Елена Ямпольская: «Не хотят деятели культуры ходить строем — и не надо»

InterMedia публикует первую часть главы думского Комитета по культуре Елены Ямпольской газете «Культура». «Минус, о котором говорят честно, превращается в плюс» - Елена, Вы давно уже обещали нашей газете пространное интервью, однако разговор откладывался. В апреле было не до того, поскольку Вы вели ожесточенную борьбу за изменения в закон о госзакупках, касающиеся культурной сферы. Теперь, когда 44-ФЗ, в том числе Вашими стараниями, радикально откорректирован, а спикер Госдумы Вячеслав Володин, подводя итоги месяца, особо отметил работу Комитета по культуре, жить стало легче? - Разве что веселее. До завершения весенней сессии еще два месяца, и расслабляться не приходится. Ближайшие планы таковы: 27–28 мая проводим выездное заседание комитета на Псковщине, в Пушкинских Горах. 31 мая — очередной сбор нашего Общественного совета, повестка оглашена. 3 июня в составе делегации во главе с Вячеславом Викторовичем Володиным лечу в Белград, выступаю там по теме культурного сотрудничества России и Сербии. 5–6 июня принимаю участие в работе Уральского культурного форума. 7-го провожу прием граждан, своих челябинских избирателей. Ну, и уже начали готовить круглый стол по развитию народных художественных промыслов, он запланирован в Думе на 18 июня. Из законотворческих задач главная — внести в ГД законопроект об освобождении произведений литературы и искусства от возрастной маркировки. Мы эту тему ведем с осени 2018-го, сейчас пакет инициатив готов. Надеюсь, в ближайшее время выйдем на второе чтение правительственного законопроекта «о борьбе с билетной мафией». Долго бились, доводили до ума вместе с театральным сообществом. Надо, чтобы с 1 сентября, к началу нового сезона, закон вступил в силу. Наш, депутатский законопроект, позволяющий использовать нацистскую символику в произведениях искусства, а также в образовательных целях, чтобы ни режиссеры, ни ученые, ни издатели не ходили под статьей, должен встать на первое чтение в июне. Ко второму чтению хотим добавить туда музеи и реконструкторов. В минувшую среду провели рабочее совещание по вопиющему случаю, когда у молодого скрипача-виртуоза в аэропорту Домодедово отобрали ценную скрипку, принадлежащую зарубежному фонду. Парня несколько часов допрашивали, едва не инкриминировали ему контрабанду, инструмент изъяли на экспертизу. Николай Манагадзе — из семьи потомственных музыкантов, окончил ЦМШ, затем Парижскую консерваторию. Не живет в России постоянно, но стал приезжать на родину. Написал и исполнил сюиту, посвященную борцам с терроризмом в Сирии. Его никто не захотел выручать. Скрипач не нужен. Сказали: сам виноват, бумажки неправильно заполнил. Мы вникли в суть, и выяснилось, что виноваты прежде всего разночтения между российским законом «О вывозе и ввозе культурных ценностей» и Таможенным кодексом ЕАЭС. - И Вы решили Манагадзе защитить? - Защитить — понятие растяжимое. Можно просто выйти под телекамеры, попиариться на чужом стрессе, и все. Мы хотим исключить подобные инциденты в дальнейшем. Совещание получилось тяжелым. Выяснилось, что представители Федеральной таможенной службы, Евразийской экономической комиссии, Министерства культуры трактуют одни и те же нормы по-разному. А это значит, что они плохо прописаны. Конкретных предложений ни от кого не поступило, будем вырабатывать сами. Исходя из принципиальной позиции, что не люди для законов, а законы для людей. - Все уже заметили, что комитет под Вашим руководством часто берет в работу реальные новостные поводы. В повестке заседания Общественного совета анонсирован вопрос о выдаче прокатных удостоверений на фильмы. Предлогом стала ситуация с «Братством» Павла Лунгина? - Разумеется, но не только. Просто история «Братства» в очередной раз продемонстрировала отсутствие системного подхода к выдаче либо невыдаче прокатных удостоверений. На мой взгляд, условия надо максимально полно и прозрачно прописать в федеральном законодательстве. Так всем станет проще жить — и прокатчикам, и чиновникам. - Лунгин заявил, что «даже суровая председатель Комитета по культуре Елена Ямпольская фильм одобрила». Это правда? - Во-первых, на тот момент, когда это высказывание Павла Семеновича попало в СМИ, я вообще картину не видела. Во-вторых, «одобрение» в данном контексте является прерогативой кинокритиков. Как председатель комитета я, скорее, не одобряю подобные методы работы с кинематографистами. Мы опять имеем дело с вкусовыми предпочтениями. Есть ветераны боевых действий в Афганистане, которым