Полина Максимова: «Мы — поколение крайностей»

Актриса рассказала о том, почему считает свое поколение «ненормальным», чем любит заниматься помимо карьеры и почему гордится отцом На кинонебосклоне новая звезда, Полина Максимова. Комедийный сериал «Деффчонки» стал для молодой актрисы прорывом. Ее героиня, «профессиональная блондинка» Леля, покорила зрительскую аудиторию. А другие работы раскрыли талант с совершенно иной стороны. Сама Полина мечтает стать «Бодровым своего поколения», утверждает, что никогда не простит предательства и подумывает о том, чтобы сбежать на недельку куда-нибудь в тайгу. Подробнее — в интервью журнала «Атмосфера». — Полина, по-­моему, прекрасная у нас получилась фотосессия. А какой у вас стиль одежды в жизни? — Кэжуал. Скандинавский стиль мне нравится. Минимализм и сдержанность. Люблю трикотаж, все мягкое. Я так долго играла «блондинок», поэтому, если можно не надевать каблуки, этого не делаю. А если все-таки каблук, то не шпилька. Люблю массивные украшения. А вообще одеваюсь по настроению: могу классический костюм сочетать с кроссовками. Или выбрать платье необычного кроя. Мне нравится классика с долей хулиганства. — Вы сами с детства выбирали, что носить, или вас мама опекала? — Мне кажется, мама меня до сих пор опекает. (Смеется.) Чаще всего покупает вещи она. Во-­­первых, у нас один размер, и мама мерит все на себя, а во-­­вторых, я доверяю ее выбору. Вкус у нее отменный. Короче, у нас в семье очень удобный гардероб. Мы одеваемся в одних и тех же точках. — Если судить по фотографиям, вы с мамой так похожи, что можно спутать. — Да. А если папу увидите, скажете, что я похожа на папу. — То есть ваши родители схожи по типу? — Нет, вообще разные. — Как они ладят друг с другом? — Великолепно! Мне было двенадцать лет, когда они развелись. У них прекрасные отношения, но только на расстоянии, потому что каждый оберегает свое личное пространство. — Но вы так тепло о папе говорите. Никакой обиды на него? — Никакой. Когда папа Атлантический океан перешел четыре года назад, мы с мамой летали на Барбадос его встречать. — Он как Федор Конюхов? — Нет. (Смеется.) Он как Владимир Максимов. Папа — второй человек в России, который перешел Атлантический океан на веслах в одиночку. По образованию он актер, но в девяностые годы от профессии отошел. Киностудии все закрыты, в театрах разруха, я маленькая, и папа зарабатывал везде, где можно было, для семьи. А мама меня растила. Потом вернулась в театр. Она всегда рядом. У нас такая связь, что я без мамы никуда. Я не могу, например, ни с кем отдыхать, кроме нее. — Я читала, что вы сейчас живете отдельно? — Да, это так, но я в маме очень нуждаюсь. Мне с ней хорошо! Мы лучшие друзья. Можем вместе пойти потусоваться, поужинать в ресторане. — Родители были совсем молодыми, когда началась перестройка, и их актерская карьера сломалась. Неужели они не отговаривали вас от актерства? — Отговаривали. Предупреждали, что это лотерейный билет и ты либо вытянешь его, либо нет. Но я не могла видеть себя ни в чем другом. Для меня это понятная среда. Я понимаю, о чем артисты говорят, чем они живут. И у нас в семье не принято куда-­­то направлять, поэтому, когда я приняла решение, у них не осталось выбора. Пришлось поддержать. Мама всегда в меня верила! «Ты моя самая прекрасная доченька и самая талантливая». Полным именем в семье меня зовет бабушка, а мама и папа дают мне всякие клички. Сейчас мама называет меня Жук, а раньше я была Бычонок. У папы я ЗаиииЦ! А если родители обратятся ко мне по имени, да еще и спокойным голосом: «Полина!» — это все: это значит, можно начинать читать «Отче наш». — А почему дедушка, который, кстати, тоже актер, сказал вам однажды: «Никогда не предавай профессию, она тебе этого не простит». Были у вас какие-­­то колебания, метания? — Это было сказано дедушкой в определенном контексте разговора. Он имел в виду, что актерская профессия — как кардиограмма. То ты на пике, то на паузе. И важно в момент кризиса не отчаяться и не уйти зарабатывать деньги другими способами. Тут нужны сила воли и мужество. Иногда надо