Рейнир де Грааф: «В России местами царит настоящий хаос, но за ним скрывается долгосрочный стратегический план»

«Архитектору всего-то и надо, что построить четыре стены и крышу». Эту фразу партнер голландского архитектурного бюро OMA Рейнир де Грааф вынес в заголовок своей книги. «Четыре стены и крыша. Сложная природа простой профессии» выходит на русском языке в рамках издательской программы МУФа 2019 года. Культуролог, выпускник «Стрелки» Антон Кальгаев поговорил с Рейниром де Граафом о том, как на его книгу повлияла работа над российскими проектами. Рейнир де Грааф – Когда я читал «Четыре стены и крыша», то увидел трёх де Граафов: архитектора, которого знаю лично и с чьими работами знаком, главного героя книги и её автора. Где граница между этими фигурами? – На мой взгляд, книга получилась очень личной, поскольку она вышла под моим собственным именем, а не, скажем, OMA, хоть в ней и говорится об опыте работы в бюро. Книга про меня, без привязки к профессиональным аспектам или компании, в которой я работаю, бизнес интересам, которые я преследую, без каких-либо обязательств показаться умным или креативным. Кажется, что она раскрывает ту мою сторону, которую, наверно, не всегда видно под профессиональным углом. Но не думаю, что я шизофреник, в котором уживаются три де Граафа. Наверное, если бы у меня было диссоциативное расстройство идентичности, я был бы в курсе, но ни один врач мне об этом не говорил. Four Walls and a Roof (2017 год). Рейнир де Грааф – Как вам пришла в голову структура книги? – Можно сказать, эту книгу я написал случайно. Мои статьи публиковались на Dezeen, в The Architectural Review, в Blueprint или в HuffPost. Я написал эссе о Тома Пикетти, которое опубликовали в The Architectural Review и в The Architect's Newspaper, кажется, в Америке. Вскоре со мной связался редактор Пикетти: он прочел эссе и предложил мне написать книгу. Я сразу отказался, потому что на статьи я ещё как-то могу найти время, но на целую книгу – вряд ли. Да и все, что я хотел сказать о Пикетти, я вместил в эти пять тысяч слов. Но редактор настаивал и спросил снова: «Тогда, может, ты захочешь написать собрание эссе, наподобие концептуального альбома, состоящего из авторских статей. Ты бы мог использовать готовые эссе – тогда останется только дописать еще несколько и объединить их каким-то образом, упорядочить так, чтобы в конечном итоге книга была чем-то цельным и единым, а не просто набором ничем не связанных работ». На организацию существующего материала потребовалось практически столько же сил, сколько на написание нового. Но в какой-то момент я завершил работу, и книга ушла в печать. По правде говоря, ничего особенного. – Четвертая фигура появляется ближе к концу книги. Я имею в виду архитектора – человека, чья история подробно описана в книге. – Скорее всего, эта фигура побочна, я её не замышлял, так как понятия не имел, чего ожидать и будет ли книга вообще пользоваться успехом. Потом, как оказалось, она вызвала всеобщий интерес. В целом, книга – перечисление разных интересных наблюдений, которыми я давно хотел поделиться, и идей, которые я воплотил, но которые не до конца исчерпали себя. В ней я озвучил то, о чем многие, как мне кажется, думали, но не решались сказать вслух. Кроме того, мне нравится писать. Я создавал много текстов для OMA, которые, в некотором роде, продвигали наши проекты и помогали им побеждать в конкурсах. Но в то же время мне хотелось писать о чем-то более искреннем, без манипуляций, просто рассказывать историю. К тому же, я подумал, что профессии нужна такая книга. И судя по тому, какую популярность она набрала, я был прав. Многие архитекторы пишут о своих величайших проектах и о том, какие они гении. Но архитектура отнюдь не безупречна. Многие проекты так и не появляются на свет, архитекторы далеко не всемогущи, да и сил у них становится меньше с каждым днем – и почти никто об этом не говорит. В архитектурных кругах культивируется миф о гении и великой силе креатива. Мне самому было важно избавиться от таких мыслей. Проект развития московской агломерации. Источник: OMA – Книга вышла в свет два года назад. Изменилось