кино понравилось, а есть ветераны, которым не понравилось. Вторые оказались громче, поэтому «Братство» пострадало. Его даже сняли с закрытия Московского международного кинофестиваля, аргументируя тем, что это не лучший фильм Лунгина. Как будто хоть в одной фестивальной программе бывают собраны лучшие фильмы всех режиссеров. При том, что замена политически, быть может, не очень корректного «Братства» на фильм о столь неоднозначной фигуре, как Михаил Горбачев, — это называется «шило на мыло». А если бы вышли митингующие против фильма о Горбачеве, то опять произвели бы замену? Мы не умеем даже не договариваться, а просто разговаривать друг с другом. Нынешнее противостояние между теми, кто по-разному видит афганскую кампанию, выявило боль, оставшуюся от советских времен. Мы этот гештальт не закрываем. Как только возникло ощущение боли, таблетками заглушили, отменили, не показали — в общем, сделали вид, будто ничего нет. Мы накапливаем подобные вещи, вместо того чтобы их проговаривать, учить людей принимать не только свою правду, но и правду другой стороны. Обиды копятся и время от времени вдруг прорываются уродливыми всполохами. В Советском Союзе было так же. Во многом именно это сгубило страну, по которой, честно сказать, я каждый день тоскую... Наше телевидение тратит прайм-тайм на то, чтобы обсуждать всякую ерунду. Но мы совершенно не поднимаем темы, которые заставили бы человека думать, искать истину, искать компромисс. Что, на мой взгляд, гораздо интереснее, чем делать тест ДНК. «Братство» вскрыло противостояние тридцатилетней давности. А его опять под коврик замели и стыдливо прикрыли. У меня с Лунгиным очно нет никаких отношений, а заочно они не очень хороши, потому что во время раздора в Союзе кинематографистов мы поддерживали разные силы. Тем не менее, когда началась истерия вокруг «Братства», я сочла нужным ему позвонить и сказать, что, если могу быть полезной, пусть обращается. Когда человек попадает в явно несправедливую ситуацию, надо предложить помощь. - По той же причине Вы в свое время поддержали «Матильду» Алексея Учителя? - Да. Борьба против Учителя велась такими методами, что промолчать было просто невозможно. - При этом для Вас не важно, что «Матильда» оказалась не самой удачной картиной? - У нас, к сожалению, выходит много неудачных картин. Видали мы и похуже «Матильды». Если фильм не нарушает законодательство Российской Федерации, не содержит информации, запрещенной к распространению, то вопрос, выдавать ли ему прокатное удостоверение, бессмыслен. Вообще, когда дело идет к прокату, обсуждать нюансы и тонкости поздно. Надо подробнее вникать на стадии сценария, во время питчинга. В Фонде кино существуют то ли два, то ли три совета, которые призваны осуществлять фильтрацию, но при этом мы регулярно всплескиваем руками и говорим: ах, как же такое могло выйти на наши экраны?! Ключевой момент — когда замысел сформирован и претендует на финансирование. А потратить на «Братство» 160 миллионов бюджетных рублей, а потом на полном серьезе обсуждать, стоит ли выпускать его в прокат, так дела не делаются. Мне искренне жаль, что на нашем телевидении нет чего-то подобного старой «Кинопанораме». Наши граждане имеют право знать, какие ленты снимаются, какие запускаются, над чем работают ведущие режиссеры, что за новые имена появились, вообще, что в отечественном кинематографе сейчас происходит. Если тебя допустили «на кухню», у тебя доверие к готовому блюду значительно выше. А ведь главный дефицит современного российского общества — это дефицит доверия. Всех ко всем. Если бы в подобной передаче проговаривались смыслообразующие вещи — в связи с «Матильдой», в связи с «Братством», сходились бы эксперты с разных сторон, спорили, мы бы превратили точку раздора в точку роста. Минус, о котором говорят честно, превращается в плюс, поскольку становится переживанием нового эмоционального и интеллектуального опыта. При этом я понимаю, что мечты останутся мечтами. Ради общественного резонанса такую программу надо делать на одном из основных федеральных каналов. А потом при поддержке канала выйдет некий блокбастер, и все смыслы улетят в корзину, девяносто процентов эфирного времени обяжут потратить на рекламу... - Если грамотно популяризировать отечественное кино, можно обойтись без квотирования? - Квотирования по какому принципу? Существуют квоты на импорт, экранные квоты. Принято кивать на Францию, но там нет квотирования, оно продержалось совсем недолго. Французы используют другие способы поддержки национальной кинематографии, и этот опыт полезно