Писатель Елена Черникова – о хоббитах, стереотипах и зеленоглазом Олеге Ефремове;

С 2011 года Елена Черникова – хозяйка литературного клуба в "Библио-глобусе", Москва. Клуб прославился как аншлаговая культурная площадка с исключительной атмосферой. "Если бы в магазине не было микрофона, я не вела бы клуб, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит Черникова. – Главное – микрофон. Фантомная боль: я провела полжизни в прямом радиоэфире. Микрофон стал частью тела и, что самое грустное, души. Микрофон не является усилительно-записывающим устройством. Для меня он саксофон и барабан, орган и флейта, маримбофон, скрипка и вообще всё, что звучит. Мой клуб – возможность в родном книжном доме говорить о чём угодно, в микрофон, на русском языке. Чудесный анестетик. Мне больно без радио, поэтому я веду литературный клуб". С понедельника 27 мая 2019 года клуб называется Бунинский, а в зале теперь триста мест. День рожденья Елены Черниковой. Музыкант Саша Царовцев, скульптор Григорий Потоцкий, поэт Юрий Юрченко. Все фото в статье - из архива писателя и снабжены авторскими подписями Елены Черниковой. – Елена Вячеславовна, когда мы обсуждали интервью, вы сказали, что судьбы русской литературы – самая неинтересная для вас тема. Почему? – Потому что и без меня есть толпа говорящих о судьбах. Обычно о судьбах вещают ВПЗРы (Великие Писатели Земли Русской. – Е.С.) . Меня сейчас волнуют две темы: а) Олег Николаевич Ефремов, б) муж как явление, в) мои цветы на окне и мои рисунки на стене. –Тут их три, а тема "мужа как явления"неожиданна. Что для вас муж? –Тут две темы, вы сейчас поймёте. Начнём с важнейшей. Муж есть высшая форма любовничества, родственности, дружества и товарищества. (Я отдаю себе отчёт в трагичности моей концепции.) Муж имеет смысл в составе экипажа; семья – корабль межгалактический. А некомандный муж-отшельник – вроде кумулятивного снаряда: плавит стенку космолёта. С омерзительным треском корабль разрывается. Обычно играют в холостяков попсовые певцы (ради имиджа) и недопризнанные гении высоких искусств. Людоеды: энергию жён воруют и тратят на стороне. Чем взрослее я становлюсь, тем больше ненавижу якобы женскую якобы мудрость, которая в нашем патриархальном обществе велит прощать мужу-художнику всё, особенно измены. Например, я ненавижу роман А. Вознесенского с Т. Лавровой (при живой жене Зое). Я ненавижу переход прославившегося Окуджавы к молодой – после семнадцати лет жизни с Галиной. Брошенная жена Галя через год умерла от острой, разумеется, сердечной недостаточности. Я ненавижу Ивинскую, взявшую Пастернака прямо на глазах у Зины; и очень хорошо, что на похороны поэта эту музу не пустили. Мне пришлось, увы, спустить с лестницы немалую группу талантливых товарищей, у которых картина мира была… однобокой, забодай её комар. Но я всё ещё люблю свою фантастическую концепцию мужа. Кстати, на моего мужа регулярно покушаются хорошенькие майские литераторки, особенно рождённые 2, 10 и 13-го. (Заглядывает в Википедию. – Е. С.) О, да вы тоже майская! Ефим Бершин и Елена Черникова, Москва. Фотохудожник Анатолий Степаненко. – Торжественно обещаю вам, Елена, сломать стереотип и не посягать на ваше с мужем любовничество, родственность, дружество и товарищество. Меня он интересует как удивительный поэт. Теперь давайте о вас. Что означает прозвучавшее тогда же уточнение "Елена Черникова - писатель, а не писательница? – Модная тема. Даже на ТВ "Культура" обсуждают, стоит ли узаконить феминитивы "авторка", "редакторка" (гадость какая!) и т.