Дети Большого террора: как потомки репрессированных в СССР борются за право вернуться домой
В двух тысячах километров от Москвы, в республике Коми, когда-то было поселение для репрессированных. Родившаяся в этих местах Евгения Шашева часто приходит на лесную опушку, куда 65 лет назад ее приводил отец — осужденный по 58-й статье и высланный Борис Чебоксаров. Евгения Шашева, дочь репрессированного:«Отец говорил мне: „Не прыгай, тут захоронены люди”». Люди, о которых говорит Шашева, — заключенные лагерного пункта под Ухтой. Сегодня об этих захоронениях знают лишь немногие местные жители. Опытный лагерный пункт, к которому были приписаны около 500 заключенных, появился на левом берегу Ижмы в 1933 году. Одна группа ссыльных строила тракт, по которому туда добирались местные, его еще называют «дорогой на костях», другая — копала шахты. Сюда практически не попадали случайные люди. Инженеры и рабочие, которых ссылали на этот рудник, хорошо знали производство. В лагерной пекарне. Ухтпечлаг. Лагпункт «Судострой». 1940-е гг.Фотография: Национальный музей РК " class="c-caption__img"> В лагерной пекарне. Ухтпечлаг. Лагпункт «Судострой». 1940-е гг. Фотография: Национальный музей РК Об ударном освоении этих мест силами осужденных потом бодро рассказывала советская кинохроника. Сотрудник Главспирта Борис Чебоксаров окончил биофак МГУ и попал под Ухту после ареста в 1937 году. Вместе с отцом его судили за шпионаж. Евгения Шашева, дочь репрессированного:«Когда я читала дело деда и отца, было жутко, мурашки бегали по коже, это какое-то давящее чувство: отец показывает на сына, сын показывает на отца. Зная своего отца... Он в жизни бы никогда такого не сделал. Настолько жутко». В лагере в Коми Чебоксаров познакомился со своей будущей женой — бывшей военнопленной Галиной Третьяковой. В советский лагерь ее привезли из нацистского концлагеря в Польше. Евгения Шашева, дочь репрессированного: «Когда освободили, она проходила фильтрационную проверку. Ее обвинили в том, что она служила в немецкой комендатуре. Кому это пришло в голову — неизвестно». Евгения Шашева выросла в лагерном поселке. Там до сих пор стоят бараки, где жили заключенные. Сегодня в старых бараках и домах живут семьи вахтовиков. Во дворах играют со смартфонами их дети. Те, кто постарше, помогают по хозяйству. Таким же безоблачным, на первый взгляд, было и ее детство, вспоминает Евгения. Евгения Шашева, дочь репрессированного:«Вообще-то у меня было очень хорошее детство. Сидели очень интеллигентные люди: был маленький клуб, где они ставили Шекспира, „Евгения Онегина‟. Они не просто там жили, это был свой мирок. Я не могу осуждать то время. Понимаете, не могу». Совсем по-другому о своем детстве рассказывает Елизавета Михайлова — дочь дважды репрессированного работника Совнаркома Семена Михайлова. Елизавета Михайлова, дочь репрессированного:«Нищета: у тебя ни пальто, ни обуви, ничего нет. И все по вине государства. Сломали нашу семью». В дом на краю леса во Владимирской области 70-летняя Елизавета Михайлова перебралась из Кишинева. После первого ареста ее отцу не позволили вернуться в его квартиру в Вешняках. И семья перебралась в Молдову. Во время этой высылки и родилась Елизавета Михайлова. Елизавета Михайлова, дочь репрессированного:«Маму даже в роддом не принимали. Говорили, жена врага народа». Жена врага народа не могла не только обратиться к врачам, но и найти работу. А ее дочь была обречена испытывать на себе косые взгляды, постоянное осуждение, голод и вечный страх, что в любой момент придут за мамой. Елизавета Михайлова, дочь репрессированного:«Она плакала: „Мне тебя нечем ни кормить, ни лечить”. А я все время болела. И в конце концов сказал: „Да не надо меня кормить”. И не стала есть. У меня сошло лицо: гемиатрофия лица, нервы, голод, страх». До депортации 1941 года родственники Алисы Мейсснер жили в самом центре Москвы. Семья аптекарей из Германии, состоявшая в родстве с легендарной династией Ферррейнов, переехала в Россию еще до революции. Столичная жизнь Мейсснеров закончилась внезапно. Алиса Мейсснер, дочь репрессированного:«Сказали собраться за три дня, погрузились