изучить. Я считаю: возможны любые меры, о которых договорится сообщество, то есть, в том числе, прокатчики и киносети. Соберите представительный совет, и пусть деятели кино сами решают, что ставить на даты общенациональных праздников, когда допустимо сдвигать релизы. Если сети и прокатчики пойдут на уступки взамен на что-то другое, ну и отлично. Но просто рушить бизнес из-за идеологических соображений — неправильно. Это путь в никуда. «Прорывы в экономике начинаются с прорывов в мозгах» - Многие считают, что раньше Вы были за запреты, а теперь против... - Я была бы за запреты, если бы они работали. Запретили — люди отвернулись и пошли в другую сторону. Но получается наоборот: народ валом валит смотреть, что же там такое пытаются запретить. Мировое информационное пространство сегодня едино, все находится в открытом доступе. Запретами мы наносим ущерб и государству, и тем ценностям, за которые выступаем. Мы уже довольно сильно пострадали от крайних идеологических заморочек. Сначала цинично-либеральных, потом заскорузло-консервативных. Я, как Иван Карамазов, свой билет возвращаю и больше в этом участвовать не хочу, потому что вижу, сколько причинено вреда. Даже теми вещами, которые на слух вроде бы правильны, но при использовании в реальной жизни превращают эту жизнь в абсурд. Печальна участь страны, где общественную нравственность приходится регулировать вручную, причем неусыпно. Так не должно быть. - То есть Вас уже нельзя назвать идеологом? - Мне выпал уникальный шанс перейти от слов к делу. Без ложной скромности говоря, я сильный публицист, и мое присутствие на идеологических фронтах в качестве ритора — история практически беспроигрышная. Гораздо интереснее поставить перед собой новую задачу. Поймет молодой скрипач, что о нем и о таких, как он, в Госдуме позаботились — возможно, не произнесет тех слов, которые у него на языке вертятся. Ощутили музейщики и театралы, что удавка 44-ФЗ на шее ослабла, — сказали Государственной думе искреннее «спасибо». Это тоже политика, тоже идеология. Только в более филигранном исполнении. Все-таки журналист, даже с искусствоведческим образованием, смотрит на культурный процесс снаружи. А попав внутрь, ты понимаешь, какие колесики в этом механизме цепляются друг за друга и приводят его в движение, а какие крутятся вхолостую. Хотя само по себе колесико производит чрезвычайно энергичное впечатление. Я прагматик. Не люблю то, что не функционально. Не хотят деятели культуры ходить строем и скандировать утвержденные свыше речевки — и не надо. Их задача — не маршировать, их задача — создавать такие, условно говоря, марши, под которые другим хочется жить, работать, детей любить, родителей беречь, природу жалеть, встречным улыбаться. Художник не должен быть самым нравственным, самым героическим. Зато он может создавать образы, исполненные нравственности, героизма, патриотизма и человечности. Есть два варианта: либо можем пытаться навести в культуре идеальный порядок, чтобы они проводили дни в молитве и строевой подготовке, махали и улыбались, козыряли и приступали к исполнению. Но так не будет, хотя в теории все прекрасно. Либо мы признаем, что они такие, какие есть: иногда безалаберные, шебутные, лепят время от времени всякую ерунду, потому что дурное настроение, потому что не пишется, не играется, в аэропорту без очереди не пропустили... Но при этом многие из них способны заставить нас с вами смеяться и плакать. Это главное. И единственная претензия, которую мы вправе им предъявлять, — если качество и слез, и смеха оставляет желать лучшего. Разумеется, меньше надо влезать в их личные распри, втягивать в это население. И без того вертикаль любви, столь важная для искусства, практически порушена. У меня все внутри кипит от негодования, когда обсасываются низменные, ничтожные сплетни про Шукшина, Высоцкого, Мордюкову, Зыкину, Магомаева... Эти люди столько для нас с вами сделали, что их судьбы надо охранять как культурное достояние. В свое время была такая эпиграмма: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал. А приехав на вокзал, «какая сволочь» он сказал. Вот какой рассеянный с улицы Бассейной». Известно, что двух великих поэтов связывали очень непростые взаимоотношения. Кого это сейчас волнует? Тех, кто уже Бог весть в каком поколении читает детям, внукам и правнукам Маршака и Чуковского?.. - Ваши инициативы можно назвать либерализацией законодательства? - Просто проявлением здравого смысла. Иначе мы начнем именовать либерализацией очистку тротуаров. Мы же облегчаем движение — значит, либерализация. Или