The American Conservative (США): наш мир нелюбви

На днях я посмотрел «Нелюбовь», российскую драму 2017 года. Ее снял Андрей Звягинцев, автор нашумевшего «Левиафана». На «Амазоне» (Amazon) и «Нетфликсе» (Netflix) его нет, но один знакомый поляк так бурно им восторгался, что я отправился в местную библиотеку. И я рад, что сходил. Фильм буквально не выходит у меня из головы. Я осознал это только к финалу, но автор пытается создать аллегорию всего современного российского общества. Автор считает, что этому обществу остро не хватает любви. Вам это покажется сентиментальщиной, но, уверяю вас, фильм не является сентиментальным. Это русское кино не услаждает, оно бередит ваши чувства и ранит, его эффект скорее назовешь терпким, чем сладким. Я даже задумался, насколько режиссерский диагноз современной России применим и к США, и даже к остальному миру. «Нелюбовь» — это критика российских социальных недугов России, но его посыл, как мне кажется, адресован всем развитым обществам. Позвольте мне объяснить. Во-первых, вот трейлер. В первых же кадрах Борис и Женя, пара среднего класса, ругаются из-за предстоящего развода. У нее есть богатый пожилой любовник, у него — наивная молодая любовница, уже беременная от него. Они презирают друг друга и хотят разойтись. Загвоздка в 12-летнем сыне: для обоих он — обуза, только мешает зажить новой жизнью. Супруги ссорятся, выясняя, кому достанется мальчик. Им кажется, что он спит, но он слышит все. До единого слова. Поняв, насколько родители его не любят, он заходится тихим криком. Алеша — так зовут мальчика — убегает из дома, но родители настолько поглощены собой, что осознают это лишь через два дня. Бóльшую часть фильма они ищут Алешу. Можно подумать, что поиски сблизят Бориса и Женю, но нет. Наоборот, выявляются их худшие качества. Оба они достойны осуждения и даже презрения, но не настолько, чтобы казаться чудовищами или моральными уродами. Ни в коем случае: они и выглядят, и говорят как сегодняшние «нормальные люди». Женя одержима смартфоном. Она постоянно делает селфи и просто фотографии, тщательно отбирая их для соцсетей. Кроме тех моментов, когда она занимается сексом с любовником, она всегда не здесь, а в своем телефоне — что-то фотографирует или загружает. В вагоне поезда Женя стоит, буквально погруженная в телефон… как и большинство пассажиров вокруг. У Бориса телефонной зависимости нет, но других проблем хватает. Он живет так, будто жизнь — это игра на самосохранение. Поэтому он все время в движении — надо быть на шаг впереди противника, чтобы тебя не раскусили. Он работает в технической компании, и его начальник — набожный православный христианин, ожидающий от своих сотрудников строгой семейной жизни. Режиссер показывает нам, на какие ухищрения идут эти сотрудники, чтобы создать именно это впечатление семейной благодати. Как они обманывают своего корпоративного царька, создавая для него потемкинские деревни. Когда Алеша исчезает, безразличная полиция слишком завалена делами и помочь поискам толком не может. Тогда пара обращается к добровольцам из негосударственного поискового отряда. В какой-то момент они посылают Бориса и Женю проведать ее мать — она живет в трех часах езды — вдруг Алеша у нее. Вот это настоящее чудовище: свирепая деревенская бабка, она исходит ненавистью и осыпает проклятиями всех — дочь, зятя и пропавшего внука. И хотя Женя теперь стала тонкой городской штучкой — и к тому же яппи (субкультура молодых успешных людей — прим. ред.) — нам становится ясно, откуда взялась ее неспособность любить. (Позже нам покажут будущую свекровь Бориса, у нее с дочерью, напротив, теплые отношения. Мать дает невесте Бориса советы, как лучше манипулировать мужчинами. Нам дают понять: перед нами общество эгоистов, где все привыкли использовать друг друга для собственных целей. Этой потребительской этикой отравлены даже узы между матерью и дочерью.) Чем все кончается, я вам, разумеется, не скажу. Признаюсь лишь, что до меня только в финальной сцене дошло, что это не семейная драма о распаде семьи, а политическая аллегория о распаде общества. В последней сцене одинокая Женя бежит под снегом на тренажере. На ней костюм национальной сборной с недавних олимпийских игр в Сочи. Название страны написано по-английски. Она в тупике, но все старается хорошо