Доказывающая свою невиновность в мошенничестве врач поделилась мнением о деле Сушкевич

У Калининградского перинатального центра в пятницу проходит митинг в поддержку реаниматолога местного роддома № 4 Элины Сушкевич и и.о. главного врача Елены Белой, обвиняемых в смерти недоношенного младенца. Поддержать находящихся под домашним арестом медиков приедут их коллеги. Среди участников акции будет и Марина Черемисина, врач-терапевт из Багратионовска, в отношении которой было заведено дело о мошенничестве. Накануне суд отказался от его рассмотрения и вернул в прокуратуру. RT поговорил с Черемисиной о её отношении к делу Сушкевич, положении врачей в России и об уголовном процессе в отношении неё. — Как вы относитесь к делу Элины Сушкевич и Елены Белой? — Я считаю обвинения в их отношении абсурдными. Элина — молодой врач-неонатолог, по-моему, только 31 год ей. Её обвинили в смерти 900-граммового ребёнка (ранее сообщалось, что вес недоношенного ребёнка составлял 700 грамм. — RT), который находился на грани жизни и смерти. Сколько неонатологов у нас работает, и какой у нас процент выживаемости таких детей? Ну, совсем небольшой. Люди борются до последнего за жизнь этих пациентов. Ни один врач не хочет преднамеренно навредить пациенту. Мы все нормальные, адекватные люди, у нас у всех есть семьи. Какое-то понимание вреда. Мы хотим жить с чистой совестью. И я прекрасно понимаю: если ты кому-то сделал зло, то оно к тебе вернется, сто процентов. Сегодня будет в 15:00 митинг у перинатального центра. Я и несколько моих коллег из больницы поедем. Главврач больницы для этого даже автобус специально выделил. — Вы считаете профессию врача в России незащищённой? — Вы заметили, что число заведенных против врачей уголовных дел в разы выросло. В медицине, особенно бесплатной, мы всегда должны, мы всегда обязаны. А условий к этому нет — например, льготных лекарств и так далее. Всегда чего-то не будет. И обеспечение не зависит от этого врачишки, который сидит. Он не диктует условия. Это на уровне министерства надо решать. Опять-таки, нет узких специалистов. У нас (в больнице. — RT), к примеру, ревматолог или гематолог — такая головная боль. С 2013 года, когда я приехала, шесть лет у нас люди постоянно не могут попасть к этим специалистам по два, по три месяца. И выговаривают кому? Участковому терапевту. Но от нас-то ничего не зависит. А негатива мы по полной программе впитываем, всё нам выплескивается. Сегодня я, вроде как, выдохнула. Но я не уверена, что через один-два месяца там не будет заведено на меня какое-нибудь уголовное дело по другому поводу. Поэтому, пока находишься в этой профессии, надо быть всегда настороже. Мы сейчас немножечко в обслугу превратились. Где-то пациент недовольный, переломаешь себя, улыбнешься лишний раз, лишь бы дверью не хлопнул. Но так не должно быть. — И как, по вашему мнению, можно исправить ситуацию? — У нас, во многом, всё упирается в отсутствие нормальной страховки врачебной ответственности. Случаев много разных бывает. Пациенты все разные, у всех разный метаболизм, возраст, противопоказания. Никогда наверняка не можешь знать, как подействует то или иное лекарство. У них же сколько противопоказаний, даже у самых простых. К примеру, случилось так, что какой-то обычный безобидный препарат принес вред здоровью пациента. Но если врач виноват, то там, где нормально работают страховые, вред покрывается страховкой. А не как у нас — всю жизнь потом выплачиваешь по ползарплаты пациенту. Это помимо того, что сесть можешь. Сама я, конечно, из профессии уходить пока не собираюсь, но вот у меня дочка хотела врачом стать, и я лично против. Слишком высоки риски, это того не стоит. — По поводу вашего дела. Как вы себя чувствуете после вчерашнего заседания? — Выходим из суда, и совсем по-другому дышится, полной грудью. По крайней мере, хоть какая-то обычная жизнь началась. Вся эта писанина, жалобы, юриспруденция кучу времени и сил