ли с тех пор ваше восприятие самого себя и того, чем вы занимаетесь? – Как ни странно, с выходом книги я немного успокоился. В первую очередь это связано с тем, что литературный труд – второстепенное проявление моей креативной энергии, но оно помогает мне лучше сосредоточиться на первостепенном – архитектуре. Я чувствую меньше напряжения в работе. Но теперь главное – не расслабиться слишком сильно, чтобы не растерять всю энергию и продолжать заниматься архитектурными проектами с полной отдачей. С тех пор как вышла книга, я не перестаю писать. Прямо сейчас я заканчиваю роман, который будет еще более личным, но в нем я точно не имею ничего общего с главным героем. – А что это за роман? Или вы его пока держите в тайне? О: Роман об архитекторе, который, как ему кажется, получает уникальную возможность. Он спешит ей воспользоваться и понимает, что все это полная фигня и он в глубокой заднице. Прямо как Шерман Маккой в «Кострах амбиций», только про архитектора. – Что для вас значит выход книги на русском? – Это здорово, так как важная часть книги, названная русским выражением «Испанский тендер», рассказывает о том времени, когда я жил в России. Безусловно, тот факт, что события происходят именно там важен, но эссе критикует не столько Россию, сколько мир в целом. Кроме того, в книги критикуются и некоторые западные субъекты. Я уверен, что читатель это поймет, тем более, в книге много шуток о России. Не знаю, правда, удалось ли их сохранить в переводе. В эссе также считывается неподдельное восхищение русской душой и русским образом жизни. С этой страной меня связывала и до сих пор связывает некоторая интрига. Даже сейчас, когда в западных СМИ появляются новости о России, я знаю, что на деле все обстоит не так, и до правды еще нужно докопаться. Здесь можно провести параллель с шахматами – вполне себе русской игрой – в ней сталкиваются не запад и восток, а тактическое и стратегическое мышление. Я согласен, что в России местами царит настоящий хаос, но в то же время многие неправильно его воспринимают, не видя, что за ним скрывается долгосрочный стратегический план. Такой подход виден на протяжении всей истории России: Битва при Ватерлоо, сражение за Сталинград и так далее. Эти победы ни что иное как триумф стратегического долгосрочного мышления: русские бесконечно думают, просчитывают каждый шаг отступления и контратаки врага. Кажется, в такой огромной, практически бескрайней стране, с одиннадцатью часовыми поясами время воспринимается иначе. Люди здесь знают, ничего не случается моментально, поэтому набираются терпения и успокаиваются. Думаю, в этом и заключается интрига и главный урок, который я усвоил в России. – C момента выхода книги прошло довольно много времени. Что бы вы написали в предисловии к русскому изданию cейчас? – Меня никто не просил написать предисловие, но я бы, наверное, попытался отразить в нем некоторые вещи, которые мы только что с вами обсудили. Знаете, многие ошибочно увидели в моей книге цинизм. Но в ней нет цинизма. Меня спрашивали: «Зачем продолжать заниматься архитектурой, если ты чувствуешь себя так, как описываешь в книге». Но мне очень нравится моя работа, и книга нисколько не умаляет ее важности. Просто в ней я ничего не проповедую и не приукрашиваю. Поэтому в предисловии я, вероятно, написал бы, что книга – истинный завет оптимизма, хотя некоторые интерпретировали ее посыл иначе. Проект развития московской агломерации. Источник: OMA – В «Испанском тендере» речь идёт о проекте, который вы реализовывали в Сколково. Я принимал участие в написании двух книги об этом месте. Первая – «Гиперкуб. Как сделано первое здание в „Сколково“», в которой рассказывается почти о тех же событиях, что и в вашем эссе. Вторая – маленькая веселая книга о матрешке и пирамиде «MATREX», где речь идет о здании, также упомянутом в эссе. – Сколково продолжает развиваться, бизнес парк Жан Пистре уже завершен. Пусть на мой взгляд, получилось ужасно, и сам проект плох. Университет Герцога и де Мерона всё ещэ не завершен, но он мне не кажется слишком уж скомпрометированным. Так что «Испанский тендер» повествует не об успехе или о