переждать, отсидеться, накопить эмоции в себе, чтобы потом выдать зрителю. Это сложно. Но в этом есть путь. И к себе. И актерский. Сейчас я читаю «Бу си до» — это кодекс чести самурая. И я считаю, что каждый в своей профессии должен быть в некотором смысле самураем. Потому что в этом звании очень много чести и достоинства. И надо стать воином искусства. Как бы надо заниматься в некотором смысле борьбой за творчество. Признаюсь, у меня случались моменты, когда хотелось пойти другой дорогой. В институте, например. Унижали часто. Меня вечно называли клоунессой театра Дурова, у меня были конфликты с педагогом по речи, а что мне говорили педагоги по актерскому мастерству, я даже произнести боюсь. По вокалу велись кровавые бои. Я хотела исполнять джаз, а меня заставляли петь про макароны (итальянская песня из трех нот «Макароны»). Там странная концепция: сначала надо стереть в пыль ребенка, а потом что-­­то родить заново. Я считаю, это неправильно. — Вы именно в Щепкинское хотели поступить? — Я просто знала, где училище находится. Как бы семейная alma mater. Родители, дед. Я и пошла туда. Это самый центр Москвы, рядом с Малым театром. В старших классах с подругами мы там гуляли. Старейший театральный вуз. Мне очень нравился там дворик… Меня сразу взяли. В Школу-­­студию МХТ, «Щуку», ГИТИС и ВГИК даже не показывалась. На самом деле даже жалею, что не попыталась еще куда-нибудь поступить. У меня скучная биография в этом смысле. Я не ночевала на вокзале, не голодала в общежитии, не работала официанткой. Я москвичка. — А почитать «Бу си до» вам родители посоветовали? — Мне никто не дает советы по поводу книг. Я сама их нахожу. Или они меня находят. У меня есть такое хобби — читать. Это, наверное, традиция, привитая родственниками, потому что детство было бедное. В сорокаметровой квартире мы жили впятером — бабушка, дедушка, папа, мама и я. У нас ничего не было, кроме платяного шкафа, советского серванта с хрусталем, который почему-­то у всех был, этот дурацкий хрусталь, который доставался только на Новый год, тяжелые эти бокалы… и книги. Больше ничего. У нас, в моей семье тратили деньги на них. Если сейчас двухтомник Пушкина может купить каждый, зайдя в книжный магазин, то тогда стояли в очередях, ночью, и если ты из этой очереди выйдешь, обратно уже не попадешь. Мои бабушки и дедушки стояли в этих очередях, в поисках этих книг. И я не могу уже быть другой. — Ваша первая роль была «Возьми меня с собой»? — Да, Наташа Квитко — студентка. — Что вспоминается про эту работу? — Унижение! Постоянное унижение на съемочной площадке. Неверие. — Со стороны режиссера? — Да. Было отвратительно. Я даже не помню, как его звали. Это первый курс, я вообще мало что еще понимала в профессии. А тем более в кино. Оператор орал, что я не встаю на точки, не чувствую свет. И гримеры, и костюмеры, и реквизиторы все так, через губу, разговаривали. Что для меня крайне непонятно и до сих пор. Когда сейчас приходят на площадку молодые актеры, студенты, я беру над ними шефство, потому что помню, как со мной тогда обращались. Накрываю их своим расположением, и периодически делаю замечания тем, кто вот так вот через губу разговаривают. Я не люблю таких людей. Потому что труд каждого члена съемочной площадки важен и нужно к нему уважительно относиться. Только во взаимном уважении, любви и профессионализме, может рождаться что-­то настоящее. Я считаю так. — Что сегодня записано в вашем райдере? Без чего невозможно работать? — Две бутылки воды, яблоки… — Ничего такого экзотического? — Реально ничего. Я даже не знаю, что назвать. Просто чтобы было чисто, и меня встретили, не опаздывая. — Сейчас к вам пришла популярность. Вы с Кириллом Плетневым сделали один за другим два проекта: «Без меня» и «Семь ужинов». Он в интервью называет вас своей актрисой. Как он вас нашел? — С Кириллом мы не были знакомы, он видел меня в сериале «Деффчонки». Позвонил и пригласил посмотреть фильм «Жги». Я посмотрела, мы пообщались, пожали друг другу руки и разошлись. Потом прошло месяца два, и Кирилл спросил адрес моей электронной почты, прислал