«Русский Иван – дурак!» Образ немецких захватчиков из воспоминаний уральцев

«Не трожь бабушку!» «Когда началась Великая Отечественная война, мне было три года, но я помню многое из того, что нам пришлось пережить, и эти воспоминания остались со мной на всю жизнь. В 1941 году мы с мамой и сестрой оказались в оккупации в деревне Беликово Калужской области. Помню, как я, моя мама Прасковья Андреевна и тётя Таня шли полем в сторону узловой станции Сухиничи к дяде Коле, который работал сцепщиком вагонов. Не­ожиданно из-за облаков вынырнул немецкий самолёт и стал поливать нас огнём из пулемётов. Мама закрыла меня своим телом. Когда самолёт улетел, тётя Таня осталась лежать на поле неподвижно... В первые дни войны вражеская авиация часто бомбила узловую станцию, во время одной из бомбёжек погиб дядя Коля, а мы с мамой получили контузию. С тех пор я стал хуже слышать. Мама часто вспоминала ту страшную войну, рассказывала, как немец, входя в хату, требовал: «Матка, яйки, млеко, сало!» – «Нет ничего», – отвечала мать. Тогда фашист, увидев в печке чугунок с картошкой, вываливал её себе в котелок и, уходя, говорил: «Матка, русский Иван – дурак!» А ещё мама запомнила, как немец стаскивал валенки с моей бабушки, – у неё были больные, распухшие ноги, и у него ничего не получалось. А я пытался её защитить, подбежал к врагу и начал отталкивать: «Не трожь мою бабушку!» Он меня, как котёнка, отбросил к печке, достал нож, разрезал валенки, снял их и унёс. Вскоре после этого бабушка умерла... Когда наступила зима, фашисты выбросили нас на мороз, заняв нашу хату. Нам пришлось обитать в холодном погребе. Однажды мама поссорилась с сестрой, не знаю, что уж они там не поделили, но та затаила обиду и донесла немцам, что муж её сестры – доброволец Красной Армии. Мама поняла, какая опасность нам грозит, – если не убежим из деревни до рассвета, немцы нас расстреляют. Глубокой ночью в лютый мороз мы поползли по глубокому снегу в сторону деревни Свечи, где жили наши родственники. Мы с сестрой тогда сильно обморозились, от смерти нас спасло только растирание гусиным салом. В какой-то момент мать увидела, что мы ползём мимо пулемётной точки, а оккупанты стоят на холме и смотрят на нас при лунном свете. «Пане, пане, не стреляйте в детей!» – закричала мать. Не знаю почему, но стрелять в нас они не стали. А в деревне Свечи фашистов не было, благодаря этому мы и остались живы. В марте 1942 года немцы перед отступлением из нашей родной деревни жгли хаты, бросали гранаты в погреба, расстреливали жителей. В конце марта войска маршала Рокоссовского освободили нашу деревню и узловую станцию, но немцы оставили после себя много заминированных территорий. В результате потом на минах подрывались лошади, коровы, а иногда и дети. Однажды и я нашёл маленькую хвостатую мину и принёс её домой. Отец, который к тому времени уже вернулся инвалидом после тяжелого ранения с фронта домой, аж побелел. Тихо так мне говорит: «Сынок, ты только не бросай её, держи крепко». Тихонько, осторожно взял он мину у меня из рук, отнёс в поле и там взорвал». Черкасов Евгений Григорьевич, Екатеринбург «Мама, почему ты плачешь?» «Грянула война. Мой отец ушёл на фронт, а мама осталась с тремя детьми. На фронт ушли и её брат и сестра. А мы, мальчишки, бегали и кричали: «Ура! Война! Бей фашистов!» Но замечали, что в домах люди стали реже заводить патефоны, реже улыбаться. А однажды я спросил у мамы, почему она перестала печь блины, и, к моему удивлению, мама заплакала. Оказалось, что не стало муки... Начали поступать санитарные поезда, заполненные ранеными бойцами (солдат тогда так называли – боец Красной Армии), больницы были переполнены, под госпитали освобождали школы, детские сады, кинотеатры, дома культуры. Кровь, стоны, изуродованные тела солдат... Появились братские могилы бойцов, умерших от ран. С фронта поступали тревожные вести, перестали приходить письма от отца (это потом мы узнали, что он был в окружении). В этой обстановке мама решила, что может принести пользу на фронте, поскольку хорошо стреляет. Бабушка, конечно, хотела её остановить, но это было бесполезно, и, наконец, она сказала: «Ну что ж, мы позаботимся о внуках». На фронт мама попала с санитарным поездом, который отправился обратно на фронт. Нашла стрелковую роту, попросилась снайпером «свободной охоты», показала удостоверение ворошиловского стрелка. Она представляла, что это такое, – её брат был профессиональным охотником и ушёл на фронт с правом «свободной охоты». Командир роты отправил её восвояси, мол, без тебя забот хватает. Но не для того мама ехала на фронт, чтобы так просто уйти! Она предложила вызвать на соревнование любого из бойцов роты. Командир принял вызов, но с условием: «Проиграешь – покидаешь расположение роты». Решили произвести по 10 выстрелов по мишени. Боец семь раз попал в «десятку», а мама – все десять! Ротный позвонил своему командиру, посоветоваться, как быть. А тот начал орать: «Ты что, капитан? С ума спятил? Может, на всех твоих бойцов юбки надеть, и тогда вы перестанете от фрицев драпать?» И после паузы: «Что ты сказал? Стреляет без промаха? Отправляй её на курсы младших командиров инструктором по стрельбе». Прощаясь, политрук роты сказал моей маме: «Поезжай, а мы тебя здесь не подведём – побежит фриц». Наша мама вернулась домой с благодарностью от командования окружных курсов младших лейтенантов. Пришла Победа. Теперь в войну играли только мы, мальчишки. Осенью мы пошли в школу: тетради первое время были из газетных листов, учебники – из обёрточной бумаги. А через два года отменили продовольственные карточки. Помню, мама даёт мне деньги: «Сходи, сынок, купи булку белого хлеба и сливочного масла». В магазине – о чудо! – продают белый хлеб – по карточкам его не давали. Я был в восторге. А на сдачу я купил конфеты – лимонные подушечки, до сих пор помню их вкус. Дома мама намазала нам хлеб маслом, мы ели его и сияли от счастья. А мама смотрела на нас и плакала. «Почему ты плачешь?» – спросил я. «Вот будут у тебя свои дети, и ты поймешь мои слёзы», – ответила мама». Алексенцев В. А., Первоуральск