все-таки государственнический подход? То же самое здесь. Не работал закон о госзакупках в культуре и ей работать не давал. Поток идет, камень его останавливает, ты убираешь препятствие — все ясно и логично. Теперь надеюсь убрать камни возрастной маркировки для произведений литературы и искусства. - Остаться строгим должно только ограничение 18+? - По моим представлениям, да. Запретительное отсечение 18+, а все остальное, и уж тем более авторы, которые есть в школьной программе, причем я настаиваю, что авторы, а не отдельные произведения, должны быть очищены от цензов, кроме чисто рекомендательных. Пускай ребенок читает все, до чего дорос, и даже то, до чего не дорос. Главное, чтобы читал. Ведь он будет расти в самом процессе чтения. Что-то поймет сейчас, что-то западет в душу на будущее. Мы постоянно говорим о прорывах в экономике. Но прорывы в экономике начинаются с прорывов в мозгах. Когда тебе все интересно, когда ты хочешь знать больше, в том числе больше, чем твои сверстники. Самый унылый тип экономического развития — производить то, что производят все. А самый перспективный — создавать новые технологии, наукоемкий продукт, за которым выстроятся в очередь другие страны, который позволит совершить рывок в промышленности, обороне и так далее. То есть можно вступать в конкуренцию на затоптанном поле, а можно — на неизведанном. Но если мы хотим, чтобы у нас вырастали люди, которые не побоятся ступить на целину, так заборы-то давайте уберем для начала. Достаточно человеку три раза сказать: «До этого ты еще не дорос», и он уже вряд ли до чего-нибудь дорастет. Потому что нет — и не надо. Говорят «не читай» — и не буду, тоже мне проблема. Это удивительно, но раньше детям говорили: «Читай! читай!», а теперь: «Не читай, не читай, не читай». Если мы хотим прорывов, надо поменьше регламентировать. Силы бросать не на регламентацию, а на развитие. - А если развитие пойдет не в ту сторону, в которую хотелось бы? - Есть вариант сидеть и вообще не развиваться. Можно изо всех сил тормозить, упираться четырьмя лапами, тратя на это энергию и ресурсы. Опять-таки заборов понаставить и сказать: не будем за них выглядывать, там толерантность, либерализм и еще какие-то страшилки, а у нас тут тишь, гладь, благолепие, все с окладистыми бородами... Но это заповедник. Или гетто. Собираются звериного серьеза люди, ездят получать цацки от какой-то «матушки государыни императрицы»... На все на это без слез смотреть невозможно. «Политик в кроссовках ничуть не хуже политика с бантом» - Вы ощущаете себя политиком? И что вкладываете в это понятие? - Ох, это сложный вопрос. Настолько сложный, что, честно говоря, я стараюсь не слишком им заморачиваться. Понимаете, у меня никогда не было осознанной потребности в карьерном росте. Рост присутствовал, но как побочный результат той деятельности, в которую я душевно вкладывалась и которая была мне интересна. Это, наверное, не очень правильный подход для того, кто идет в политику. Кроме того, я попала в Государственную думу взрослым, сложившимся человеком. У этого есть свои минусы и свои плюсы. Если бы это случилось лет на десять раньше, то, как всякий молодой организм, я проявляла бы большую гибкость и сильнее поддавалась влиянию. Сейчас уже влиять сложно, потому что личность устоявшаяся, принципы жизненные понятны. Точно могу сказать: на меня не производят впечатления ни должности людей, ни количество лет, проведенных на одном месте, ни размеры капитала, ни система связей. Потому что, как справедливо замечено, никакие связи не могут сделать ножку маленькой, душу — большой, а сердце — справедливым. И никакие капиталы не помогут человеку, который вышел на трибуну, выражать мысли внятно, грамотно, без бумажки и так, чтобы удерживать внимание аудитории. Я оцениваю всех — и начальников, и не начальников — исключительно по личным качествам. Ум. Природные дарования — прежде всего, способность усваивать новые знания. Учиться, познавать новое каждый день, всю жизнь, в любом возрасте — это ключевое условие в современном мире. И порядочность. То чувство нравственной брезгливости, которое не позволяет ни делать низости, ни воспринимать их спокойно. И если я вижу, что в человеке присутствуют эти качества, то для меня он сразу становится очень крутым. - Образцы есть? - Есть, но, думаю, не стоит особенно распространяться. Один образец у всех перед глазами — президент. Тут даже лишних слов говорить не буду. Другой — для меня — наш спикер. Наблюдала за его прямотой и твердостью при решении вопроса с 44-ФЗ и думала, что в идеале «политик» и «настоящий