выглядеть — для Запада. Я размышлял о фильме все выходные напролет. Вчера, когда я записывал интервью с Павлом Скибинским (Pawel Skibinski), одним из ведущих польских историков, я вдруг остро вспомнил его. А Скибинский сказал мне: «Ни одно общество не может без крепкой семьи. Если вы хотите выстроить сильное общество, начните с семьи. Тот, кто стремится общество разрушить, всегда начинает с семьи, и это неудивительно». И еще: «Если ты сознаешь, что ты не только личность, но и член общества, то ты принимаешь свои обязательства перед ним. Если это не работает, общество разваливается. Исчезнет само понятие любви, потому что на ней выстроено общество». Вот, пожалуйста. Распад семьи в фильме «Нелюбовь» — это метафора для распада общества. Действие фильма разворачивается на фоне войны на Украине. Режиссер будто говорит: идет ужасная война, страдают безвинные люди, а россияне сидят дома, уткнувшись в телевизор, не чувствуя ни боли украинцев, ни собственной ответственности — сделать все возможное, чтобы остановить войну. В фильме есть откровенные штрихи. Например, в сцене в дорогом ресторане красивая молодая женщина дает свой номер телефона мужчине, который флиртует с ней походя, возвращаясь к столу, где сидит его дама. Здесь нет места ни верности, ни высшим ценностям. Даже в корпоративной империи невидимого православного директора его больше волнует добродетель показная, а не настоящая. Другими словами, он мечтает увидеть в компании собственное отражение… почти как Женя со своим смартфоном. Единственный проблеск надежды — рациональной жертвенной любви — это поисковая группа, они делают свое дело не из корысти, а из любви к ближнему. Этот фильм о России, но такой же точно можно снять и о современной Америке. Взгляните на новую статью Дерека Томпсона (Derek Thompson) из журнала «Атлантик» (The Atlantic). Привожу выдержки: «В городах с высокой плотностью населения — например, Сан-Франциско, Сиэтле и в столице страны Вашингтоне — быстрее всех групп населения растет количество богатых белых с высшим образованием и бездетных. К этому выводу пришел экономист Джед Колко (Jed Kolko), проанализировав результаты переписи населения. Численность же семей с детьми старше шести лет, напротив того, стремительно падает. Получается, что возрождение американских городов лишено ключевого элемента — рождения как такового. Города некогда были домом для семей всех классов. „Основополагающая традиция" американского города, писал урбанист Сэм Басс Уорнер (Sam Bass Warner), — это его „приверженность семейственности". Однако современные города откровенно не предназначены ни для детей, ни для семей, которые хотят их завести. По выражению социологов Ричарда Ллойда (Richard Lloyd) и Терри Николса Кларка (Terry Nichols Clark), они превратились в „машины для развлечений" для молодых, богатых и — как правило — бездетных. И эта тенденция имеет решающее значение — не только для американских городов, но и для будущего американской экономики и политики». Это все те же Женя и Борис. Да, к концу фильма у Бориса уже двое детей, но ведь понятно, что они появились на свет по небрежности, а не от тяги к отцовству. Как бы то ни было, вчера я задумался о нашем президенте и той чепухе, что он молотит. I don’t believe the four Congresswomen are capable of loving our Country. They should apologize to America (and Israel) for the horrible (hateful) things they have said. They are destroying the Democrat Party, but are weak & insecure people who can never destroy our great Nation! — Donald J. Trump (@realDonaldTrump) 21 июля 2019 г. ​Твит: «Не верю, что эти четыре конгрессменши в принципе способны полюбить нашу Страну. Им следует извиниться перед Америкой (и Израилем) за свои ужасные слова, полные ненависти. Может, Демократическую партию они и разрушат, но наш великий Народ этим слабым и закомплексованным людям не сломить». Мне вот кажется, что Дональд Трамп сам неспособен любить никого, кроме себя. Нет, правда: неужели вы верите, что он любит Америку? В его личности и политике нет и намека на любовь — только шкурный интерес. Им движет ненависть, и он распаляет ее в других. Но вот что примечательно: неужели вы верите, что и Бандой Четырех (прозвище четырех демократок из Конгресса, представляющих левое крыло Демократической партии, — прим. перев.) движет