Дженнифер Аллора: «Шелковые цветы вредят планете еще больше, чем пластиковые»

Татьяна Сохарева: Вы часто критикуете явления, в которых проявляется имперское национальное сознание — военные победы, спортивные чемпионаты. По-прежнему ли для вас актуальна эта тема и изменился ли сегодня ваш подход к ней? Дженнифер Аллора: Мы действительно обращались к этой теме с первых шагов в искусстве, и после переезда в Пуэрто-Рико она для нас вновь стала актуальна — мы живем на острове, который по сути является колонией США. Художественная практика помогает нам в осмыслении таких понятий как современный империализм, государственный долг и так далее. Они глубоко вшиты в наш повседневный опыт, поэтому наша работа во многом сводится к поиску новых форм разговора об этих вещах на языке современного искусства. Инсталляция «Привой» — это тоже репрезентация тревожащих нас проблем. В ее основе — цветы дерева, растущего только в странах Карибского бассейна. Два года назад оно было практически уничтожено страшными ураганами, разрушившими большую часть Пуэрто-Рико. Последствия были настолько чудовищными, что некоторые районы целый год оставались без электричества. Как мне кажется, это результат не только природной катастрофы, но в том числе и политических отношений. Т.С.: Вы имеет в виду отношения с США? Д.А.: Да, мы до сих пор ждем, когда прибудет материальная помощь. Она необходима для восстановления острова и его инфраструктуры, но помощи как не было, так и нет. Тем более что инфраструктура оставляла желать лучшего и до урагана. Остров пребывал практически в руинах, потому что компания, которая обеспечивает его электроэнергией, погрязла в долгах. У нее не было средств, чтобы поддерживать в рабочем состоянии электроэнергетическую сеть. Так что я бы сказала, что в мире все взаимосвязано, и нам как художникам в первую очередь интересны эти переплетения, которые можно исследовать, например, с помощью цветов. «Привой» — это наш комментарий, с его помощью мы подбираемся к сложной системе связей, существующих в той реальности, в которой живем. Это касается не только стран Карибского бассейна. Мы все живем в мире, где решающую роль играет капитал, поэтому инвесторы из Москвы также вовлечены в процессы, о которых мы говорим. Дженнифер Аллора и Гильермо Кальсадилья. Courtesy Музей современного искусства «Гараж» Т.С.: Я бы хотела поговорить о соотношении локального и глобального в вашем творчестве, в значительной степени ориентированном на проблемы Карибского региона и его связи с Америкой. Трудно ли говорить об этом с европейской или российской публикой? Д.А.: У любого произведения искусства есть поэтическое измерение, которое оперирует метафорами, это универсальный язык. Я бы назвала это способом выстраивания отношений между несочетаемыми феноменами. Он открывает перед нами возможность изобретать новые формы чувствования, мышления, самоидентификации. Благодаря искусству мы можем иначе взглянуть на мир, который нас окружает. При первом взгляде на инсталляцию «Привой» зритель, как правило, недоумевает. Он видит незнакомые яркие цветы, подходит поближе и понимает, что самостоятельно они появиться здесь не могли. Более того, они искусственные, и это вполне очевидно. Ни птицы, ни муравьи не будут ими питаться, они не станут частью местной экосистемы. Такой вывод рождает беспокойство, а это, как мне кажется, очень мощное чувство. Оно призывает задуматься об окружающем мире и о возможности сосуществования с чем-то новым и незнакомым. Для описания своих ощущений я бы использовала именно это слово — беспокойство. Т.С.: Инсталляция говорит об экологических проблемах, но почему для ее производства вы использовали такой неэкологичный материал как пластик? Д.А.: Мне хотелось, чтобы эта работа воспринималась как монумент исчезающему цветку, а для памятников человечество исторически использовало наиболее прочные и долговечные материалы — мрамор, бронзу. В современном мире нет более распространенного и долгоживущего материала, чем пластик, и нам показалось логичным использовать именно его. Я бы назвала этот монумент перверсивным, потому что живые деревья на площади перед музеем рано или поздно исчезнут, а пластиковые цветы останутся. Важно отметить и то, что мы не пытаемся убежать от вопросов, связанных с загрязнением окружающей среды. Наоборот, инсталляция акцентирует на них внимание. Чтобы защитить нашу работу с точки зрения экологичности, скажу, что цветы сделаны из отходов производства огромного китайского завода. Это довольно распространенная технология, когда сырьем для производства становятся отходы более крупного предприятия. Изначально мы рассматривали возможность использовать в работе шелк, но оказалось, что шелковые цветы вредят планете еще больше, чем пластиковые. Дело в том, что при окраске шелка загрязняется огромное количество воды, а это не менее серьезная проблема. Посмотрите на стол, за которым мы сидим, — сколько вокруг пластика! В наших телефонах установлены батареи, которые также негативно влияют на окружающую среду, и что с этим делать, я не знаю. Долгое время считалось, что будущее энергетики —солнечные батареи и другие виды «зеленой» энергии. Но выяснилось, что при производстве солнечных батарей используется литий. По-моему, никто сейчас не знает, как вести себя в сложившейся ситуации. Мы привыкли к определенному образу жизни, он невозможен без использования пластика, и альтернативы у нас пока нет. Allora & Calzadilla. Бегемот надежды. 