мужик» — это синонимы... - А как же женщины в политике? - Женщине в политике опять-таки требуется ряд качеств, которые принято считать мужскими. Смелость прежде всего. Кто вечно трепещет и вибрирует, по моим наблюдениям, особо высоко не поднимается. Их потолок известен. Иногда такое раздражение возникает: ну хоть мяукни, не убьют тебя, в конце концов. Масса вещей в стране недокручена, недовинчена, потому что кто-то заметил ошибку, но побоялся привлечь к ней внимание начальства. - Неужели Вы ничего не боитесь? - Ничего не боятся только умалишенные. Боюсь. И волнуюсь ужасно. Но, как правило, завязываю себя в узел — и вперед. Кроме того, меня легко разозлить, а уж тогда «держите ее семеро». Первый год на посту председателя комитета трудным выдался еще и потому, что постоянно пытались взять на «слабо». Порой внутри Думы, но в основном снаружи. Я их психологию понимаю: только пришла, опыта мало, будет робеть, стесняться, проглотит, перетопчется. Кто она такая, кто за ней есть? Да за мной есть мой характер, прежде всего. Думаю, к текущему моменту все всё поняли. Дальше будем спокойно работать. - Ну, хорошо, а начальником Вы себя чувствуете? Ведь председатель думского комитета — величина не маленькая. - Чувствовать себя начальником больше оснований было в редакции, где строгая иерархия. Депутат — фигура очень самостоятельная, поскольку не назначается, а выбирается. Мы все, по большому счету, друг другу не начальники и не подчиненные. Если речь о жизни вне думских стен... Очень важно сохранять трезвость и отдавать себе отчет — в данный момент улыбаются тебе или твоему креслу. Кресло и ты — не одно и то же. Ты уйдешь, кресло останется, его займет кто-то другой. Постарайся сделать так, чтобы хорошие люди и тогда тебе улыбались. Кстати, у меня есть своя теория, почему некоторые, получив ту или иную должность, сразу надуваются. - Почему? - Должность велика. Болтается. Собирается складками. Вот человек и набирает воздуха, выпячивает грудь, топорщит плечи, чтобы заполнить пустое пространство между собой и оболочкой. Кому должность в самый раз, тот ведет себя просто и естественно. А иногда видишь: вроде и должность солидная, а человеку в плечах жмет, у него потенциал явно больше. - Извините, а проводить парламентские слушания в кроссовках — это сознательное опрощение? - Времена, когда я могла круглосуточно бегать на шпильках, к сожалению, прошли. Теперь, чтобы оставаться стильной, нужны другие решения. Кроме того, я считаю, что если ты сама пришла из творческой профессии и на мероприятия свои собираешь людей творческих, то официоз неуместен. Три года назад, когда мне поступило предложение баллотироваться в Думу, я, видимо, сгоряча и от волнения сразу купила серую «двойку» с юбкой и блузку с бантом на груди. Воротник «аскот» так называемый. Один или два раза надела и поняла, что меня тошнит. Особенно от банта. Больше таких экспериментов не повторяю. Думаю, политик в кроссовках ничуть не хуже политика с бантом. Каждому свое. - У депутатов существуют рейтинги активности. Как Вы к ним относитесь? - Спокойно. Скажем, при составлении этих рейтингов учитывается количество выступлений на заседаниях Госдумы и плотность присутствия в медийной повестке. Но и то, и другое я сознательно очень четко для себя дозирую. Считаю, говорить надо только по делу. Встать утром с мыслью «что бы мне сегодня заявить или с какой бы такой оригинальной инициативой выступить, чтобы все СМИ подхватили и до вечера мусолили» — не могу себе такого позволить. Сама себя уважать перестану. А для меня это важнее любых рейтингов. Конечно, поправки в 44-ФЗ мы без помощи спикера, без его политической воли никогда бы не провели. Однако, если бы не наша настроенность на борьбу, все могло сложиться иначе. В моем представлении это победа комитета. Для меня лично — первая реально серьезная победа. Когда прошлой осенью удалось отменить бредовые правила проведения международных кинофестивалей, тоже было приятное чувство удовлетворения. Но по 44-му шла такая война, что, когда законопроект был принят, я вышла из Думы и в наушниках включила песню «И все-таки мы победили» из фильма «По главной улице с оркестром». Причем прослушала ее несколько раз подряд. Было острое ощущение, что это и про меня тоже: «А было в начале, солгать не могу — буксиры молчали на том берегу...». Никакие сторонние рейтинги с таким душевным подъемом точно несопоставимы. Кстати, спроси у музейщиков, у театралов: как у вас сейчас с рейтингом Ямпольской? Думаю, неплохо. - Ходят упорные слухи, будто Ямпольская — человек