина, которая подчинила себе весь мир. Спала четыре с половиной часа в сутки, при этом всегда роскошно выглядела. Ее очень любил муж и всячески поддерживал, она была одержима своей страной, служением. Тэтчер могла сказать: «Джентльмены, я училась в школе для девочек, поэтому теперь отойдите и извинитесь». Но могла и сумкой драться, и выпить. Когда вышла премьера, стали говорить: «Что это за Тэтчер такая разнузданная?!» — но переводчик пьесы Юрий Голигорский делал с «железной леди» несколько интервью и рассказывал, что она действительно могла легко опрокинуть стакан виски и при этом не пьянеть. — У тебя есть прекрасные работы в лучших картинах режиссеров с большой буквы — в «Рае» у Андрея Кончаловского, в «Любовнике» Валерия Тодоровского. Ты могла стать нашей Фанни Ардан. Хотя еще все возможно… — Я не стала звездой в полном смысле этого слова, потому что не амбициозна и не тщеславна. И, наверное, более, чем нужно, порядочна, чтобы использовать ходы, которые предлагает тебе жизнь. Я не смогла. — Ты всегда говорила, что главное оставаться женщиной и не обабиться. В твоем понимании, что значит обабиться? — Это когда превалируют не вертикальные проблемы, а горизонтальные, когда начинает волновать, что ты поел, купил, надел, что у тебя есть в доме. Обабиться — значит начать обращать внимание на антураж, внешнюю успешность. Да, я ищу море, солнце, музеи, экскурсии. Но я не ищу магазины и ради еды не поеду в Италию. — Но ты живешь в красивой и немаленькой квартире. И, как я вижу, тебе не все равно, в каких отелях останавливаться на отдыхе… — За квартиру спасибо Машиному папе (Сергей Петрейков — режиссер и продюсер «Квартета И». — Прим. авт.). А гостиница на отдыхе для меня — все равно забота о душе. Если я буду жить в плохом месте, то буду переживать, но если мне предложат выбор — шуба или сыграть спектакль, я выберу спектакль. Каждый мой спектакль «Страница №50» в Центре Высоцкого с Костей обходится мне в минус семьдесят четыре тысячи, потому что я играю его за свой счет, но я буду продолжать. Хороший отдых я позволяю себе два раза в год, это дает силы для работы. Но я еду кататься на лыжах не в Куршавель, а в Валь Торенс — там склоны лучше, хотя нет такого пафоса, и получаю от этого удовольствие. Любая благополучная жизнь — это понты для меня. Я не то чтобы вся такая эфемерная (смеется), но выбор всегда делаю в пользу наслаждения души.