Интервью британского писателя Джулиана Барнса — о Борисе Джонсоне, шуме времени и детстве без телевизора
В конце июля в издательстве «Иностранка» выходит роман «Любовь и так далее» Джулиана Барнса, автора интеллектуальных бестселлеров «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «Предчувствие конца», «Шум времени». Это история о прощании с иллюзиями и утрате дружбы — продолжение одной из его предыдущих книг «Как все было». Любовный треугольник художницы-реставратора Джиллиан, ее первого мужа Стюарта и его лучшего друга, философа-неудачника Оливера снова наэлектризовался — Стюарт возвращается из Америки уже не скромным банковским служащим, а владельцем собственного бизнеса. Джулиан Барнс дает каждому из них высказаться и составляет из трех неправдивых монологов поразительно честный роман (в переводе Елены Петровой). За последние пару десятилетий ритм жизни и процесс коммуникации сильно изменились. Как вы с этим справляетесь? Действительно, средства связи стали совершенно другими. Я рос в доме без телевизора до 10 лет. У меня поздно появился компьютер и мобильный телефон. Но сейчас я пользуюсь и тем, и другим, — на мой взгляд, очень неплохо. Когда я вижу молодежь, которая постоянно сидит в мобильных телефонах, то чувствую, как во мне просыпается легкое неодобрение, — посмотрите же вокруг! отвлекитесь от экранов хоть на минуту! А с другой стороны, не думаю, что без телефонов они стали бы читать Барнса или Лермонтова. А если говорить о жизни вообще, могу сказать, что, будучи писателем, я сам выбираю себе комфортный темп. Обычно на написание романа мне нужно два-три года. Многие из тех, у кого «нормальная» работа, на которой они должны что-то выполнить за день, неделю или месяц, такую жизнь совсем не понимают. Однако, несмотря на рост скорости коммуникаций и темпа современной жизни вообще, фундаментальные вещи, которые мне интересны, — любовь, смерть, искусство, сила и так далее, — существенно не меняются. У сегодняшней молодежи те же самые проблемы, какие были у моего поколения. И за исключением всего остального для меня это — как для писателя — большое облегчение. Каков ваш собственный шум времени, как вы его чувствуете? На данный момент, сразу после вступления Бориса Джонсона в должность премьер-министра Великобритании, я слышу «Шум времени» как духовой оркестр, который играет очень громко, невпопад и никак не может закончить. Я пишу вам из Ясной Поляны, усадьбы Льва Толстого, который писал о семейном счастье. Ваш «Метроленд» в некотором смысле похож на роман Толстого. Близок ли он вам? И если говорить о российских писателях и мировых классиках, кто больше остальных повлиял на вас как на литератора? После английской и французской литературы российская для меня самая близкая. Я учил русский язык два года в школе и помню первые тексты, которые читал: «Ася» Тургенева, «Детство» Толстого, что-то из Чехова. Британцы издавна восхищаются русской литературой, особенно творчеством великих писателей XIX века. Поэтому да, Толстой в «Анне Карениной» и «Войне и мире» (за исключением четвертого тома) мне очень близок. Но наши с ним пути расходятся, как только он начинает учить меня жизни. Я не люблю дидактическую литературу. Тургенев чудесно пишет о любви, а о произведениях Чехова можно говорить вообще бесконечно, — я смотрел его пьесы множество раз. Но один из моих самых любимых романов — «Герой нашего времени» Лермонтова. Приходилось ли вам в жизни жертвовать ради любви? Чем именно? И бывало ли наоборот, что вы вынуждены были жертвовать любовью? Ради чего? Думаю, на все эти вопросы развернутые ответы будут даны в моей биографии. И она, разумеется, будет посмертной, чтобы не разгневать меня, если вдруг биограф перекрутит все по-своему. У вас невероятное чувство юмора, а еще редкая для писателя способность к самоиронии. Как считаете, чувство юмора можно воспитать либо развить, или такие попытки бесполезны? Интересный вопрос. Мне кажется, что развить чувство юмора нельзя. Здесь все так же как с умением писателей составлять диалоги: либо оно есть, либо его нет. Но, помню, как однажды кто-то сказал об одной моей хорошей подруге: «Да, было здорово, когда она нашла свое чувство юмора». И я считаю, что дело обстоит следующим образом: при определенных обстоятельствах в определенном кругу можно просто расслабиться и, почувствовав поддержку, обрести свое чувство юмора. Не последнюю роль играет и семья. Например, когда я был маленький, серьезные темы часто сводились к шуткам (отчасти, чтобы мы не слишком зацикливались на них). И, конечно, такая привычка характеризует Великобританию в целом. Чего стоит наш новый премьер-министр — и сам шутник, и другие над ним посмеиваются (непереводимая игра слов «both a joker and a joke» — прим.ред). Если бы по вашей биографии написали роман, какие бы метафоры вы хотели там увидеть? Что для Джулиана Барнса стало бы собственным попугаем Флобера? Роман по моей биографии выйдет спустя еще более долгий период после моей смерти, чем биография, на которой он будет основан. Хотя, наверно, я не смогу никого от этой затеи отговорить и при жизни. Эта мысль теперь не даст мне покоя. Стала ли музыка Шостаковича вам ближе после романа «Шум времени»? Как изменилось ваше отношение к композитору после публикации книги? Нет, мое отношение ни к нему самому, ни к его музыке особо не поменялось, хотя я восхищаюсь его творчеством и личностью почти всю свою жизнь. На самом деле я думаю, что отношение к теме, о которой пишешь, должно быть четко сформулировано заранее. Великий английский романист Эдвард Морган Форстер однажды сказал: «Как я могу знать, что я думаю, если я этого не сказал?» Очень остроумно, но, по-моему опыту, неправда. И я не жду, что написание романа избавит меня от какого-то чувства или тревоги. Помню, как спустя три года после смерти моей жены я написал о своем горе, и многие друзья стали спрашивать, помогло ли. Я отвечал, что нет — и даже не надеялся. Собираетесь снова посетить Россию? Впервые я приехал в Россию в 1965 году, во второй раз — полстолетия спустя, и если сохранить темп, то в следующий мой визит в Россию мне будет 119. До таких лет я вряд ли доживу, так что думаю, лучше приехать пораньше.
