Близкие в шутку называют известную актрису и телеведущую и ее 19-летнюю дочь Лелю Хиросимой и Нагасаки. Они обе суетные, взрывные и импульсивные. Мы спросили, что они сами думают на этот счет. – Лариса, в программе «Живая жизнь» вы снимались вместе с дочерью. Чувствуется, с Лелей в таком хорошем взаимодействии. Она иронизирует, колко шутит, а вы легко эти вещи воспринимаете, как на равных. – Так и есть. У нас доверительные отношения. И чем дальше, думаю, будет все лучше. А это подразумевает, что Леля может говорить то, что думает, не оскорбляя, конечно. И шутить, иногда удачно, в другой раз нет. Просто она подросток, и бывают, конечно, шероховатости, но Леля очень добрая. У меня вообще патологически добрые дети. Прямо боязно мне за них. Уж очень они открытые. Наверное, это плохо для сегодняшней жизни. Надо быть немножечко хитрее, изворотливее, прагматичнее. – Говорят, характер ребенка виден сразу, переделать его нельзя, можно только правила поведения прививать. Согласны? – Это правда. По Леле сразу было понятно, что она сильнее, чем я. А поскольку я была уже женщина взрослая, с опытом, понимала, что с такими детьми нужно вести себя особенно. Если ты человек неумный и не любишь своего ребенка, то станешь давить, загонять его в угол, и, пока он зависит от тебя материально, он будет в твоем подчинении, но ты потеряешь его навсегда. Поэтому я давала детям много свободы, наверное, даже слишком, потому что муж мне потом говорил: вот, все твое воспитание. Но мне казалось так правильно. Зато могу разговаривать с ними абсолютно открыто. Не вру, нет такого: три пишем, два в уме. Может, иногда это принимало формы слишком жесткие, чем нужно по отношению к ребенку. Поэтому единственный упрек со стороны дочери, который слышала, да и от сына несколько раз это мелькало: что не общалась с ними как с маленькими детьми. А я этого не понимаю и не умею. Вот недавно Леля сказала: «Ты никогда не видела во мне ребенка, всегда разговаривала как со взрослым человеком». Да, но я не могу быть идеальной, я не Макаренко, нащупывала, как к родному сердцу достучаться, потому что люблю безгранично. – Дочери, получается, ласки не хватало, нежности… – Думаю, все-таки должно присутствовать между мамой и девочкой что-то розовое, пушистое. Но я очень много работала. И в перерывах между гастролями и съемками нужно было вложить, донести, достучаться, докричаться, доругаться. Наверное, им казалось, что приезжает такая тетя строгая и рушит их идиллию. Леля звала мою маму мамой, и все у них было по договоренности, по любви: «на ручки», «не хочешь — в следующий раз выучишь». А я понимала, что ей идти в мир и нужно образование, языки, чтобы вливаться в социум, адаптироваться там. Разница, конечно, между мной и мамой читалась. – А вас как звала дочка? – Тоже мамой, но редко в открытую. Для нас обеих моя мама была мамой. – Какие поступки дочери убеждали вас в том, что она сильнее? – Я с теми, кого люблю, непоследовательна. Могу вспылить, но быстро отхожу. Потому что любовь моя сильнее логики. Никогда не могла до конца наказать, сказать: «Ты не получишь этого в течение недели» — и выдержать срок. Через день все отдавалось. После «больше ни за что» через два часа я была прежней. А Леля — девочка жесткая: если сказала, что не сделает, так и будет. Я во всех конфликтах мириться шла первая. Даже Леля, когда маленькой была виновата, легче переносила все эти молчанки. Мы же, если и наказываем, только делаем вид, что не замечаем ребенка, а сами сидим и грызем себя. А она нет, спокойно себя чувствовала. И проходил день, второй, неделя, Леля была последовательна, пока я не ломалась. Игорь говорил мне: «Ну что, опять пошла первой?» Я ему: «Да, поползла». – С кем вам легче находить общий язык — с дочкой