что-то, хотя бы отдаленно похожее на любовь? Я — нет. Ничего похожего я у левых вообще не вижу. Одно возмущение. Нет, я все понимаю. Политика негодования — единственное, чем сегодня можно хоть чего-то добиться. Прогрессивное крыло исходит ненавистью, но большинство этого даже не замечают. Они убеждены, что они хорошие парни, а потому ненавидят плохих парней. То есть людей вроде меня. Один мой друг из крупного города на побережье вчера прислал мне электронное письмо. Он — католик и противник абортов. К тому же он еще и гей, но при этом он хранит девственность по религиозным убеждениям. На днях его приятели в соцсетях — они сошлись на любви к некоему виду спорта — принялись поливать грязью христиан, которые не одобряют аборты и полное равноправие для ЛГБТ. Дескать, какие они презренные люди, в приличном обществе им не место, и вообще давно пора выдворить их прочь из штата — как недавно заявил губернатор Нью-Йорка Куомо. Они-то и понятия не имели, что этими словами ранят своего друга, который принимает эти слова на свой счет? А он теперь мучается, как ему поступить. Признаться им, что он — целомудренный гей-католик или молча уйти? Им кажется, что они горой за «любовь побеждает» (один из лозунгов ЛГБТ-движения, — прим. перев.). Как бы не так. Их «любовь» — лишь возможность ненавидеть тех, кого полагается, «правильной» ненавистью, причем со всей страстью. И когда дело доходит до политики, то так поступаем мы все — и я сам не исключение. Вчера я слушал радиопередачу, где один образованный белый либерал брал интервью у образованного черного либерала, а тот все распинался, как-де белые ненавидят черных. Ход мысли черного либерала был настольно вымученно безумен, что я слушал только для того, чтобы узнать, к чему он вообще ведет. В конце концов, я все же не выдержал и выключил бесивший меня приемник. Этот человек договорился до того, что надо ненавидеть белых — или, по крайней мере, оправдывал ненависть, делая из нее добродетель. А белый либерал-интервьер молча соглашался и даже не думал перечить. Нетрудно себе представить, что либералы злятся, видя нечто подобное с обратным знаком в правых СМИ. Все осложняется тем, что поводов для возмущения сегодня хоть отбавляй. Взять хотя бы того поганенького парня-трансгендера из Канады, который подал в суд на владельца салона красоты за то, что тот отказался делать ему эпиляцию яичек (и тем самым якобы нарушил его права — я об этом уже писал). На первый взгляд, это возмутительно, но в действительности больше смахивает на таблоидную утку — ведь эта трансженщина Джессика Янив (Jessica Yaniv) просто доводит общепринятую гендерную идеологию до логического завершения. Да, у Джессики имеется половой член и яички, но она считает себя женщиной и требует соответствующего обращения — то есть права на восковую эпиляцию интимной зоны в женском салоне. Это гадко и на самом деле это женоненавистничество… но учитывая рамки гендерной идеологии, все правильно, и никакой ошибки здесь нет. Джессика Янив — идеальное воплощение нашего времени. Это человек, настолько зацикленный на самом себе, что ради удовлетворения своих желаний угробит кого угодно. Но этот человек еще и воплощение прогресса, потому что добивается своего под маской борца за эмансипацию трансгендеров. А эту благородную миссию поддерживают все «политкорректно мыслящие» люди из СМИ и мира науки, корпоративная Америка и Демократическая партия в придачу. Но абсолютный эгоизм — наша общая беда. Я не люблю Джессику Янив. Джессика Янив — мой враг. Я презираю все то, что такие, как он, вытворяют с нашей общей культурой. Демократическая партия восприняла идеологию, которая плодит таких джессик, вынуждая владельцев женских салонов эпилировать яички, а пекарей-христиан — печь свадебные торты геям. Чем еще мне ответить им на воинственное презрение к людям вроде меня — ведь они уже переходят от слов к делу, — кроме встречного презрения? Если выбор стоит между вызывающим презрение и изрыгающим проклятия политиком вроде Дональда Трампа и демократом, который ненавидит людей вроде меня и наши общие интересы, — то почему бы мне не встать на сторону человека, который, при всех его грехах, хотя бы не презирает мое племя и не пытается открыто нам навредить? Улавливаете, к чему все это идет? А меж тем прогрессист-либерал