п. Я не выношу даже "журналистку". Недавно кто-то в мою страницу Википедии засунул слово "публицистка". Неуловимый мститель? Написал, что "писательница" и "публицистка". Исправить я не могу, потому что, по правилам Википедии, статью о человеке пишут и редактируют другие люди. На дух не выношу эти феминитивы. Я обожаю грамматику русского языка. Она математична, строга. По правилам, пока еще не отмененным, названия профессий пишут существительными мужского рода. Доктор, а не докторка. Критик, а не критикесса. Еще не хватало литературоведки . Да, мы привыкли к балерине , но если скажем балерун , всем ясно, что мы неловко и неодобрительно пошутили. Есть грань, и заступать смешно. Сейчас в медиа идет раскалённый спор, феминитивы в игре, а я никак не пойму, на чьей стороне поля мяч. Короче говоря, слово "писательница" представляется мне окрашенным, а слово "писатель" – нейтральным. – Теперь ясно, что означает слово "литераторка" в ваших устах. Мягкое оскорбление? – Не хочу в писательницы . И публицисткой быть тоже не хочу. Если у вас есть доступ в Википедию, поправьте, пожалуйста, статью обо мне. Оставьте одно слово: прозаик . Мне хватит. Разговоры о "женской литературе" так же неприличны, как если бы мы вдруг заговорили о "мужской литературе". А мы с вами серьезные люди, давайте поговорим о чем-нибудь серьезном? О буквах, о словах, о жизни, о том, как жизнь писателя складывается… – Вас, радиожурналиста с многолетним стажем, автора семи тысяч интервью и учебника по литературной работе журналиста, невозможно не спросить об этом последнем феномене. – Однажды в солнечную пятницу 13 сентября 2002 года чёрная кошка перебежала мне дорогу, и в тот же вечер закрылось радио, на котором я тогда трудилась. А в понедельник я попала на факультет журналистики – преподавать. Вот кошечка подыграла! Было восемь вакансий, и мне предложили занять их все – человеку, который никогда ничего не преподавал на регулярной основе. На следующий день я вышла на работу. В составе вакантных должностей была дисциплина, по которой в природе не было ни учебников, ни пособий, ни методичек. А дисциплина была в госстандарте, причем в базовом цикле. Называлась "Литературная работа журналиста". Аналогичная ситуация была ещё по трём другим, и мне пришлось, одновременно ведя восемь разных дисциплин, часть из них сочинить. По "Литературной работе журналиста" в стандарте не было даже дидактических единиц: только название и количество часов. А дальше – настоящее кино: через три года издательство "Гардарики", выпускавшее официальные учебники, задумалось о журналистике, и им на глаза попала я. Они мне заказали сразу два учебника. Первый назывался "Основы творческой деятельности журналиста". У него имелись аналоги, было с кем и о чём спорить. Но второй заказ – та самая "Литературная работа журналиста". Никаких аналогов, и только бог в помощь. Мне пришлось придумать эту науку, разработать ее понятийный аппарат, вопросы, задания, примеры – и всё опробовать на студентах. Цель: научить журналиста писать. Было страшно. Для начала следовало понятным образом разделить профессии: писательство и журнализм. На различении этих профессий построена концепция. Я дважды пыталась вернуть аванс и отказаться от контракта. Главред терпел. Учебник писан практически кровью. Я сделала это, как выражаются в кино. А министерство вдруг поставило официальный гриф "учебник", и так открылась моя большая и прекрасная карьера учебникописателя. Потом из госстандарта эту дисциплину изъяли, зато книга есть, она переиздаётся, и, как выразился издатель, "вы, Елена Вячеславовна, изобрели новый жанр: учебный роман". О своих учебниках я точно знаю: по ним учатся. Читатели до сих пор пишут мне письма, что это уникальные книги, в определенном смысле – шедевры прозы. Пять раз переиздана моя "Азбука журналиста", три