сценарий Дарьи Грацевич, именуемый «Неидеальные». И тут же спросил: «Кто ты? Кем себя ощущаешь? Ты Кира или Ксюша? Естественно, я выбрала Киру, потому что мне это созвучно, это в моей психофизике. Мне она понятна, до каких-­то глубинных клеток. После прочтения сценария я поняла, что Кира не может быть с длинными волосами. И сказала Кириллу, если меня утвердят, я буду стричься. Он, конечно, очень удивился: 'Максимова, ты серьезно, ты готова стричь такие волосы?» — «Да!». Мы решили, что у моего персонажа должны быть торчащие кости, торчащий позвоночник. Она вся изломанная такая. Нервная. Она — женщина на гране нервного срыва. — Насколько комфортно было сниматься с Любовью Аксеновой, с Риналем Мухаметовым? Возникали ли какие-­то разногласия? — Никаких разногласий, конфликтных ситуаций. Настолько комфортные, профессиональные партнеры, артисты, с которыми рождается творчество. Безумно приятно с ними в одном энергетическом поле находиться. Изначально я в некотором смысле даже сторонилась Любу, чтобы московский блок и мой приход в квартиру грамотно сыграть. Потому что когда ты сближаешься с человеком, это немного другая энергетическая история. Любу я держала на расстоянии и достаточно мало с ней общалась. Но когда случилась экспедиция в Анапу, мы сблизились, жили в одном актерском вагончике. И с утра, кто первый встанет, ходили за апельсиновыми фрешами или кофе. Люба — вегетарианка, причем она еще и сыроед. И я ей авокадо резала. А когда я болела, Люба мне приносила чаи какие-­то невероятные. Мы уже не просто коллеги, а почти как родственники. — В этой роли вам удалось сказать что-­­то от себя лично? Ваш женский опыт пригодился? — Конечно. Это очень личная история. У меня, естественно, не было такого, чтобы кто-­­то погибал, но когда расстаешься с человеком, к которому испытываешь чувства… Не хочу выражаться штампами, но, как говорят, расставание — это маленькая смерть. Так и есть. Внутри тебя что-­­то умирает. У меня была история любви с предательством. Любую боль лечит только время. На сердце остаются зарубины. Оно не болит, но шрамы-­­то есть. — Вы могли бы к этому человеку вернуться, если бы он захотел? — Нет, я никогда не возвращаюсь. Я погибаю просто, когда узнаю о предательстве, причем это не только личного касается, но и друзей тоже. Я страшно переживаю. Но я как птица Феникс! Сгораю, а потом возрождаюсь из пепла! — У вас есть поклонники, делают вам предложения? — Конечно, есть. Есть те, кто ухаживает, и много таких, кто с 8 Марта поздравляет. Жизнь моя кипит! В данный момент я счастлива. — Когда случились «Семь ужинов» с тем же режиссером, вы, наверное, долго не раздумывали? Принимать предложение или нет. — Почему? Раздумывала. Я увидела в сценарии голую сцену. Я никогда не раздеваюсь просто так, в этом должен быть смысл, это должно быть обусловлено сценарием и драматургией. Я такой очень неприятный человек в плане разбора сценария, потому что мне все время надо все обосновать, объяснить, почему это надо именно так, что это дает для персонажа, для фильма. Но все равно для меня раздеться на съемочной площадке каждый раз стресс. Режиссер, художники-­постановщики, гримеры, костюмеры, реквизиторы, осветители, операторы — все в основном мужчины. Испытываешь крайнюю неловкость, начинаешь как-­то по-­дурацки шутить, хихикать… Кирилл тоже раздумывал. Потому что мы разошлись после «Без меня» на психическом срыве просто. Причем оба. Кирилл тогда мне сказал: все, увидимся на премьере. — А почему на психическом срыве? — Да у нас у всей съемочной группы такое состояние было. Это вообще первый проект в моей жизни, когда после команды «Стоп! Снято!» группа просто тихо разошлась. Как вода сквозь сито. Не было никакого праздника. Была такая тяжелая обстановка. И такой вот выхлоп. Но когда проходит время, понимаешь, какой путь вы прошли вместе и можешь оценить его правильно. Мы уже пристроились друг к другу психологически, поэтому, видимо, и подошли ко второй совместной картине. — Есть режиссеры, с которыми вам некомфортно? — Я с такими не работаю. Но я с такими сталкивалась. Когда я прихожу