отнимали. Семья, работа, учёба, конференции — это всё второстепенным стало из-за суда. Сейчас, по крайней мере, я могу полностью: и головой, и телом — быть в семье. — Что будет с вашим делом дальше? — Суд удовлетворил ходатайство о возвращении уголовного дела прокурору. Неопределённое количество времени дело будет у неё. Потом у следователей — тоже неопределенное количество времени. Прокурор поняла, что там склеивать нечего. Те слова, на которых строится обвинение — недоказуемы, не подкреплены фактами. В суде мы предоставили все доказательства, каждое обвинение по пунктам опровергли, предъявили свидетелей, путевые листы, документы приложили. Наши доказательства — неопровержимые. Там 12 томов уголовного дела. Будут перелистывать, перечитывать. На следственные действия они уже права не имеют, только какие-то недочёты исправить. Но мы основательно доказали мою невиновность. Следователь даже не мог объяснить, для чего же я все-таки в составе группы лиц там «мошенничала». Получается, что я вступила в сговор только ради самого сговора — хотела экшна какого-то, драйва. Материальной выгоды в моих действиях нет. Видимо, моральное удовлетворение хотела получить от всего этого. Или меня Наиль Халиуллин (экс-главврач Багратионовской ЦРБ. — RT) хотел обогатить? Халиуллину вдруг что-то упало на голову, и он просто захотел обогатить. В обвинении вообще логики нет. — У вас появилось какое-то понимание, откуда могло взяться уголовное дело? В прошлый раз вы говорили, что это могло быть связано с Наилем Халиуллиным. Вы давно его видели? — Нет. Как и изначально, его не видно и не слышно было. Следователь при первом допросе от 11-го апреля 2016 года намекал, что «вы нам не интересны, нас интересует другое лицо». Они тогда приезжали с проверкой в больницу, ещё до моего уголовного дела, по другому поводу. Может, что-то на Халиуллина копали, кто знает. Но не бывает такого, что проводятся какие-то проверки, какие-то следственные действия, и ничем не заканчиваются. Всё равно какой-то исход нужен. Затрачена же куча времени. Какой-то должен быть обвиняемый в конечном итоге. Зацепились за меня, как за спасательный круг. Всех собак на меня и повесили. Что по поводу Халиуллина, то главврач действовал в интересах пациентов, не зная о юридических тонкостях вопроса. Городское население тогда обслуживал один врач. Это была непомерно большая нагрузка. Чтобы этого врача разгрузить, и пациенты не толкались в очередях, он поставил меня на полставки выполнять больший объем. — К вам обращался кто-нибудь, кто попал в схожую ситуацию или может вы сами слышали о подобном? — Ко мне никто не обращался. Как я понимаю, мой случай — это вообще прецедент. Бывало, что человек недоработает, но всё решалось в административном порядке. Чтобы уголовное преследование — такое, похоже, впервые. А здесь влезло ФСБ, игнорируя трудовое законодательство. Отправили дело в суд. Нет, чтобы сразу признать, что состава нет, они тянули. Прокурор изначально знала, что здесь нет состава преступления. До последнего надо было все эти заседания высидеть, чтобы в конце концов она сказала, что здесь ничего не подтверждается. — Как повлияла на вас эта история? — Я вынесла такую мысль, что ни в чем нельзя быть уверенным. Я работаю участковым терапевтом, у меня участок — две с чем-то тысячи жителей. Не дай Бог, кто-то по старости умер — бабушка, дедушка 1920-х годов рождения. Мы не застрахованы, если пойдет кто в прокуратуру, напишет: «Я считаю, что Черемисина каким-то образом могла быть причастна», — опять придётся в суде доказывать свою точку зрения. Снова эта тягомотина доказывать, что, когда ты, допустим, таблетку от головы прописал, у тебя не было умысла бабушку убить, а умерла она по естественным причинам. Сейчас мы в очень шатком положении находимся. Выполняя свою обычную работу, думая, что ты ее хорошо выполняешь, ты до конца не будешь уверенным, что кто-то не напишет на тебя заявление, и ты не сядешь.