или сыном? – Сын как-то совсем мой. Мы с ним прямо такие… Нет, не друзья. Не люблю, когда родители так говорят о детях. Мы — мама и сын. Но я ему абсолютно доверяю. Сто из ста. Дело в том, что он родился в 90-е годы, когда все вокруг было сурово, в дефиците и работа, и деньги. Георгий вырос в этих условиях. Он знает, что почем, «нельзя». Конечно, я из кожи вон лезла, чтобы у него было прекрасное детство, но он мальчик пытливый, наблюдательный, с хорошей цепкой памятью. Я его не отпускала ни на минуту, даже если съемки, брала с собой. Коллеги занимались им маленьким, пока отрабатывала на сцене. Он всегда находился рядом, потому что я была вынуждена: денег не хватало. А с Лелькой все-таки мамочка была моя вместо нянек. – То, что Леля — второй ребенок и у вас был опыт, позволило избежать ошибок в воспитании, не наступить на те самые пресловутые грабли? – Мне казалось, сейчас я исправлю все свои ошибки… Но единственное, что пересмотрела и осуществила, — питание. Когда Георгий родился, только разрушился Советский Союз. Мы ничего не видели, не знали, и казалось, иностранное — окорочка всякие — прямо все прекрасное. И не могла понять, от чего у сына такая аллергия. Хотелось дать все лучшее, а потом выяснилось, что это помойка. В отношении Лели я уже включала голову, много читала, думала, что хорошо, что плохо. Но все равно подростки позже это добирают. Потому что вкусно и хочется. – Узнаете в дочери себя? – Все окружающие, которые хорошо знают меня и Лелю, говорят: «Это же твоя копия». Мой бывший муж, отец Георгия, нас с Лелькой называет Хиросимой и Нагасаки. Мы и правда очень похожи, и поэтому у нас случаются стычки. Иногда думаю: «Она же не видела меня в том возрасте, ничего не знает. Откуда? Почему такие же оценки, реакция, вкус?» Смотрю, как она одевается, выглядит, и вспоминаю себя. – Вашей маме было сложно с вами, когда были в возрасте дочери? – Очень. Но дело в том, что я рано стала самостоятельной. Мама многого не знала. Я старалась беречь ее. – Уже взрослой? В молодости наверняка спорили, свое доказывали? – Я думала, так и нужно. Хотя и тогда не могла без нее обходиться. Я всегда мечтала жить с ней вместе. И моя мечта сбылась. – Мама вас, знаю, ничего не заставляла делать, берегла, считала, все придет по необходимости… – Я для мамы была драгоценностью до последнего ее вздоха. Она никого так не любила, как меня, и я так никого не любила. Все делала, чтобы ей понравилось, чтобы была довольна, чувствовала себя хорошо. Ушел мой ангел. Такая потеря. Никак не могу оправиться. И Лелька тоже переживает, мы обе. И так сильна в нас эта боль, что никогда не говорим между собой, не вспоминаем. Она сама по себе, я сама. Лелька с психологом, я тоже попыталась — ничего не помогает. – Что главное дала вам мама? – Она была очень доброй. Не было ни одного человека, кто бы с ней раз в жизни не встретился и потом бы не передавал привет, не спрашивал, как она. Сходила ли на стрижку, в магазин, сделала ли педикюр. Мои подруги, которые приходили ко мне, сразу шли к ней в комнату. Она всегда сидела с нами за столом, была в курсе всех событий. Мама была и есть свет в моей жизни. Камертон. – Чему главному хотели научить дочку — каким-то хозяйственным вещам, готовке, скажем, в чем вы большой спец, или другому? – Нет, конечно, готовить — это одна из важных вещей, но она стоит где-то в самом низу. Я хотела, чтобы Леля адекватно воспринимала мир, была максимально к нему адаптирована. Могла отличить черное от белого, плохое от хорошего. Соображала, реагировала. Понимала, что, несмотря ни на что, ей выдался прекрасный шанс жить, просто родиться. Она может увидеть так много всего интересного, классного, и все в ее руках. Что будешь больше трудиться — больше получишь, будешь