Композитор Александр Маноцков: «В Питере все, что происходит как бы само по себе, тут же превращается в концептуальный ход»
Композитор стал режиссером своей оперы «52» — первой постановки в этом жанре в истории БДТ. Этот феноменальный гезамткунстверк объединяет разные виды искусства — музыку, ироничный видеоарт и тексты Льва Рубинштейна. В драмтеатрах, прямо скажем, оперы обычно не идут — ваше произведение «52» стало первым в репертуаре БДТ. И кроме того, «52» — моя первая опера, написанная специально для постановки в Питере (и во многом про Питер) и при этом дошедшая до постановки. Вся визуальная история, которая в ней разворачивается, снята в Петербурге. Видео для этой оперы я нарисовал заранее — сделал раскадровки, как в кинематографе. Город прекрасен тем, что ты можешь нарисовать кадр, заранее зная, как все в нем будет происходить, потому что в Питере всегда все происходит более-менее одинаково. Ты знаешь места, в которых будет нужная тебе атмосфера, понимаешь, как люди будут двигаться там в кадре, даже если не был в этих локациях несколько лет. Приезжаешь — все как ты себе и представлял. Наверно, это свойство не только Питера, но мест, к которым прикреплен сознанием, душой. Опера «52» создана специально для БДТ — театра, который я люблю, который для любого питерского человека с детства означает что-то очень важное. Я бывал ребенком еще в том, легендарном БДТ, о котором здесь очень хорошо помнят при всех новациях, которые происходят сегодня. Мне хотелось помимо решения своих композиторских и визуальных задач добиться высвобождения имеющегося в театре потенциала, дремлющей в нем возможности. Театр для меня — это возможность оркестровать музыку и атаковать слушателя сразу на нескольких визуальных и смысловых уровнях. Способ воздействовать на большее количество рецепторов. Словом, волшебная история. А как бы вы описали сюжет этой оперы? Рассказывать о нем — значит расписаться в собственной беспомощности. Он точно «про что-то», даже очень сильно про что-то. Из всего, что я делал, это одно из самых нарративных, повествовательно-осмысленных, сюжетных сочинений. Не всегда в опере должен быть объяснимый сюжет, а здесь он есть. Мне хотелось, чтобы героем являлась публика, зрители. В какой-то момент они и видят себя на экране. В этом нет ничего нового — так пытались, наверно, поступать и Еврипид с Эсхилом. Вы ведь далеко не сразу стали композитором. Как складывались отношения с музыкой? Я с детства мечтал быть музыкантом, ничего другого мне не хотелось. Мои родители не имели отношения к музыке и поначалу волновались за меня, настороженно отнеслись к тому, что я уже во взрослом возрасте решил предаться занятиям, у которых не было шанса прокормить меня в будущем. Но они абсолютно чудесные в смысле сумасшедшего доверия ко всему, что я делал, мне с ними ужасно повезло. Я не учился в музыкальной школе, получал музыкальное образование частным образом. После общеобразовательной школы поступил в университет на экономический факультет, а окончил его с дипломом антрополога. Затем отправился в аспирантуру как религиовед-антрополог, написал кандидатскую работу, но решил, что не хочу ее никому показывать, спустил в унитаз по своему тогдашнему обыкновению — и пошел служить на флот. Как это по-ленинградски! И какие впечатления остались от службы? Первые месяцы я провел на Балтийском море, где было не очень хорошо, а остаток службы — в Питере, в Адмиралтейском оркестре, и вот это было чудесно. Хотя у тебя совсем другой взгляд на город, когда выходишь на улицу в форме. Это уникальный опыт: являясь, по сути, несвободным человеком, ты совсем по-другому смотришь на среду, которую привык видеть, будучи до этого свободным. Но этот год службы был очень плодотворным в творческом плане, да и оркестровая жизнь была прекрасной. Командиром был Алексей Карабанов, замечательный человек: если он видел, что у тебя есть мозги и ты не будешь фордыбачить, давал возможность существовать