на пробы, задаю вопросы относительно конкретной сцены. Про что она: про предательство? измену? Грубо говоря, что я играю? Что я хочу от партнера? А он мне говорит: «Ты нюхаешь цветок!» — «Так! А по драматургии?» — «Я же сказал, ты нюхаешь цветок». Ну… мне сразу все понятно. — И вы просто отказываетесь? — Да. Я придумываю восемдесят три повода, почему я не могу. Что у меня занятость, у меня проекты, даже если я месяц сижу и ем гречку. Я лучше и дальше буду сидеть и сушить сухари на батарее, чем сниматься у таких режиссеров… я не хочу наступать себе на горло, преодолевать себя и делать вид, что мне офигенно нравится то, что мне не нравится. Как сказал Меттью Макконахи, «не надо прощаться со своей правдой и со своим характером». — Ваша популярность растет, и наверное теперь хватает предложений в кино и сериалах? — Хватает. Например, сейчас у меня в запуске большой проект «257 причин, чтобы жить». — Я удивилась, что вы взялись за это. Тема рака. Есть риск на себя несчастья навлечь. — Бог с вами! Это история о победе человека и о том, как открываются глаза на окружающих. О том, как начать жизнь заново! Для роли я осваиваю верховую езду, учусь стрелять, играть на музыкальном инструменте, плаваю. Когда мы были в Омске на фестивале, я не знала, что пилотная версия сериала представлена там. Показали и «257 причин, чтобы жить», и картину «Без меня», и странно: больше отзывов было по «257 причин, чтобы жить». Потому что там есть надежда, а людям это нужно. — Какая у вас главная цель в профессии? Чего хотите добиться? — Хочу, чтобы остался след, чтобы мои фильмы потом пересматривали. Мое любимое кино — «Судьба человека». Этот фильм мне никогда не надоест. И я никогда не перестану восхищаться Сергеем Бондарчуком. Эта сцена: «Папка, родненький, я знал, что ты меня найдешь!» Или как Татьяна Самойлова: снялась в «Летят журавли» — и все, осталась в истории. Хочу в такое кино. Хочу быть лицом поколения, Бодровым своего времени. — А каким вы видите свое поколение? Что это за люди? — Потерянные, мне кажется, и одинокие. Поколение карьеристов. Первое поколение, которое познакомилось с Интернетом, с гаджетами. Мы — поколение крайностей. Стало модным вести здоровый образ жизни, и все в тренажерных залах. Кто вегетарианец, кто сыроед, у других безглютеновая диета. Мы какие-­­то ненормальные. Больше нечем заняться, что ли, кроме как вычислять количество калорий и изучать состав еды? Бездуховные, маловерные. Мало читающие. Система ценностей сбита. Иногда встречаюсь с кем-нибудь, с кем очень давно не виделась, а потом жалею об этом. Какая-­­то пустота. Что встретились — что не встретились. Две субботы подряд ходила на концерты современного рэпа. Это ад. Может, я старею? (Смеется.) — Многие теперь не любят читать классику, потому что это тяжело. Тексты большие. — Надо себя преодолевать. Я, наоборот, люблю, когда надо думать и заставлять свои нейронные связи как-­­то двигаться. Я заметила, что, конечно, у меня тоже отупение глобальное. Так что я от других не особо отстаю. (Смеется.) Когда смотрю свои школьные сочинения, прихожу в ужас от того, какая я была умница, как складывала слова, формулировала мысли, как парадоксально думала, и кидаюсь скорее читать, смотреть фильмы, иду на выставки, потому что с этим Интернетом, соцсетями, с информационной средой, в которой мы живем, мы опустошены и от этого крайне несчастны. Хочется скорее убежать от себя, очиститься от этой всей глупости, наполнить себя чем-­­то существенным или куда-­­то уехать пожить то ли в тайге, то ли в деревне, то ли в монастыре. — Третье, по-­­моему, самое толковое, а то в тайге можно пропасть совсем. — У меня такой крутой папа, он расскажет, как не пропасть. (Смеется.) — Чего бы вы сами себе пожелали из того, чего сегодня у вас нет? — Я хочу пожелать себе новых ролей, в которых мне будет интересно реализовываться. И я бы хотела иметь рядом с собой людей, с которыми бы я росла, единомышленников с горящими глазами. Я бы хотела иметь самураев рядом с собой. Это касается и моего окружения, и мужчин. Воспитанных, умных людей хочется. Личностей!