хорошо учиться — мир откроется многограннее, чем для тех, кто менее любопытный и не прилагает усилий. Что есть такое понятие, как любовь, и ничего круче нее в жизни нет. И это мощнейшая мотивация. Когда любишь, совершаешь прекрасные поступки. – Но как все донести? Разговорами? – Я ее часто брала с собой. Когда мамочка была, Леля противилась, потому что ей дома с ней уютнее, спокойнее, привычнее. Вытащить ее куда-то было делом хлопотным. Но я старалась, убеждала, уговаривала. А сейчас она летает со мной с удовольствием. Мы много путешествуем, бываем и в Париже, и в Германии. Болтаем, смотрим, наблюдаем, даем оценки происходящему. Часто спорим. Стараюсь особо не иронизировать из-за большой разницы в возрасте. Я к ней прислушиваюсь. Леля рассказывает интересные вещи, многое подмечает. Она как-то не по годам мудрая. – Чему вы от дочери научились? – Во-первых, она учит меня терпению. Успокаивает, что не на все нужно затрачиваться и обращать внимание. Жалеет меня в этом смысле, потому что я человек беспокойный и усердствую там, где не надо. – И что говорит? – «Забей, мам!» Лелька считает, что мои проблемы из-за того, что гружусь из-за всего. Нужно на все смотреть проще. Советует: «Мам, если забьешь на 90 процентов всего, будет легче жить». Молодая… – Ну вы же прислушиваетесь… – Да, я согласна с ней. И стараюсь забить. Хотя не всегда это просто дается. Еще Лелька людей видит. Может сказать: «Мам, мне не нравится эта твоя подруга». Я сначала говорила: «Не лезь! Что ты понимаешь? Взрослые дела». Но проходило время, и эта подружка показывала свое лицо. – А вы дочери о недостатках ее друзей сказать можете? – Мне запрещено. Что вы! Дети — такой народ, сделают все нарочно. Я даже не пыталась, понимала: пройдет время, человек раскроется, выдаст себя, и Леля все увидит. Она достаточно прозорлива и раньше моего подмечает какие-то вещи. Вот спрашиваю ее: «Чему я тебя научила?» Отвечает: «Не врать никогда. И быть самой собой, и все образуется». – К вам за советом может обратиться? – Нет, хотя рассказывает мне какие-то истории, и я отмечаю: кажется, стоит поступить так, зная, что выслушает и сделает наоборот. Возраст такой поперечный, как моя мама говорила. Поэтому я слушаю, а про себя думаю: «Да, и у меня такие пассажиры были в свое время». Иногда читаю интервью известных людей, которых спрашивают: «Что бы вы изменили в своей жизни, что исправили, была бы возможность?», и те отвечают: «Ничего. Я каждой минутой в своей жизни доволен. Все было для чего-то». А я говорю: «Леля, а я бы 90 процентов дерьма из своей жизни выгребла. Этот опыт мне триста лет не был нужен. Общение с какими-то людьми только всю меня растащило, забрало здоровье и расшатало нервную систему. Не каждый опыт полезен». Обращаю ее внимание: «Этот человек несет за собой разрушение. Поверь мне. Уж очень похоже на то-то». И рассказываю: «Танком пройдется по твоей жизни, ничего не оставит». Но понимаю, что бессмысленно, потому что нам нужны эти танки в молодости, эти шишки. Если бы мы слушали старших и опытных людей, мир был бы совершенен… – Вы говорили, сами рано стали самостоятельной, а дочь в этом смысле подталкиваете? – Как-то у нее появилось желание, и я подумала: если есть возможность, почему нет. Но отдельно и самостоятельно — два разных понятия. Мама ездила к ней стирать, гладить, готовить. И я поняла, что пока рановато. Я столько наделала глупостей, живя приблизительно в таком же возрасте отдельно. Все должно быть естественно. Невозможно из парника сразу на мороз. Мы все в разное время поспеваем. Она и сейчас живет вполне себе самостоятельно, мы в ее комнату не заходим, не дергаем, редко видимся, но как-то все равно друг у друга на глазах. Ничего, придет время, и все образуется. – От каких ошибок