и все. По национальному признаку». Алиса Мейсснер родилась уже в ссылке в Кировской области, в поселке, куда депортировали немцев со всего Советского Союза. Архивное фото Вятлага (поселок Рудничный, Верхнекамский район)Фотография: Народный архив ВятЛаг " class="c-caption__img"> Архивное фото Вятлага (поселок Рудничный, Верхнекамский район) Фотография: Народный архив ВятЛаг Алиса Мейсснер, дочь репрессированного:«Всегда боишься, что кто-то вот так и скажет — фашист, немец». Мать Алисы Мейсснер была реабилитирована посмертно в 1993 году. И только в конце 90-х такую же справку в Кирове получила сама Алиса Леонидовна. Но даже спустя столько лет в разговорах о том времени она боится сказать что-то не то. Алиса Мейсснер, дочь репрессированного:«Погибло очень много людей, которые были умными, и наверное, мы бы продвинулись с ними намного вперед. Думаю, Сталин зря это сделал. Даже, наверное, не он, а они все вместе… Я не лишнее наговорила?» До конца не разобравшись с прошлым, эти женщины пытаются найти свое место в настоящем. Алиса Мейсснер, Евгения Шашева и Елизавета Михайлова обратились в Конституционный суд с жалобой на неисполнение закона о реабилитации репрессированных. Григорий Вайпан, юрист:«Одна из компенсаций, которые полагаются жертвам политических репрессий, — это право на возвращение в родной город. Это право включает в себя возможность быть принятыми на жилищный учет, быть обеспеченными жильем в счет утраченного. То есть такая специфическая компенсация, это не совсем реституция в смысле возврата того, что у вас отобрали, а именно получение социального жилья от государства». В 90-х правом на получение социального жилья были наделены сами реабилитированные и их дети, если они проживали с родителями в ссылках и испытывали те же тяготы. И тогда этой возможностью многие смогли воспользоваться. Но в 2005 году закон переписали. В нем появился новый пункт: «Лица принимаются на учет и обеспечиваются жилыми помещениями в порядке, предусмотренном законодательством субъектов РФ». По закону субъекта России (в нашем случае — Москвы), к реабилитированным применяют общие условия постановки на жилищный учет. Григорий Вайпан, юрист:«Они должны сначала прожить 10 лет в Москве, непонятно где и как. При этом они должны быть малоимущими: они не должны иметь своего собственного жилья и должны жить на площади меньше 10 квадратных метров на человека. Когда мы все это складываем, то получается полный абсурд. Это выполнить никак невозможно». Конституционный суд — последняя инстанция в России, которая может создать прецедент и помочь заявительницам получить жилье без проволочек. Процессы в обычным судах женщины проиграли Департаменту городского имущества столицы. Город формально следует букве закона, ответили RTVI в Правительстве Москвы: «Для принятия решений о предоставлении жилья жертвам политических репрессий в особом порядке необходимо достаточно обширное изменение правовой базы». Пока же неясно, сколько льготных квартир может дать Москва и сколько будет таких прошений. Ольга Ракутько, член постоянной Межведомственной комиссии по восстановлению жертв прав политических репрессий Правительства Москвы:«О количестве я сказать не могу, потому что такой статистики нет. Тут надо еще понимать, хочет ли человек уезжать, жив ли он вообще. Я не могу сказать, какое количество людей обратится, но я думаю, что не очень много». Ольга Ракутько за пять лет работы в Комиссии при правительстве Москвы слышала лишь об одном случае такого обращения. Юрист Григорий Вайпан считает, что всех потенциальных заявителей можно уместить в один жилой дом. Григорий Вайпан, юрист:«Чем дальше мы уходим от 1991 года, тем больше официальные лица предпочитают ставить памятники, открывать мемориальные доски, водить детей на экскурсии в музеи и все меньше говорить о компенсациях. Хотя люди еще живы, и есть те, кому можно помочь». Возле леса с захоронениями заключенных в Коми стоит крест в память о репрессированных. Он появился там несколько лет назад. Евгения Шашева видит его впервые. Для нее это памятник ее отцу и матери и всем тем местам, которые она хочет, наконец, покинуть.