недоговороспособный... - Когда ко мне приезжает чиновник и говорит: «Хочу договориться, чтобы ты свой законопроект сняла и с дороги ушла», он изгоняется из кабинета, а на стол Вячеславу Викторовичу Володину ложится моя докладная. В этом смысле я, действительно, недоговороспособна. Но вот какая история произошла, когда мы принимали изменения все в тот же закон о госзакупках. Срок подачи поправок был сокращен. Оставалось буквально полдня, и тут из одного очень серьезного ведомства поступает просьба ко второму чтению внести еще одну поправку. Текст они пришлют, а внести просят меня. Приезжает некая девушка. Смотрю текст. Странный, кривой и, как у нас говорят, коррупционноемкий. То есть защиты от жулика в этой поправке нет. А в принципе, в каждом законе должна быть установлена защита от дурака и от жулика — это базовая комплектация. Начинаю спрашивать: «В чем смысл того, что здесь предлагается? Чем вы это мотивируете?» Она начинает путаться, ссылаться на театральных деятелей, которых, вероятно, видит только по телевизору, а я-то с ними в ежедневном контакте нахожусь. Предлагаю: «Пусть мне позвонит кто-нибудь из ваших руководителей». Типа взрослые дома есть? Звонят взрослые. Говорю: «Друзья, вы понимаете, что если такая поправка будет внесена и принята, то впоследствии можно будет неконтролируемо двигать бюджетные деньги, появятся слепые зоны, возникнут возможности для злоупотреблений?» — «Да». — «Как же ваше уважаемое ведомство может предлагать такую поправку?» — «Действительно, что-то мы не подумали». — «Вы согласны, что это не следует вносить, тем более наспех, необдуманно, в такой редакции?» — «Да, согласны». Вот как это называется: договороспособность или недоговороспособность? По факту, конечно, поправка не внесена. Но масса времени была потрачена, чтобы разобраться. «Отреагировал — значит, задело» - Тролли в Сети раздражают? Когда Ваши цитаты перевираются, или просто бред сочиняется и распространяется якобы от Вашего имени. - Я очень мало в Сети присутствую. У меня есть публичная страничка на Facebook, и то она появилась совсем недавно, по необходимости. Очевидно, нет смысла таких людей переубеждать. Они сами прекрасно знают, что их цитирование некорректно, трактовки перевернуты с ног на голову. Они врут сознательно. В таких случаях отреагировал — значит, задело. У нас депутаты такие есть, в основном из оппозиционных фракций. Специально что-нибудь скажет о тебе или о твоем комитете один раз, второй раз, третий. Как будто мальчишка в школе за косички дергает. И если ты вступишь в диалог, станешь его партнером по этой клоунаде, он победил. Я стараюсь — дергают, не дергают — не оборачиваться. - Тогда почему в суд подали на Дмитрия Муратова, ведь можно было не обращать внимания? - Выбора другого не оставили. Предлагалось просто опровергнуть информацию и извиниться, но мой пресс-секретарь получил гениальный ответ: «А ты кто такой? Почему пишешь от ее имени?» Ну, а вы тогда почему шлете нам ответ от имени Муратова, объясните. Я предупредила, что всякий, кто не сотрет дурацкий фейк про якобы мои оскорбительные слова в адрес пенсионеров, всякий, кто будет его распространять, получит судебный иск. И уже после этого Муратов вдруг выходит на «Эхе Москвы» и повторяет дезинформацию. Очень странное поведение. У нас могут быть разные взгляды с Муратовым, они и есть разные, но все-таки мы коллеги, мы неоднократно встречались в телестудиях. Как опытный журналист он, безусловно, понимает, что текст, который он на «Эхе» процитировал, я физически не могла произнести. Это не мой стиль совершенно. И вдруг ни с того ни с сего, на голубом глазу человек откровенную ложь тиражирует. При этом на радиостанцию я подать в суд не могу, потому что был прямой эфир, и, естественно, они не контролируют все, что несет гость в прямом эфире. Если бы речь шла о людях, к которым они расположены, наверное, нашлась бы возможность в какой-то иной программе сказать: «Знаете, вчера у нас тут Муратов выступал, так вот это не соответствует действительности». Но по отношению ко мне они не считают нужным идти на подобные шаги, а у меня нет ни малейшего желания тратить время, ехать на «Эхо Москвы» и доказывать очевидное. Соответственно, подала в суд. Если бы я по-прежнему оставалась главным редактором газеты, которая не имеет отношения к государству и не получает бюджетных денег, то, наверное, поленилась бы связываться. Сочинила бы язвительную авторскую колонку, и хватит. Но сейчас я как депутат — составная часть фракции «Единая Россия», Государственной думы. По каждому из нас судят о парламенте и