хотели бы уберечь Лелю? – Чтобы по отношению к людям понимала: не все золото, что блестит. Я очень обольщалась: мне сделают на копейку, я отблагодарю на рубль. Мама говорила: «Что ж ты так: к тебе с одним словом ласковым, а ты уже готова на многое». Не говорю, что она должна включать цинизм. Но хотя бы не так кидалась в отношения. Люди же пользуются этим. Чтобы как можно меньше всякой гадости получала. Страшно. Сердце болит. Столько разочарований. Не знаю, для кого как, а я каждый раз страдаю, плачу. Не могу сказать, чтобы прямо так часто сталкивалась с предательствами, но я так их переживала, лежала пластом, не могла ни рукой, ни ногой пошевелить. Меня это убивало. Как уберечь Лелю, не знаю. Но она умная девка, соображает, видит, анализирует, что думаю, Господь ей в помощь. – Как считаете, для нее испытание — быть вашей дочерью? – В школе, конечно, ей было тяжеловато. Потому что на нее проецировали мою героиню в «Давай поженимся!». Еще всем казалось, что если у Лели мама — известный человек, то мы едим черную икру с трюфелями. Но я не в шоу-бизнесе, драматическим актерам деньги достаются с большим трудом. Но, поскольку дом мой был закрыт для посторонних, людям чего только не рисовалось в воображении. Одноклассница Лели могла прийти в школу в мини, декольте и боевой раскраске, а моя в маечке и джинсах, порванных на коленках, и той девочке ничего, а мою — к завучу. Конечно, к ней было повышенное внимание. А этот Интернет! Чего там только не напишут, а соцсети… Думаю, тяжело ей. Леля Гузеева: взросление стало для меня адом– Леля, в чем вы с мамой одинаковы, а в чем разные? – Нет, конечно, двух одинаковых людей. Но мы обе ужасно суетные. Не знаю, говорила ли мама, но папа моего брата и он сам называют нас Хиросимой и Нагасаки. Потому что мы обе — взрывные личности, импульсивные, на этом импульсе живем, и в этом наше большое сходство. А в чем разные? Я из совершенно другого поколения, и наши взгляды часто довольно радикальны по отношению друг к другу, но все равно мы находим общий язык. Никогда ни с кем я так много не разговаривала, как с мамой. На самые разные темы. Она любую способна поддержать, что не удивительно, потому что она — самая умная и красивая женщина. – Можете ли дать маме совет, даже когда она не просит, или упрекнуть, скажем: «Ну что ты надела?» – Конечно, я не умею одеваться без мамы, а она, по-моему, без меня. Когда мы куда-то собираемся, это такие взрывы эмоций: «Мне это не идет! Я в этом толстая! У меня ноги как палки! Можно я возьму у тебя туфли?» – Одинаковый размер? – У меня 40-й, у мамы 39-й, но я влезу и в 38,5, если туфли понравятся. Я человек упертый. – Лариса сказала, что вы для нее такой успокоитель… – Да, это так. А вот она, к сожалению, совсем не умеет успокаивать. Напротив, как в парилке, еще водички на угли добавляет. Она это любит. Но, поскольку я другое поколение, у меня есть эта фишка «Забей». И во многом это помогает, хотя к чему-то так относиться не стоит. Но я знаю, стоит забить на что-то или нет. И когда необходимо, просто подхожу, кладу руку ей на плечо и говорю: «Камон» (от английского come on — «пойдем, давай». На молодежном сленге — «хватит, успокойся, ну ты чего». — Прим. «Антенны»). Если она меня слышит, ей это помогает, нет — продолжает париться. И потом уже приходят отец, брат, и мы все твердим ей: «Забей!» И тогда она, может быть, успокоится. – В чем мама разбирается лучше вас? – Так много аспектов, в которых она шарит лучше, чем я, что сложно перечислить. Безусловно, это ее глубочайший опыт в готовке. Он просто несоизмерим. В ней умерла повариха. – Она не умерла — живет, процветает… – Да, ищет себе место под солнцем. Ее безграничный опыт в хозяйственных делах. Не знаю, как другие мамы-актрисы и