Стремилась ввысь душа твоя

Признаться, был я немало удивлен, когда после недавно вышедшего романа «Истопник» — объемного и содержательно плотного до такой степени, будто автор исчерпал себя до донышка, — почти без паузы Александр Куприянов представил новую книгу. Если прежде автор уточнял жанр сочинения — «таежная повесть», например, или «хроники», или «кинороман с курсивом, хором и оркестром», — то теперь просто и односложно: «Лазарь». Те, кто знаком с творчеством А. Куприянова (иногда публикующегося под псевдонимом Александр Купер), непременно почувствуют созвучие «Лазаря» с вышедшим двумя годами ранее романом «Saudade. Урловские хроники». А приглядевшись — точнее, вчитавшись, — нащупают сходство трех обстоятельств: времени, места и действия. Время наше, самое что ни на есть. Место — среднерусское захолустье. Деревенька, прозябающая, как и Урлово, на полпути между Питером и Москвой. Наконец, действие. Точно так же, как в «Saudade», А. Куприянов погружает в эту стоячую, скверно пахнущую тину интеллигентного человека со всеми его рефлексиями. Но если раньше им был художник Егоров, в итоге реинкарнировавшийся в ежика, то в «Лазаре» — библиотекарь и отставной наводчик Леня Матеров, насчет которого уже в самом начале автор предупреждает, что он не погиб, а превратился в волка. В урловских хрониках местный народ собирает грибы, райские яблочки и ягоду куманику, в новом же сочинении по указанию самого президента страны создается комбинат по производству консервированных дикоросов. Правда, если в «Saudade» ближе к финалу патриархальное Урлово крушат колесная техника и полчища бревен, а инопланетный дирижабль спасает деревенский люд вместе с домашней живностью, то в «Лазаре» ставший прибыльным комбинат заодно с прилегающими избами губит пожар, устроенный недобросовестными конкурентами, назовем их так. При этом никакие инопланетяне на выручку не являются. Надо отметить, что Александр Куприянов имеет склонность в конце своих сочинений убивать персонажей, с которыми сроднил читателя. И делает это обстоятельно; в «Лазаре», к примеру, злоумышленники, поджигая избу, не забывают подпереть дверь ломом, дабы пресечь попытки погорельцев выбраться вовне. Грамотное инженерное решение. Как бы то ни было, сходство двух фабул очевидно, и автор не может не предугадывать вроде бы логичное недоумение читателя. Но именно «вроде бы», поскольку единство времени, места и действия в данном случае не более чем литературная игра. Вечера на хуторе близ чего-то. Дескать, случилась в наших пенатах еще и такая история... При этом сама структура повествования зримо различается. Как и языковая манера автора и его героя, имеющая свой содержательный смысл. Мне не единожды доводилось описывать свои впечатления о книгах Александра Куприянова, и всякий раз задерживаю внимание на стилевых приемах, практикуемых автором. В данном случае — на вплетении в повествовательную речь всяческих цитат, особенно органичное потому, что герой — библиотекарь и книгочей. «Она так любила прокатиться на пароме через Сельгу. Ах,ты, палуба-палуба, ты меня раскачай! И печаль мою, палуба, расколи о причал. Несколько арбузов, правда, раскололись...» Оттепельное кино «Коллеги» 1961 года выпуска. «Я ехал из Питера на скоростном поезде «Сапсан». Стремительный домкрат! Полтыщи километров за два часа». Привет Ильфу и Петрову. Далее — везде. Эти, казалось бы, не столь уж важные краски на самом деле многое значат. Цитаты были культурным кодом, по которому мы делили человечество на своих и иных. Вплетешь в диалог, к примеру, «не шалю, никого не трогаю, починяю примус» или «алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве», — посвященные люди тут же считывают Булгакова и Жванецкого и отвечают тебе чем-то подобным. Вроде «О, скольких медсестер вернул я к жизни!», а ты ведь тоже знаешь Вишневского, и вам становится так уютно в одной компании. Возможно, сейчас у молодежной генерации тоже есть подобные клановые знаки, скажем, из рэп-батлов, просто тому поколению, к которому имеем удовольствие принадлежать мы с Александром Куприяновым, они либо непонятны, либо неизвестны. Зато мы ни на что не променяем свои «фишки», и в текстовую ткань «Лазаря» вживлены перлы Бродского с Окуджавой, Цветаевой с Высоцким. Похоже, автор «Лазаря» таким способом тестирует читателя: наш человек, не наш? Это важно, если рассчитываешь на то, что тебя поймут. Надо заметить, что аккомпанирующие персонажи «Лазаря» не столь выпуклы, как в «Saudade», и нет здесь того изобилия деталей сермяжной жизни, которые А. Куприянов смакует в урловских хрониках, а также в «Таймери», «Истопнике» и других сочинениях. Потому что все лучи рампы автор направляет на главного героя — беспокойного человека, побывавшего на диаметральных полюсах: в тиши библиотек и в грохоте боевых орудий. А теперь тщетно пытающегося унять душевный разлад. «К нему прилепилась и теперь во всей его жизни шагала липкая двойственность. Долг перед Леной Южиной. Нежность к ней. И какая-то звериная тяга к Тамаре. По паспорту он Елизар. А в жизни — Ленчик. Тогда, может быть, честнее просто Лазарь? И кто он на самом деле — русский или еврей?». И далее: «Ежечасное раздвоение приводило его к сумеркам в сознании. Шизофрения — расщепление. Но шизофреником он себя не считал. Уже писали о двойных стандартах европейцев. А разве русские жили по-другому? Двойные стандарты в трактовке даже ближней истории сводили с ума!» Тема двойственности личности проходит сквозной линией через многие, особенно последние, сочинения А.Куприянова. Он кожей чувствует главную, быть может, нравственную драму нашего (только ли нашего?) времени: можно ли познать и сохранить себя, когда «век-волкодав» рвет тебя на куски? И в поисках опоры герои разбегаются из вязкой реальности кто куда: один — с торожить тоннель («Истопник»), другой — ловить тайменя («Таймери»), третий — в дом престарелых («Надея»). А Леня Матеров строит в деревне библиотеку и охотится на волков. Каждый спасается,как может. Вот только спасения нет. А есть судьба, и от нее не укроешься ни в забытой богом глуши, ни в таежной чаще, нигде. Превратись ты даже в зверя, она и тут разберется с тобой по своему разумению. Так, во всяком случае, я понимаю аллегории Александра Куприянова. Который, бьюсь об заклад, состоит в духовном родстве со своими героями и ломает голову над теми же вопросами бытия. В его книгах зачастую параллельно действию курсирует наблюдатель — то хроникер, то писатель Купердонов, то зэк Йорик. Словом, рассказчик. То же и в «Лазаре». Автор читает рукопись Лени Матерова, выкупленную у местных бродяг за бутылку водки, и, дописывая сгоревшие на пожаре страницы, додумывает и реконструирует его судьбу. При этом сам проникает в плоть и кровь персонажа, но и персонаж питает автора своими мыслями и ощущениями. Это, конечно, не реинкарнация в традиционном понимании, но что-то от переселения душ тут точно есть. Не в волка, так друг в друга. Как пел Высоцкий, «стремилась ввысь душа твоя — родишься вновь с мечтою». Хорошая штука цитата.