раза "Грамматика журналистского мастерства", меня зовут на мастер-классы, – чудовищное недоразумение! Дублин. Романтическое путешествие. – Вы исходите из того, что журналиста возможно научить работать с литературными приемами? Я всегда думала, что литература – это немного больше, чем комплекс навыков… –Я закрыла эту страницу. Всё. Больше я не преподаю, учебников не пишу. Хватит. Но научить журналиста писать – можно. Я учила пятнадцать лет, и у меня много успешных выпускников, мы дружим. Например, когда я болела, они за мной ухаживали. – Одно из общих мест сегодняшнего литпроцесса – споры, можно ли научить писать, или это только от природы дается, и нужен ли Литературный институт… – Любого человека можно научить писать. Литературный институт нужен, чтобы человек проварился в среде себе подобных. И там прекрасное филологическое образование. Я счастлива, что окончила именно Литературный. Обожаю. Идеальный институт. – Теперь о "засвойсчетниках" – колким словцом в своём аккаунте на ФБ вы пригвоздили тех, кто издает литературные труды на собственные средства. Колонка острая и актуальная, поскольку издаться по нормальной схеме "человеку с улицы" сегодня практически невозможно, издатели и литагенты согласованно настраивают неизвестных авторов на "сампечат" (это уже мой термин). Но вы настроены к "засвойсчётному изданию" бескомпромиссно и даже отказались принимать в своем клубе "засвойсчетников". Два вопроса: как разрешился конфликт с авторами, обидевшимися на вас в Фейсбуке? И видите ли вы какой-то выход для "засвойсчетников" или хотя бы основания для их "прощения"? – Как любой конфликт в ФБ, этот пошумел с неделю и утих. Жизнь пошла своим чередом. Но любую книгу, напечатанную в наши дни за свой счёт, считаю жестом отчаяния, а её автора – конформистом, унылым занудой, который никак не найдёт себя в жизни. Мог бы найти себе полезную профессию. – А что это такое? – Профессия – по определению – занятие, которым зарабатывают на жизнь. Хобби – увлекательное занятие без оплаты. Если я получаю вознаграждение за литературную работу, я профессионал. Кто не получает – он… хоббит. Свежий неологизм. Автограф на сборнике "Поэты настоящего времени". – Давайте поговорим о книгах профессионала, то есть о ваших. На мой взгляд, ваши относительно ранние книги, фантасмагории "Зачем?" и ваш любимый "Вишневый луч", раскрывали тему поиска положительно прекрасных людей во внешне обыкновенных персонах… – Ничего подобного. Я не писала никаких фантасмагорий. Только реализм. Мои романы "Зачем?" и "Вишнёвый луч" – не ранние, и даже не относительно. Ранняя книга у меня написана в возрасте трёх лет. А четвёртый по счёту роман "Вишнёвый луч"– книга жёсткая, болезненная, она крайне груба по отношению к социуму, особенно к интеллигенции. Роман "Зачем?" написан по реальным научным исследованиям. Его принимают за фантастику. Объясняться надоело. Внешне обыкновенных персон в моих книгах нет совсем. А кто такие обыкновенные ? В "Золотой ослице" – Люцифер. В "Скажи это Богу" – богатый врач-психиатр. В "Зачем?" – директор института генетики, женщина, заразившаяся бессмертием. В "Вишнёвом луче" – депутат и две странные женщины, из которых одна является телом, а другая душой одной и той же сущности. Герой романа "Вожделенные произведения луны" – профессор-атеист, коллекционирующий Библии. И кто из них обычен? А кто прекрасен? – Но семья людей, заразившихся бессмертием, показалась мне не отражением реальности, а вашей версией возможного преодоления человеком своей природы… – Гипербола в романе – только скорость заражения. А всё остальное – подлинные научные исследования, просто они сжаты в роман, как в таблетку. По природе человек