звезды шоу-бизнеса живут, у меня не так много опыта общения с ними, но не думаю, что они настолько отдаются дому. Мама — настоящий его стержень. Она держит нашу семью, дом, потому что он тоже живой, дышит, стены двигаются; еда требует, чтобы ее готовили. Мама — умный человек. Она в кино разбирается хорошо, как человек образованный, профессионал своего дела. Училась этому много лет. Поэтому я стараюсь не обсуждать с ней эти темы, не хочу выглядеть идиоткой. – Я подмечала, что ваша мама трепетно относится к русскому языку, может поправить кого-то в произношении. Тетрадки проверяла по русскому? – Никогда, но я переняла у нее эту манеру поправлять, и однажды меня остановила девушка и сказала, что это бестактно. А для меня неприемлемо, будучи москвичом, говорить неправильно. Я иногда тоже ошибаюсь, потому что последние годы сильно фокусируюсь на иностранных языках и родной начинаю, к сожалению, забывать. Когда ты 90 процентов времени тратишь на английский, немецкий и другие, свой уходит на второй фон. Но некоторые люди мне благодарны, когда я поправляю. Так, отец мой всегда в таких случаях говорит спасибо. Потому что важно быть грамотным. – А готовить вас мама научила? – Я маме все время помогаю, и мамина идея пригласить меня в программу «Живая жизнь» возникла потому, что ей было неуютно одной. В четыре руки на кухне справляешься намного быстрее. Меня готовить заставила жизнь. Лет до 15 я ничего не умела, даже яичницу сделать. А когда стала оставаться одна — папа в командировке, мама на съемках, пришлось, чтобы с голода сознание не потерять. Я стала открывать холодильник и придумывать. Есть такое классное выражение «делать по чуйке». Я так и поступаю, мне не нужны рецепты, в голове могу сочинять какие-то вкусы. Опять же вспоминаю то, что мама годами рассказывала, этим и пользуюсь. Моя кулинарная книжка — это Лариса Андреевна. – Сейчас для вас мама — пример, но отношения родителей и детей неизбежно проходят через кризисы. Вам пришлось с этим столкнуться? – У нас были конфликты. Если бы их не было, это значило бы, что мы не любим друг друга, безразличны. Я иногда вижу семьи, где всем друг на друга наплевать, так у них и ссор никогда не бывает. А у нас случались, и серьезные. Но они всегда заканчивались примирением. Не то что мы шли на компромисс, просто признавали за собой минусы. А это всегда очень сложно согласиться, что ты виноват, поступил некрасиво, и искренне извиниться. «Прости» — настолько часто используемое слово, что совершенно потеряло смысл. Но, когда мы говорим «прости», это по-настоящему. Это знак настолько безграничной любви. Значит, ты, прощая, все равно открыт, как бы тебе больно ни сделали. А близкие всегда делают больнее всего. И случались моменты, когда и мы готовы были закрыться друг перед другом, не общаться, потому что очень тяжело. Я ужасно поступала. Из всех, кого знаю, я была самым сложным подростком. Мои друзья хоть как-то справлялись с взрослением, для меня оно стало адом. Мне сейчас 19 лет, меня ждет последний подростковый год, но по-прежнему очень тяжело. Но мама настолько мудрая женщина, что, несмотря на все конфликты, умудрялась сохранять наши отношения, прощать меня за очень плохие поступки. Я горжусь ею и горжусь собой, что мы справились — взяли и починились. Мы как бы по-прежнему Хиросима и Нагасаки, только в каком-то забавном роде. Мы — настоящие друзья, партнеры. И это классно. – Отношения со своими детьми будете выстраивать по подобию ваших с мамой? – Не могу ответить, потому что не знаю, как, при каких обстоятельствах у меня появятся дети, каков будет мир, общество и какая я. Но знаю точно, что хочу, чтобы мама присутствовала в этих отношениях. Хотя она шутит: «Я заберу у тебя детей, ты ужасная». Я не собираюсь скрывать