партии в целом. Нельзя позволить, чтобы ложь в мой адрес наносила репутационный ущерб другим людям и институтам. - На своей странице в Facebook Вы публично ответили Владимиру Соловьеву, который, не проверив информацию, пренебрежительно отозвался об Общественном совете при комитете. - Начнем с того, что любое ток-шоу для главы думского комитета — необязательная история. У нас хватает трибун и внутри Думы, и вне ее, чтобы высказаться по темам, которые мы считаем для себя важными. В какой-то момент, еще будучи журналистом, я отрезала для себя участие в «желтых» программах, под какими бы предлогами они ни собирались. Когда звонят, неизменно отвечаю: нет, и, пожалуйста, не обращайтесь ко мне больше. Обращаются все равно. «Да, мы все понимаем, но сегодня такая тема, сегодня мы хороним...» Нет. НЕТ. Не хочу я с вами ни крестить, ни хоронить. Грязное белье перетряхиваете без меня и похороните как-нибудь без меня. И давно собиралась прекратить ходить туда, где люди кричат, оскорбляют друг друга, выгоняют оппонентов, и так далее. Насаждение пошлости и грубости в телеэфире считаю роковой ошибкой нынешней информационной политики в стране. Собственно, в последнее время из ток-шоу федерального масштаба исключение делала только для «Вечера с Владимиром Соловьевым». Мне наивно казалось, что у нас с ним добрые отношения. И когда от него звонили, а я вынужденно отказывалась раз, второй, третий, то на четвертый обязательно соглашалась, если тема хоть сколько-нибудь подходила. «Нет уз святее товарищества». Но если человек позволяет себе походя, небрежно выдавать совершенно непроверенную информацию, при том авторитете, который у него есть, и при том, сколько его слово собирает слушателей... Предположить, будто я формирую Общественный совет, чтобы отомстить кому-то из коллег, что я делаю это назло и непродуманно, — честно говоря, даже не сразу поверила, что Владимир Соловьев мог все это произнести... Понимаю, что подача шла со стороны Шафран. Минувшей осенью я просто отказалась приезжать к ней на эфир. Мы несколько дней договаривались, я просила ее прислать даже не вопросы, но направления разговора. И всякий раз получала одно и то же: «Каковы основные проблемы культуры и как их решать?» Я сказала: «Простите, но Вас совершенно не интересует актуальная повестка комитета, которая находится в открытом доступе, законопроекты, над которыми мы работаем. То есть я буду разговаривать сама с собой». И отказалась. В данном случае был продемонстрирован аналогичный уровень профессионализма. «Надо же, они Шнурова пригласили! Нет, чтобы Шахназарова!» А ничего, что Карен Шахназаров вообще был первым в списке совета? Что он вошел туда за три месяца до Сергея Шнурова? Нагородили ерунды про какие-то корочки, якобы выдаваемые членам совета, про какие-то блага. Извиняться теперь не принято. По-человечески я разочарована, но жизнь стала проще. Ведь что такое участие в ток-шоу? Это бесплатная работа, причем серьезная: после трудового дня приехать в студию, гримироваться, ждать, собирать мысли по заявленной тематике, потому что я никогда не позволяла себе выходить с пустой головой и нести все, что взбредет на ум. Надо заранее почитать, посмотреть, ознакомиться. Потом отработать в студии, зачастую слушать чьи-то крики, находиться в поле чьей-то нервозности... Зачем? «Подумываю о Зеленском...» - Вы такой шквал критики выдержали из-за формирования Общественного совета... Не проклинаете тот день, когда эта идея пришла Вам в голову? - Благословляю. Не зря деятели культуры самого разного толка, возрастов и взглядов подходят, звонят, пишут — просят включить в состав. При том, что, повторюсь, ни с никакими льготами это членство не сопряжено. И при том, что при комитете существует еще обширный Экспертный совет, и вообще, ни над одним вопросом мы не начинаем работать без того, чтобы не собрать у себя деятелей культуры на предмет посоветоваться. Но с нашим Общественным советом, конечно, особая история — он стал «модным». Я на такой эффект не рассчитывала, просто хотелось собрать классную компанию. С кем-то сто лет знакома, с кем-то встретилась впервые, но со всеми безумно интересно общаться. Круг будем расширять, разумеется. А попытки влезть во внутренние дела нашего комитета, указывать, кого приглашать, кого нет, — и дальше пресекать на корню. - «И по поводу Совета я советов не прошу», — как было в Вашем стихотворном заявлении на Facebook. - Совершенно верно. В нашем обществе развелось очень много ябедников и кляузников. Мне кажется, это опасная тенденция, ее не следует поощрять. Все мы утром