как раз бессмертен. Обложка первой книги. Любовный боевик про Мишу. Реализм. Самиздат. – И что тут реалистического? – Исследования, как вернуть человеку бессмертие, давно идут. Клонированная наша мышка Машка, потом – английская овечка Долли. Стволовые клетки, расшифровка генома, поиск участка на спирали ДНК, отвечающего за старость и смерть,– всё в ту сторону. Футурологи, ряд учёных и философствующие имморталисты полагают, что лет через пятьдесят лет бессмертие физического тела человека будет обеспечено. Мой роман "Зачем?" – о душе. (Кстати, остальные опусы – тоже.) Когда физическая оболочка получает неограниченную износостойкость, то душа (это краткий пересказ романа) получает осложнения, обусловленные характером и воспитанием заболевшей личности. Что же тут фантастического? Даже обычное наследство и то не всякий гражданин умеет хорошо принять. Роман яростный, написан за десять дней, а зародился на реальном семинаре в институте. С пятикурсниками-журналистами мы размышляли о долголетии. Я спросила: хотели бы они заразиться физической вечностью? Задумались детишки, пошли обедать. А после обеда только пять студентов из тридцати нашли резоны для личного бессмертия. И то торговались: "Останусь я молодым или буду стареть?" Двадцать пять юнцов не нашли смысла в бессмертии: чем, Елена Вячеславовна, так долго заниматься? Перспектива ухода, видите ли, подстегивает их, стимулирует к успеху. О, ужас. "А "Книгу Бытия" читать не пробовали?" – спросила я. Не пробовали. Пошли читать. И сочли, что в раю скучно, вот люди и сбежали. Разговор был в 2003 году. Измучившись с принципиально смертными студентами, я тогда же и написала роман "Зачем?", основанный на реальных научных исследованиях тех лет. Издан трижды, переведён на три языка. – Сколько всего у вас художественных книг на сегодня? – Романов пять, и я пока не предвижу шестого. Есть ещё сборники, пьеса и тонна эссе. С переизданиями и рассказами, с "Избранным" вместе – не знаю сколько. Надо посчитать. С переводами и переизданиями – книг примерно тридцать. Романы все почти документальные, с прототипами все до единого. Названия, если в ряд, читаются как текст: "Золотая ослица", "Скажи это Богу", "Зачем?", "Вишневый луч" и "Вожделенные произведения луны". Они находятся в тесной взаимосвязи, хотя написаны разными стилями и как будто разными людьми. На это жаловались не только читатели, но издатели. Мы расстались в свое время с издательством, которое печатало и допечатывало меня ежеквартально десять лет, когда оно поняло, что из меня нельзя сделать проект: автора, который одну и ту же тему долбил бы вечно. После "Золотой ослицы" от меня, возможно, ждали стада "Ослиц". Конечно, я профессионал, но не ремесленник. А сейчас все мое время и нервы занимает книга для серии ЖЗЛ об Олеге Николаевиче Ефремове. Чтобы сдвинуть эту глыбу, я начала переучиваться на левшу, выращивать цветы на подоконнике, рисовать на стенах своей квартиры. Могу показать. "Золотая ослица". Первое издание романа, первый экземпляр, апрель 1997. – Почему именно Олег Ефремов – издательство предложило или вы сами его выбрали? За что? – Мы шли навстречу друг другу: издательство и я. Мечты подростка: слетать на Луну и написать для ЖЗЛ. (Знала бы я, чего мне будет стоить мой выбор! Сейчас пишу и каждый день рыдаю.) Герой Социалистического Труда, глаза зелёные. Правдолюб в острой форме. Откуда "глаза зелёные"? Из выездного дела. Он ведь ездил за границу, а в то время, чтобы выехать за пределы, нужна была не только въездная виза в чужую страну, но и выездная виза из СССР. Составлялось выездное дело. В архиве я читала папку с его выездными делами. Любой человек должен был писать о себе честно