их от нее, как это делают некоторые. И я, к сожалению, сталкивалась с теми, кто говорил: я никогда не общался со своей бабушкой, потому что она — тяжелый человек. Мне их жалко, я жила с бабулей, и это были прекраснейшие времена, и хочу, чтобы у моих детей была Лариса, Лара, потому что ее точно никто бабушкой называть не будет. Мама — мой герой, она столько добилась сама, и я хочу, чтобы мои дети тоже были такими. – А хотелось бы уже независимости, отдельной территории? – У меня был опыт, я несколько месяцев жила с парнем, потом нам пришлось расстаться. И сейчас тоже живу то с моим молодым человеком, то дома. Но самостоятельность — это же не совсем жить одному, это — выжить одному. Умудриться приготовить себе что-то, поддерживать чистоту, а не существовать в свинарнике. Для меня чистота, как и для мамы, важный аспект. Не люблю бардак, хотя я абсолютная барахольщица, обожаю всякую ерунду, годами ее собираю, но она у меня так идеально лежит, что вроде и не мусор. Я жила одна. Много ерунды творила в это время, потому что мне нравился такой вечериночный стиль жизни. Тебе 17, 18, и ты свободна! Вау! А сейчас, когда остаюсь одна, все спокойно: приготовлю ужин, уберусь, позанимаюсь, нет уже этого подросткового максимализма. Понимаю, что за время отсутствия родителей ты не должен снести дом, и не потому что мама вернется и даст по шее, а потому, что ты и есть твой дом. Мне с детства говорили, что все это достанется тебе, уважай это, пожалуйста, следи, мы в каждую деталь вкладывались. И я стала уважать дом, ощущать его своим не только в пределах своей комнаты, но гораздо шире. Он стал для меня дорогим, я стала его охранять. Свобода — это же в первую очередь возможность защитить себя перед самим собой. Потому что иногда оставаться одному страшно, мысли — наши друзья и наши враги. – Торопитесь ли вы знакомить молодого человека с мамой или нужно сначала самой разобраться в отношениях? Требуется ли мамин взгляд? – Конечно. Я всегда делюсь с ней переживаниями насчет моих любовей и так далее, но дело в том, что мама знает моего молодого человека дольше, чем я. И когда мы стали встречаться, ей уже ничего не нужно было спрашивать. Мама обладает невероятной способностью входить в положение другого человека. Самые грубые ошибки и косяки может простить, потому что обладает глубочайшей эмпатией. Она может проецировать себя на других людей, поэтому глубоко и чутко их понимает. И способна мне помочь. Она говорит: «О, у меня уже был такой опыт». Или: «Ты должна его пожалеть, потому что так-то и так», «Не относись к этому человеку так, войди в его положение». Но в основном она советует: «Люби себя. Не забывай о себе», что иногда мне сложно удается. Ни моя бабушка, ни мама, ни я никогда себя толком не любили, все время старались для других. – Леля, а легко ли быть дочерью Ларисы Гузеевой? – Огромное счастье — знать ее как маму и просто как человека — не телеведущую на Первом канале, не актрису, не секс-символ СССР. У нее много статусов. Но и много сложностей, когда я росла, и даже сейчас. Потому что, когда называешь свою фамилию, а у меня она мамина, взгляды людей меняются, и не всегда в лучшую сторону. Но это их дурацкая предвзятость, и я отношусь с пониманием к их позиции. Я своим именем редко называюсь. Для друзей я либо Лола, либо Мона, такие вот смешные имена из кино, из книжек. Стоит сказать: «Я Леля или Оля Гузеева», все сразу: «Вау!» Мало кто знает, каково это — жить с золотой ложечкой во рту. Можно и подавиться. Быть дочерью Ларисы Гузеевой никогда не было легко, но и проклятием бы я это не назвала. Это данность. Я родилась именно у нее и счастлива, потому что она — прекрасный человек. – Мама должна быть счастлива слышать эти слова… – А она слышит и улыбается…