встаем, открываем новости и первое, что видим: этот сказал, а этот ему ответил, а третий все это прокомментировал, четвертый заявил, а «пользователи соцсетей негодуют». Всеобщая забава теперь — ловить на слове. Актеров, футболистов, чиновников. Такое словесное щипачество хуже всякой цензуры. У многих невроз развивается — боятся любой обмолвки. По делам нужно оценивать людей. По делам, а не по словам. У Киплинга есть стихотворение «Томлинсон», где умерший человек сначала надеется попасть в рай, но на вопрос о добрых делах начинает перечислять «я слышал, я читал, я говорил». От райских врат его прогоняют, Томлинсон вынужден отправляться в преисподнюю. Однако и там требуют перечислить реальные коварства и злодейства. А он опять за свое: «Я говорил, я повторял, я предполагал». В итоге даже в аду его поднимают на смех. И отправляют назад на землю с напутствием наконец начать жить. - По какому принципу Вы приглашаете участников в Общественный совет? Раньше назывались два критерия отбора — вклад в профессию и независимость мышления. Есть еще? - Во-первых, все члены совета адекватны. Никто не считает чужое мнение плохим только потому, что оно чужое. Уметь слышать других и вести диалог — ключевое качество для успешной работы коллегиального органа. Во-вторых, я избегаю людей с повышенной сервильностью. Если деятель культуры соглашается прийти в Государственную думу, чтобы обсуждать здесь наболевшие вопросы, он по умолчанию демонстрирует определенную степень лояльности. Ничего больше не надо. Все сверх этого — лишнее и только мешает работе. Не раз сталкивалась с ситуацией, когда какая-то встреча начинается многообещающе, люди говорят искренне и по делу, а потом берет слово очередной оратор и начинает расхваливать всех представителей власти, особенно присутствующих. Пока он льет елей, у остальных зримо тускнеют лица: так вот для чего нас позвали, а я-то, дурак... Одна такая сладкоголосая птица может погубить любое совещание, любой круглый стол. - То есть оппозиционно настроенного Макаревича Вы опасаетесь меньше? - Я Макаревича вообще не опасаюсь. Я его творчество очень люблю, а когда симпатизируешь творчеству, отношение волей-неволей переносится на самого человека. - Но все-таки: вот 18 марта нынешнего года. Пять лет воссоединения Крыма с Россией. Вы едете на полуостров, размещаете проникновенный пост на Facebook, даже песню «Просыпается страна» этому посвящаете — ее и исполнил первым Ансамбль Черноморского флота. А Андрей Макаревич в очередной раз, мягко говоря, скептически высказывается по поводу Крыма. Как это сочетать? - У Макаревича свои взгляды и убеждения, у меня — свои. Для меня тот факт, что Крым — наш, верен не просто исторически, но эстетически, что важнее. В единстве России и Крыма заключена, на мой взгляд, художественная правда. Вот так — гармонично, а по-другому — нет. Стало красиво, а было уродливо. Не скрою, удивляюсь, если тонко настроенный, безмерно талантливый человек ощущает иначе. Но в любом случае считаю, что с творцами надо разговаривать с позиций именно художественной правды. И не проявлять бестактности. Тем более что талантливый человек может взгляды поменять. Я не Андрея Макаревича имею в виду: вообще, эволюция взглядов — это нормально. Но человека с правильными взглядами мы, к сожалению, талантливым не сделаем, тут прерогатива Господа Бога. - А к нецензурной лексике в творчестве Шнурова как относитесь? - Природа не терпит стерильности. Некоторое количество грязи в ней всегда присутствует. Вот если вокруг сплошная грязь, тогда есть о чем говорить. Я знаю людей, которые, в отличие от Сергея Шнурова, в творчестве своем благонадежны и нормативны, зато в быту изъясняются исключительно матом. Эта разнузданность языковая, вербальная грязь, действительно, разрушает человека изнутри. Обсценная лексика стала бичом нашего общества. Порой страшно рядом с подростками по улице пройти. Но их не Шнуров этому научил. У него-то как раз богатейший словарный запас. И если мы хотим с этой бедой бороться, понимать ее причины, то советоваться надо именно со Шнуровым. А не с теми, кто вручает и получает награды «за нравственность». Они порой очень милые люди, но крайне далеки от реальности. - Наверное, после приглашения Шнурова равновеликих сюрпризов уже не будет? Более скандальных кандидатур в Общественный совет просто не осталось? - Подумываю о Зеленском... Деятель культуры все-таки. У нас большая сила убеждения. Глядишь, и научили бы Россию любить... На этой шутке, друзья, давайте возьмем паузу. (КсенияПозднякова, АлексейЗверев, «Культура», 23.05.2019)