2005. Грязь, свисток, ежедневная газета, перформер. Вид инсталляции на выставке «Всегда немного дальше» на 51-й Венецианской биеннале. 2005. Фото: Джорджо Боата. Courtesy Allora & Calzadilla Т.С.: «Привой», как вы заметили, очень поэтичная работа. Не боитесь, что эстетика задавит политику? Д.А.: Нет, таких опасений у меня нет. Мне кажется, здорово, что сначала вас привлекает яркий цвет и масштаб работы, а потом она запускает более глубокие размышления. Красота меня ничуть не пугает. Я не считаю, что произведение современного искусства по определению должно быть антиэстетичным. Мы сделали немало работ, которые противоречат конвенциональной эстетике, но эта — совсем другая. Я бы сказала, она довольно бесхитростная. Отправной точкой для нас было размышление о времени и пространстве. Только представьте, что через сотни лет климат изменится настолько, что в России будут тропики. Таким образом, привезя сюда тропические цветы, мы играем с темпоральностью. Я, конечно, надеюсь, что этого никогда не произойдет, но можно сказать, что наша работа — такое предвестие возможного сценария будущего. Об этом важно помнить. Тем более что климат радикально менялся на протяжении всей истории существования нашей планеты. Три миллиарда лет назад на месте Москвы было нечто принципиально иное. Поэтому работа с пластиковыми цветами заставляет нас думать более глобально и наводит на мысли об антропоцене — о том, как вообще человечество выглядит на фоне масштабных геологических изменений. Т.С.: Откуда у вас интерес к маргинальным артефактам, вроде самой древней в мире флейты или самого большого телескопа, которые вы использовали в прошлых работах? Д.А.: Я бы не сказала, что это осознанное коллекционирование, просто иногда мы находим объекты, удачно вписывающиеся в нашу художественную траекторию. В какой-то момент нас заинтересовала история древнего мира и связанные с ней вещи. Наверное, этот интерес пробудился после того, как родилась наша дочь. Allora & Calzadilla. Легкая атлетика. 2011. Перевернутый танк, тренажер, атлет (Дэн О’Брайен, золотой медалист в десятиборье на Олимпийских играх 1996 года). Вид инсталляции на выставке Gloria, устроенной Музеем искусств Индианаполиса в павильоне США на 54-й Венецианской биеннале. 2011. Фото: Эндрю Бордвин. Courtesy Allora & Calzadilla Т.С.: Считаете ли вы свое искусство примером общественной деятельности? Д.А.: Искусство не должно служить политике, на мой взгляд. Это более сложный феномен. Как правило, произведения искусства, которые мне нравятся как зрительнице, тоже делают нечто большее, чем просто отстаивают определенные политические ценности. В своей работе я действительно часто обращаюсь к идеям, которые мне близки, но наши произведения скорее философские. Надеюсь, что нам удается затрагивать более глубокие вопросы. Мы стремимся изучать масштабные темы. Нам интересна, например, этика в широком понимании этого слова, отношения между людьми и миром. У нас есть произведения, откровенно переосмысляющие ту или иную политическую ситуацию, но мы всегда пытаемся смотреть на нее с художественной точки зрения. Стараемся придумывать что-то новое и в то же время оставаться в диалоге с историей искусства. Для нас очень важен вопрос распределения власти в современном мире. Я бы даже сказала, что он ключевой в нашем творчестве. Нам интересно, как устанавливаются властные отношения и как искусство может помочь пересмотреть их. Так что термин, с которым я себя ассоциирую, — это не политика, а критика. Я задаюсь вопросом, почему вокруг нас все так, а не иначе? Могу ли я вообразить мир другим? Такая позиция позволяет нам мыслить масштабно и освободиться от политических стереотипов. Т.С.: Как складываются ваши отношения с американскими институциями, связанными с искусством? Я помню, что когда вас выбрали представлять США на Венецианской биеннале, это вызвало некоторое напряжение. Д.А.: Институции часто приглашают художников, чтобы те помогли им разрешить сложные морально-этические вопросы, связанные с их деятельностью. В США самокритика — это такой национальный спорт, часть традиции. Но важно помнить, что все мы находимся в сложной ситуации, и было бы слишком просто взять и отказаться от отношений с крупными структурами в области искусства, как отказаться, например, от использования пластика. Все подобные организации так или иначе ведут сложную политическую игру, но, как мне кажется, для создания произведения искусства нужна более глубокая причина, нежели протест.