Мария Ахметзянова: «Я лежала и плакала, казалось, я умираю»

Актриса не любит говорить о своих проблемах, зато с удовольствием делится радостью. Подробности — в интервью Мария Ахметзянова снялась уже не в одном фильме, в том числе в полюбившейся зрителям «Молодежке», но приковала к себе внимание после роли бескомпромиссной, но очень трогательной Софьи Николаевны Белозеровой в новом сериале «Год культуры». Ее героиня — доцент кафедры русской литературы, и сама Маша по первой профессии — филолог. Поступив на актерский факультет, она сразу узнала, что скоро станет мамой. Сегодня сыну Даниле почти семь лет, а их союзу с актером Андреем Назимовым — девять. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Мария, у вас в последнее время — одна значимая премьера за другой. Совсем недавно на Первом канале закончился показ сериала «Зорге», где вы играете любимую девушку главного героя. До этого все восхищались вашей работой в очень смешной и тонкой комедии «Год культуры». Как вы попали в два таких прекрасных проекта? — Везде — достаточно случайно, по крайней мере, очень спонтанно. Из группы «Зорге» мне позвонили и сказали, что есть буквально два часа на то, чтобы я сама записала пробы. Трудность была еще и в том, что прислали одну из самых тяжелых драматических сцен, плюс она была с партнером, а у меня в тот момент не было даже человека, который помог бы меня записать. Но в результате все сложилось. «Год культуры» должен был стартовать через две недели, но у них не было актрисы на главную роль. Мне позвонили со словами: «Маша, у нас начинается проект. Главная героиня совсем на тебя не похожа, но кто знает — приди попробуйся». «Интересно, откуда вы знаете, что я не подхожу, вы же меня даже не пробовали», — подумала я, и в первую очередь мне захотелось им доказать, что они не правы. Получилось. (Смеется.) А бывает, узнаешь о новом проекте — и все понимаешь про героиню, чувствуешь, насколько она близка тебе, видишь готовый образ, потому что читаешь просто про себя. Так было у меня еще и с книгой «Зулейха открывает глаза». Все звонили и говорили: «Маша, почитай, это про тебя». Я отвечала, что уже читаю, и у меня такие же чувства. Когда дочитывала, узнала, что это произведение уже экранизируют. — Сегодня вы уже знаете, что такое успех. А что для вас стало первым личным успехом? — Наверное, слова моих родных — мамы и бабушки, что они гордятся мной. Это для меня — важный показатель успеха. Тогда бабуля еще была жива, и я видела после моих первых проектов, как она радовалась, что у меня получается. Вот это — самое дорогое. — У вас доверительные отношения с родными? — Сейчас мы стали ближе. А раньше — нет, не было такого уж откровенного общения, я им никогда ничего не рассказывала. — Почему? Вы же говорите, они за вас радовались… — Конечно, радовались. Так сложилось. У меня есть еще старший брат, у нас разница в полтора года. Но мы абсолютно разные люди, и с ним тоже никогда не были очень близки. Самые доверительные отношения были, наверное, с бабушкой (мы с ней очень похожи). Атмосфера в семье всегда была теплой, просто я не помню такого, чтобы мы садились и обсуждали каждый день, что у кого произошло. Родители много работали, а я сама за себя отвечала, всегда считала, что все смогу, сумею, со всеми проблемами и неудачами разберусь. У меня были всякие ситуации, но я не хотела никого втягивать, чтобы они не переживали лишний раз. — А с подружками вы откровенны? — Не всегда. Я вообще стараюсь не нагружать их своими проблемами, а делиться радостью и теплом. Когда я стала заниматься спортом, а мне это было противопоказано (в детстве мне поставили диагноз: порок сердца), я отвратительно себя чувствовала после бега, задыхалась, лежала и плакала, казалось, что умираю, но никто этого не знал. — Как?! А где же были тренеры — они этого не видели? — Нет. Мне удавалось скрывать свое состояние. Для меня это была жизнь в удовольствие. Понимала, что без спорта не смогу. — Но ребенок же не может осознавать риск… — Я думала, что контролирую свои силы: да, мне плохо сейчас, но мне же сказали, что это пройдет с годами, и, слава богу, прошло. Но все равно было страшно по ночам лежать и не шевелиться — с ощущением того, что у тебя сейчас остановится сердце. И на балете такое частенько случалось. — На съемках «Года культуры» вам тоже было плохо, даже вызывали «скорую»… — Просто я не очень люблю говорить об этом. Бывало и такое. Нужно внимательнее относиться к себе и своему организму, прислушиваться. А у меня это не всегда