провале. Я был так заинтригован и сверхчувствителен в ходе этого проекта, что развил журналистскую настороженность, которую раньше за собой не замечал. Я чувствовал необходимость начать писать, прежде чем она вновь испарится. Еще одна важная часть пребывания в России – «Стрелка». На протяжении трех лет мы создавали здесь студии, и, должен признаться, я вспоминаю это время с трепетом. Мы исследовали разные темы, пробовали разные подходы, в нас присутствовала определенная доля терпения. После «Стрелки» я преподавал в университетах в США, где тоже есть студийный формат. Там ты изучаешь предмет с 10–12 американскими, хотя сегодня, скорее, китайскими, студентами. Но атмосфера совсем не та. Американская система не предполагает столько терпения. В «Стрелке» над проектом работали десять человек, но во всех случаях, будь то «Провинция», студия «Гигаполис», студия «Энергия», студия «Прошлое будущего», студия «Микрорайон» Дэвида Эриксона, суммарная ценность всех участников превышала ценность каждого по отдельности. В Гарварде и Пенсильванском университете мне показалось, что проекты веси сложнее, чем в «Стрелке». – Еще меня поразил ваш образ мышления, отраженный в книге. Мне казалось, что это больше про урбанистику и социальную инженерию, а не про архитектуру. – У меня архитектурное образование. На предыдущих работах я чертил дренажные трубы и оконные детали. Я самый обыкновенный архитектор, просто карьера у меня необычная, я часто сбивался с основного курса, но, как оказалось, не зря. Даже сегодня я все еще работаю над зданиями, создаю их. Несмотря на различные сторонние задачи, которыми занимается наше бюро, здания – значимая часть нашей работы. И книга написана в основном с точки зрения архитектора. Вероятно, это еще одна причина, по которой я мало пишу о «Стрелке»: она не вписывается в привычные рамки. Мастерплан Сколково. Источник: OMA – Давайте посмотрим на сложившуюся ситуацию в России. Если мы с чем-то не согласны, можно ли сказать, что не стоит делать преждевременные выводы? – Кажется, у России есть терпение, именно поэтому здесь каким-то образом лучше принимают сложное и запутанное, чем на Западе, по крайней мере сегодня. По этой же причине Россия медленно, но верно наращивает влияние за счет США, а Трамп и прочие деятели только ускоряют этот процесс. В книге кратко упомянута встреча, на которой мы должны были наконец представить проект. В тот день член медведевского кабинета министров был уволен, но в одночасье принят в администрацию Путина, то есть, увольнение по факту оказалось повышением. Протестующая толпа на улице ликовала, большая победа, как-никак. Но на самом деле, все оказалось с точностью до наоборот. Когда я смотрю новости, неважно какие, я думаю о происходящем, думаю о себе и мне кажется, что я, словно протестующий из толпы, знаю лишь часть правды. Поэтому я ничего не осуждаю, ничего не одобряю, стараюсь не давать оценку. И мне такой подход кажется правильным: когда даешь оценку, перестаешь интересоваться, закрываешь глаза и не воспринимаешь происходящее. С появлением суждения останавливается поиск правды. Нельзя полностью избежать оценочных суждений, действий, но можно все время думать. Так же поступают и дизайнеры: они не делают выводов о своем творении до тех пор, пока не закончат работать. Так они достигают наилучших результатов. По моему, это интересная метафора об отношении к жизни. – В конце «Испанского тендера» вы упоминаете крушение Боинга МН17. Вы подробно описываете свои чувства. Из-за чего они возникли? – Ужасно странная ситуация. Я знаю столько людей из России, стольких из них считаю своими друзьями и приятелями, но почти никто из них мне не написал. В том самолете было столько голландцев, среди них ведь могли быть мои знакомые и родственники. И только один человек из России написал мне – Василий Аузан. Он прислал мне письмо: «Какое печальное событие. Кто бы ни стоял за этой катастрофой, я надеюсь, что никто из твоих близких не пострадал». Меня это письмо тогда очень растрогало. Но я до сих пор не понимаю, почему Василий был единственным. Мне казалось, что наши дружеские отношения важнее, чем поиски виновного.