достаточно свободно. Я почти каждый день вел тренинги в Формальном театре у Андрея Могучего — на Пушкинской, 10, или в «Балтийском доме». С Андреем у нас были общие музыкально-театральные работы: например, маленькая оратория «Муму» по одноименной повести Тургенева, и мы должны были исполнять ее в «Манеже». Помню, что Могучий писал моему командиру письмо от имени Формального театра с просьбой отпустить меня на это исполнение. Я бежал в ЦВЗ со всей дури, стараясь не опоздать, благо от Адмиралтейства было недалеко. Но переодеться не успел — как вбежал в «Манеж» в матросской форме, так в ней и дирижировал. Получилось очень смешно, потому что публика решила, что это такой тонкий концептуальный ход. Эдакий матрос Герасим… В Питере все, что происходит как бы само по себе, тут же превращается в концептуальный ход. А еще во время службы я вел почему-то детский театрально-музыкальный кружок и написал первые свои сочинения. Правда, каталог своих сочинений я сначала постоянно вымарывал, а некоторое время назад перестал вести вообще — у меня возникло стойкое ощущение, что пока я ничего стоящего не создал. Получается, служба на флоте спровоцировала творческую активность? Когда ты спишь в среднем по три с половиной — пять часов в сутки, очень сильно обостряются восприятие мира и интуиция, возникает странный род опьянения. Свою первую оперу, «Пир во время чумы», я написал в 1994 году, едва дембельнулся, — за месяц сочинил. Сейчас, спустя двадцать пять лет, эту партитуру захотели исполнить в Красноярске, что и произойдет поздней осенью этого года. Я придумал, что сделаю редакцию, в которой я сегодняшний буду вести диалог со мной тогдашним, — такая игра, дуэль, комментарий. А заказчиком «Пира во время чумы» был не кто иной, как создатель Новой академии изящных искусств Тимур Новиков. Тогда еще никаких соцсетей, конечно же, не было, написать он мне в них не мог — нашел где-то мой номер, позвонил и сказал, что слышал мою музыку на кассетах: «Мне кажется, вы можете быть нашим новоакадемическим композитором. Вы и есть в естественном порядке неоклассик. Давайте с вами познакомимся». Назначил свидание. Я о нем и о его прекрасной группе художников, разумеется, знал. Встретились мы в некрополе Александро-Невской лавры среди могил, в том числе великих композиторов — от Чайковского до Римского-Корсакова. Сидели у склепов на мраморных скамейках. Тимур Петрович был в окружении «строгих юношей» в сюртуках. Сегодня это кажется чрезмерно театральным ходом, но тогда, в ранние 1990-е, такая сцена воспринималась как абсолютно естественная история. Питер прекрасен тем, что благодаря прекрасной, немножко мертвенной декорации города все здесь становится театром. Камерная опера «52» написана Александром Маноцковым на основе произведения писателя-концептуалиста Льва Рубинштейна «Все дальше и дальше», состоящего из 52 фрагментов, которым соответствует такое же количество музыкальных эпизодов. Сочинение исполняют на шести языках актрисы БДТ Виктория Артюхова и Анна Вишнякова под аккомпанемент квартета инструменталистов. Особняк Бетлинга Английская наб., 64 Особняк Бетлинга в 1913 году был перестроен в стиле северного модерна, и сюда переехало посольство Швеции, огромный лепной герб которой и сегодня украшает фасад дома. После революции и до 1936 года в здании размещалось шведское консульство, затем Электромеханический техникум, а в 2006 году оно перешло в частные руки и в части, выходящей на Галерную улицу, было перестроено под многоэтажную гостиницу. Интерьеры на Английской набережной по-прежнему не отреставрированы. Узнать подробнее текст: Владимир Дудин фото: Алексей Сорпов, архивы пресс-служб стиль: Эльмира Тулебаева. ассистенты стилиста: Анастасия Цупило, Александра Дедюлина «Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50 Самые знаменитые люди Петербурга 2019»: главный универмаг Петербурга ДЛТ, Испанский Ювелирный Дом TOUS, glo, Nespresso, Премиальные классы Яндекс. Такси.