получается. — Так тяжело дались съемки? — Честно, да. Это был для меня абсолютный шок: новый жанр, главная роль и такого уровня партнеры! К тому же перед началом была всего неделя на подготовку, и передо мной лежала огромная стопка сценария из двадцати серий. Вариантов не было, нужно выложиться по полной. Главное — ничего не бояться. — Вы видели пересечение характера героини со своим? — Да! Гиперответственность. (Хохочет.) Куда ее засунуть, уже не знаю. Я очень хочу чуть легче относиться ко всему, потому что это мне сильно мешает в психологическом плане и сказывается на здоровье. Не знаю, почему я такая. Наверное, все началось с балета. — Вы серьезно им занимались. Почему не пошли дальше по этой стезе? — Да, я двенадцать лет отдала балету. Но, когда я все оттуда максимально выжала, мне стало неинтересно, захотелось чего-­то другого. Я еще ходила в художественную школу, у нас выставки проходили в Венециановском училище. Потом наши работы отправляли на городские выставки, одна моя картина уехала в Москву, другая — в Америку, но я узнала об этом, когда их уже отправили. Для меня это было большим удовольствием, я хотела учиться на дизайнера ландшафтов или интерьеров в Петербурге. Но не решилась, осталась в родном городе. И, чтобы не терять время, пошла на филологический факультет. — Смешное совпадение, что ваша Соня из «Года культуры» преподает на том же факультете… — Самое смешное, что я напрочь забыла об учебе на филфаке. В первый раз я задумалась об этом, когда мы уже завершили съемки, и кто-­то спросил: «А вы знали, что Маша по образованию еще и филолог?» Уже на первом курсе я поняла, что мне дико скучно и писать лекции, и исправлять ошибки, — я вообще не понимала, что там делаю. И вот спустя годы меня вдруг утвердили на роль заместителя заведующего кафедрой русской литературы. И это было куда интересней периода учебы на филолога. (Смеется.) — Вам было скучно, но тем не менее до конца пять лет оттрубили… — Мне хотелось бросить. Но пришлось доучиться. Наш семейный принцип — все доводить до конца, у меня и мама такая. И потом… что я понимала в шестнадцать лет?! Я старалась находить во время учебы что-­то интересное для себя, у меня была практика на местном телеканале полгода, но я бежала и от этого. — Но Тверь не так далеко от Москвы. Не было мысли уехать в столицу? Вы же не самая тепличная девочка — самостоятельная, смелая. Можно было летом между курсами попробовать поступить… — Я думала об этом на втором-­третьем курсе, но, наверное, не хватило решимости. Я тогда толком не знала, чего хочу, пытаясь прислушиваться к себе, к своим желаниям. Хотя мне все твердили, что я должна стать артисткой, такого стремления у меня тогда еще не было. — Когда же этот червячок пробрался в голову? — Наверное, когда стали больше говорить об этом. Мы с подругой постоянно устраивали представления, спектакли дома и в школе. И все мне советовали поступать в театральный вуз. Первый раз я задумалась об этом лет в шестнадцать, смотрела какие-­то фильмы, и возникал вопрос: «А смогла бы я так сыграть?» И я уже тогда чувствовала, что смогу. Но все это появлялось вспышками и уходило. Я искала себя. Наверное, так было нужно — преодолеть все преграды, чтобы прийти к своей мечте. Если бы я не прошла через какие-­то сложности, думаю у меня не было бы жизненной мудрости, опыта. — Мудрость — очень взрослое слово… — Мне кажется, мудрость, по крайней мере, к женщине чаще приходит с рождением ребенка. У меня случилось именно так. — Вы узнали о беременности, когда уже учились в Школе драмы Германа Сидакова? — Чуть раньше. Это было летом перед началом учебы, на съемках. Я встала на учет в актерское агентство сразу, как только поняла, что хочу заниматься именно этой профессией. — Не испугались, как будете совмещать учебу с ребенком? — Нет, я абсолютно точно понимала, что это в моих силах. Я вообще, можно сказать, родила прямо на экзамене. (Смеется.) Потом очень помогал муж, и мама приехала, выходили как-­то из положения. А во время беременности прекрасно себя чувствовала — мне это придавало еще больше сил и вдохновения. — Почему вы поступили к Герману Сидакову? — Большую роль в моем выборе сыграло то, что обучение длится не четыре года, а намного меньше — смотря на какой курс поступишь. А так как мне было не шестнадцать-­семнадцать лет, у меня не было выбора, иначе я бы окончила институт в двадцать семь лет. Мой супруг Андрей учился в ГИТИСе на курсе Сергея Васильевича Женовача, и Герман Петрович преподавал там вместе с ним. Все его