абсолютно всё, включая пребывание на оккупированных территориях во время войны, – и, разумеется, особые приметы. Никаких биометрических паспортов ещё не было. Ефремов писал в анкете, что он шатен, рост 1 метр 80 сантиметров, глаза зеленые, а особая примета – худой! Артист… – Кто для вас Олег Ефремов – как для человека, как для его биографа? Собираетесь ли вы в книге разрушать набор стереотипов и что в личности режиссера и артиста выведете на первый план? И почему вы плачете? – Отвечаю по пунктам. Он режиссёр, читающий Чехова. Я писатель, имеющий медаль им. Чехова за статьи в защиту его достоинства. (Чехов никогда не выдавливал никаких капель раба . Манипуляция с помощью оборванной цитаты.) Стереотипы – моя любимая мишень. У меня в юности был первый разряд по стрельбе. Герой всех моих книг – и романов, и учебников, и пьес, и публицистики, – я лично. Посему в книге для ЖЗЛ – мой Ефремов . На жёстком фундаменте документов и личных выводов историка, то есть моих. Я корректно пользуюсь историческими материалами и владею навыками. Некогда работала завотделом истории на радио. В книге нет ни одного додуманного факта или присочинённой страсти. Глаза зеленые. – Как вы планируете все это совместить в одной книге ЖЗЛ? Ведь эти издания предполагают определенный формат, а он зачастую если не скучный, то казенный, как выездное дело? –Книги должны быть, простите, читабельны. На мой взгляд, в любых жизнеописаниях невыносимо линейное, последовательное, диахроническое изложение: "Сидор Матрасович родился в Урюпинске. Его отец был печник, мать доярка, дед стрелочник…" – и через абзац читатель уже спит, урытый дедушками, прабабушками, решительно не понимая, какое ему дело до урюпинского стрелочника. А недавно я узнала страшную тайну человеческого сознания: наш мозг не воспринимает текст-справочник. В линейно-фабульном изложении нет ничего запоминающегося априори. А сюжет, эмоции, неожиданные повороты мы запомнить можем. Автор-биограф вправе начинать с конца, как в детективе, можно с середины, – строить текст так, как это удобно его перу и глазу читателя. Мне удобно писать о том, как я воспринимаю Олега Ефремова, кто он мне . Фактография книги безупречна, гарантирую. Правда, я смотрю на Олега Николаевича через семейные очки: в правой линзе Ефремов для меня – из огромной семьи фильма С. Ф. Бондарчука "Война и мир". Для всего белого света это эпопея, получившая "Оскар", одно из величайших кинополотен мира. Ефремов играл Долохова. А мой родной дядя написал к фильму музыку. Для меня "Война и мир" – наше домашнее "хоум-видео". Вячеслав Овчинников, младший брат моей матери, писал музыку, и я под неё росла. И люди на экране для меня все свои. Я же сирота с очень раннего детства, и поиск семейно-домашнего начала для меня как воздух. Единственное фото Елены Черниковой с обоими родителямяи. – Тоже звучит несколько сюрреалистично… – Я читала юношеские дневники Ефремова и его школьные сочинения. Я знакома с его почерком. Их, почерков, было не меньше пяти вариантов. Я видела, как он, ещё подросток, репетировал росчерк-автограф. Я видела, как на хвостике подписи приживалась загогулинка, похожая на знак фунта стерлингов. Он отлично учился, быстро всё впитывал. Если ему было скучновато, рисовал на промокашке. Помните промокашки? Рисует себя анфас, в профиль, рисует весь урок химии, а рядом ставит подпись. Он умел видеть себя со стороны, он себя строил и лепил заботливо, аккуратно, словно примерял через незримый объектив кинокамеры,– и расписывался. Я своей рукой водила над его буквами, чтобы понять, что он чувствует, когда пишет о ролях, о женщинах, о родителях. Артист, влезая в шкуру другого, дышит его дыханием, ходит