студенты говорили, что Герман Петрович — тот педагог, который дал им больше всего. К тому же он, как и Сергей Женовач, ученик великого Петра Фоменко. После этого не было сомнений, что нужно идти к нему. — Как вы познакомились с Андреем? Это произошло в Москве? — Мы познакомились в Твери, когда он приезжал на каникулы домой, к родителям. Это было место, в котором никто из нас не должен был оказаться, — просто, видимо, так должно было произойти. Мы встретились и как-­то зацепились в этой жизни. — Вы официально женаты? — Нет. И думаю, что это не имеет никакого значения. — Андрей вас поддерживает, рад вашим успехам? — Я не могу отвечать за него, но надеюсь, что это так. (Смеется.) — Значит, вам хотелось бы большего выражения радости за вас? — Наверное, благодаря своей самостоятельности я просто делаю и не жду, что меня кто-­то похвалит. И в детстве такого не было. Меня нечасто хвалили. — Почему? Детям же это очень нужно, и это помогает им в будущем… — Так сложилось. И мне хотелось быть лучше всех, чтобы родители, наконец, поняли, что я действительно крутая (улыбается), и сказали это. Хотя я знаю, что внутри они всегда радовались за меня. — А кто они по профессии? — Мама по образованию дирижер хора, ее карьера могла быть очень успешной, но она оставила ее ради детей. Поэтому хочется ей подарить радость — для нее удовольствие видеть меня на экране и смеяться, как, например, на «Годе культуры». Мама часто приезжает и ко мне, и к брату — там двое внуков. Я безумно радовалась, когда она смотрела первые серии «Года культуры» и так хохотала, что Даня приходил к ней и просил смеяться потише, чтобы соседи не прибежали. А папа — музыкальный человек, они вместе с мамой создавали музыкальную группу, он играл на гитаре, а она пела. Так у них начинались отношения. — Папа должен восхищаться дочкой, говорить, что она красивая, тем более в вашем случае это правда… — Никто никому ничего не должен. (Смеется.) Необходимо дарить свое внимание, свою любовь, и не всегда для этого нужны слова. Можно просто быть рядом. — А какая вы мама? — Достаточно строгая. Ребенок должен знать, что не все в этой жизни дозволено, понимать, что надо отвечать за свои поступки. Но я никогда не кричу на сына, стараюсь вообще не повышать голос. Все можно обсудить спокойно, я думаю, что это лучший вариант, ребенок все поймет и больше не будет совершать подобного. — Но вы хвалите его, помня о своих детских переживаниях? — Да. Обязательно. Мне кажется, это очень важно: он должен понимать, что на правильном пути, у него всегда есть поддержка, он не один в этом мире. Но это нужно делать в меру и заслуженно. — У Дани есть какие-­то увлечения? — Футбол, но это пока «на паузе», и плавание. Даня пробует то, что ему нравится. Музыкой год занимался, но ему было тяжеловато и скучновато, когда изучал сольфеджио. — Вы стараетесь оградить сына от чего-­то? — Я ему даю возможность совершать ошибки, но если понимаю, что это очень опасно, то, естественно, запрещу. А вообще у ребенка должна быть свобода, как у каждого человека. Без этого мы не сможем жить. Некоторые говорят: «Как можно быть свободным в отношениях?» — можно, но здесь у каждого своя голова. На мой взгляд, если ты не даешь шагу сделать своей половинке, то это убивает обоих. Главное — быть честным. — Вы с мужем ссоритесь или спокойны и здесь? — Мы ссоримся, как все нормальные люди. Даже по пустякам. Мне кажется, что в таких ситуациях обязательно нужно разговаривать, нельзя таить в себе обиду. Но мы абсолютно разные, я всегда могу высказать правду в глаза, и, наверное, я чуть ли ни единственный человек, который способен ему говорить все как есть. — Даня гордится тем, что мама — актриса? — Думаю, да. Он смотрит мои фильмы. Спрашивает меня после проб, как все прошло, очень радуется за меня. Это мне большой бонус. (Смеется.) Он ребенок, не стесняется своих эмоций. Рассказывает друзьям обо мне, хотя я всегда его прошу: «Пожалуйста, не надо». Если видит, что меня узнают, кричит: «Это она!» Он так часто делает, а мне всегда неловко. Я не очень люблю подобное внимание. — У вас есть ощущение нужности вашей профессии, ведь вроде бы можно прожить без театра и кино? — Это лекарство. И для тех, кто смотрит, и для тех, кто работает в кино и в театре. Если бы у меня не было актерской профессии, мне бы очень хотелось, чтобы моя жизнь была полезной: важно помогать людям, животным, планете. Искусство помогает переосмыслить что-­то. Можно выйти после спектакля или фильма и начать действовать, а порой просто жить.