его походкой (один из методов, антистаниславский, скажем так). Я впустила в себя другого через его буквы: для меня самая понятная знаковая система – буквы. Мне повезло узнать не типографские, опосредованные, а живые, на пожелтевшей бумаге маленьких блокнотиков послевоенных лет, в клеточку и на каждой строчке, бисерным почерком. Я удивлялась, как Олег Николаевич глаза не сломал – а дальше выяснилось, что у него в юности была угроза отслойки сетчатки. Я узнавала о его болячках – например, у него был фурункулез, а я по себе знаю, что такое фурункулез в юности. Все в голос поют, что Ефремов обаятелен. Да, но теперь я внутри системы его фирменного обаяния, и там больно. За улыбкой – грусть, юмор, ответственность, стремление помочь. Многое, многое там, за туманом обаяния. Одесса. Руками не смотреть. – Что особенного для театрального деятеля в том, что Ефремов читал Чехова? – Ефремов поставил все основные пьесы Чехова, и не раз. Он всю жизнь к нему возвращался. Зачем? Он играл в "Чехове и К" практически перед смертью, это была последняя его съемка в жизни. Вынимал трубочки дыхательные, ехал в Мелихово и там играл в этом длинном сериале, начитывал Чехова, ездил в усадьбу просто на скамеечке посидеть. Стремление что-то еще взять от Чехова в Ефремове чрезвычайно. Почему? Я начала думать: а какие у нас существуют стереотипы о Чехове – и о Ефремове? Мы, имею в виду не специалистов, а широкие читательские массы, воспринимаем Чехова как пенсне, чахотку и капельницу, приставленную к рабу. Перед массовыми глазами стоит доктор-интеллигент из учебника. Откройте документальную повесть "О Чехове" Корнея Чуковского. А там – большой весельчак Чехов, здоровенный мужик, гостеприимный до жути, шутник до последних дней, несмотря на туберкулез. Шкодливый балагур и – всю жизнь "давил раба по капле"? Никогда Антон Павлович каплю раба из себя не выдавливал и другим не советовал – это оборванная цитата из его писем к брату Александру и к Суворину, где речь идет о сюжете для рассказа! Но тут долгий разговор… – По-видимому, в левой линзе ваших очков – Ефремов, которого немногие знали? – Я опросила людей: какие ассоциации накаменели в их памяти? Выяснилось, что они видят два театра, водку и молодку. Я пересчитала женщин Ефремова – по медиа, по слухам, всеми способами. В итоге армия женщин состоит из (не скажу точно, но численность несерьёзная). Любой студент богемного вуза даст ему фору. Для артиста, худрука двух театров, сыгравшего в кино кучу ролей, десяток любовных историй – практически аскетизм: в его жизни женщины почти не играли роли. Или ещё стереотип – алкоголь. Да, друзья рассказывают, как он "уходил в экспедицию". Или "отдыхал". Или "болел". Я прекрасно представляю, какие социальные проблемы возникают у пьющего человека. Я пересчитала деяния Олега Ефремова в каждый год его жизни. Вот он подписывает депутатский запрос. Вот он едет на гастроли. Вот он ставит спектакль. Вот он собирается сниматься в кино в главной или эпизодической роли. На все это вместе взятое нужно 48 часов в сутки. Выпить? Тут даже закусить некогда! Как он умудрился завоевать славу пьющего человека при таком объеме реально сделанного в жизни, для меня загадка, но я попытаюсь ее разгадать. Подсказчиком будет, скорее всего, Сергей Есенин. Есть байка (возможно, правдивая), как идут Есенин с Клюевым по улице трезвые и беседуют. Видят кабак, заходят, и Есенин тут же начинает шататься и разыгрывать из себя пьяного хулигана. Делал себе имидж. Но сколько за 30 лет жизни успел написать Есенин! Пьяный гениальных стихов не напишет. Значит, Есенин большую часть своего "общеизвестного" пьянства сыграл на глазах у публики. Алкоголические шоу Ефремова – это, подозреваю, тоже порой была игра. Табаков рассказывал, что таким образом Ефремов освобождался. Это цитата. Возможно. А ещё бывает странный эффект: сотрапезники пьют, а трезвый человек хмелеет. Не знаю, как это объяснить научно, но факт известный мне лично. Петербург, выступление Елены Черниковой в квартире-музее М. Зощенко. – Что же в сухом остатке у вас вышло – ангел без крыльев? – По крайней мере, представить себе, что Олег Николаевич занят был бабами и водкой, невозможно. Глубоко погрузившись в его биографию и бумаги, ответственно заявляю: женат он был на театре. Главная его любовь – сцена. В кино он, скорее, отдыхал. Для него, артиста высшего уровня, сыграть в кино, на отточенном мастерстве – это как отпуск, радостное развлечение. Кстати, я пересмотрела почти все фильмы с его участием, и огромная глава в моей книге – о том, как женщина, его современница, смотрит советское кино сегодняшними глазами. Отсюда и слёзы. – Вы сказали, что стереотипы разрушать – ваше любимое занятие. Поделитесь, какие еще массовые убеждения вы опровергли? – Вы точно уловили, что раскрошить стереотипы – мое любимое занятие. Я давно коллекционирую ошибки речи, а также оборванные цитаты, ставшие мемами, догмами, убеждениями. Для меня работа с истиной очень утилитарна: я хочу знать, как было на самом деле. Буду копать. Из вороха сплетен доставать неповрежденную правду. Например, вы знаете, когда Станиславский написал свои великие работы, которые теперь лежат в основе его системы и которым он, считается, следовал в актёрстве и режиссуре? В конце жизни. Очень многое было абсолютно не так, как мы себе представляем, и в нашей культуре, и в истории. Великая имиджмейкерица – Анна Андреевна, придумавшая себе роман с Модильяни. У неё есть сладкая предтеча – Анна Петровна Керн, приписавшая себе стихотворение Пушкина "Я помню чудное мгновенье", будто ей оно посвящено. Сочиняя мемуары в конце жизни, Керн уже считала себя и Татьяной Лариной, и "блестящей Ниной Воронскою, \ Сей Клеопатрою Невы". Теперь о Керн пишут даже диссертации, она – символ возвышенной любви, прости Господи. Для меня работа с Ефремовым для серии ЖЗЛ – огромный подарок. Музыка, одежда, мысль и аромат эпохи, забытой или недопрочитанной советской истории большой страны. Ефремов пронес в своём сердце все "три карты": оттепель, перестройку и девяностые. Он дал мне потрясающий повод обратиться к интерпретациям документов и событий. А в головах поколения – до смешного: кто-то считает, что "оттепель" закончилась в конце 1960-х годов. Кто-то считает, что она закончилась в 1964 году, когда свергли Хрущева. Кто-то уверен, что она закончилась в конце 1950-х, когда началась травля Пастернака. Мало кто помнит, что "оттепель" стартовала в 1953 году романом Эренбурга "Оттепель", и была не хрущевской . И ХХ съезд не всех потряс, как теперь принято считать, потому что доклад Хрущева был секретным и отнюдь не был вывешен на заборе. Влечение среднего человека к упрощенному мышлению неодолимо, а у меня сейчас есть возможность кое-что уточнить и опровергнуть. Суздаль, мёд, писатель и народ. – У вас можно бесконечно брать интервью обо всех этих значимых для русской культуры персонах. Желаю успешно закончить книгу об Олеге Николаевиче Ефремове, которую уже хочется прочитать. А какой будет следующая книга, вы уже имеете представление? – Друзья требуют, чтобы я написала о моём дяде, великом русском композиторе Вячеславе Овчинникове. Но это вряд ли возможно, есть причины. А на днях, дай Бог, выйдет моя новая повесть в двух частях: "Абсолютная проза" и "Парабазис". Вёрстку я уже видела. Это счастье. Спасибо вам, Елена, за беседу. – Удачи вам. Спасибо за интервью!