скажет вам то же самое — только опасность у него будет исходить от традиционалистов. Но Иисус, которого я считал и продолжаю считать Богом, велит своим последователям возлюбить врагов своих. Я не могу допустить в себе презрение — ни к кому. Как быть? Подумайте, если кто-то и имел право ненавидеть своих преследователей, так это Мартин Лютер Кинг (Martin Luther King). Но в рождественской проповеди 1967 года Кинг рассказал, что мы все насколько взаимосвязаны, что, оставшись без любви, непременно погибнем. Американский политик Мартин Лютер Кинг Он сказал: «Позвольте мне предположить, что для достижения мира на Земле наша привязанность должна стать вселенской, а не групповой. Наша верность должна выйти за рамки расы, племени, класса и нации. Это значит, нам пора развить в себе общемировую перспективу. Жить отдельно не может никто, и чем больше мы пытаемся, тем больше у нас будет войн. Суд Божий свершится над нами, и мы научимся жить все вместе как братья, либо погибнем все вместе как глупцы». Кинг продолжил: «В греческом тексте Нового Завета „любовь‟ называется тремя словами. Первое — Эрос, своего рода эстетическая, романтическая любовь. В диалогах Платона говорится о божественном устремлении души. Эрос, даже в чувственном своем проявлении, всегда красив. Во все времена это было прекраснейшим проявлением любви. Есть в греческом языке и Филос, еще одно проявление любви. Филос — взаимная любовь, душевная привязанность, близость друзей. Мы любим тех, кто любит нас — и любим потому, что любимы сами. И наконец третье слово — Агапе. Это больше, чем романтическая любовь, больше, чем дружба. Это согласие и созидательное, всепрощающее добросердечие ко всем людям. Это льющееся через край бескорыстное чувство. Агапе переполняет и ничего не требует взамен. Богословы скажут, что это когда в сердце селится Божья любовь. Когда мы достигаешь этого уровня, мы любим людей не потому что нам нравятся они сами или их поступки — мы любим каждого, потому что его возлюбил Господь. Теперь мы понимаем, что имел в виду Иисус, говоря: «Возлюбите врагов ваших». И я рад, что он не сказал: «Относитесь к врагам вашим с симпатией и привязанностью». К некоторым людям испытывать эти чувства невозможно. Привязанность — чувство нежное. Я не могу хорошо относится к человеку, который хочет метнуть в мой дом бомбу. Кто хочет меня эксплуатировать и обойтись со мной бесчестно. Я не могу привязаться к тому, кто каждый день грозит меня растоптать и уничтожить. Но Иисус учит нас, что любовь выше привязанности и симпатии. Любовь — это согласие и созидательное, всепрощающее добросердечие ко всем людям. И мне кажется, к ней мы и должны стремиться в нашей борьбе за расовую справедливость. Мы не имеем права сдаться. Мы должны ревностно и неустанно трудиться, чтобы добиться равноправия. Все имеющиеся у нас силы мы должны направить на освобождение нашего народа от ужасного бремени сегрегации, но в ходе этой борьбы мы никогда не откажемся от нашей привилегии и нашей обязанности любить. Я слишком много видел ненависти, чтобы ненавидеть самому. Я видел ненависть на лицах слишком многих шерифов, белых гражданских советников и южан из Ку-клукс-клана, чтобы ненавидеть самому. Всякий раз, когда я с ней сталкиваюсь, я говорю себе: ненависть — слишком тяжкое бремя. Мы должны найти в себе силы сказать самым непримиримым противникам: «Мы противопоставим вашему стремлению причинять страдания наше терпение. Делайте с нами, что хотите, а мы будем любить вас. Мы никогда не подчинимся вашим несправедливым законам, поскольку неповиновение злу есть такой же нравственный долг, как и содействие добру. Бросайте нас в тюрьмы, а мы будем по-прежнему любить вас. Взрывайте наши жилища и грозите расправой нашим детям. Шлите под покровом ночи в наши дома убийц и насильников в колпаках, пусть они забивают нас до полусмерти, а мы будем любить вас. Рассылайте по всей стране своих агитаторов, пусть они объясняют, что мы — культурно или иначе — не сможем интегрироваться, а мы все равно будем любить вас. Но будьте уверены, мы победим вас своим умением терпеть страдания. И придет день, когда мы обретем свободу, но это будет свобода не для нас одних. Мы будем так взывать к вашему сердцу и разуму, что склоним их на свою сторону, и наша победа станет победой вдвойне». Чтобы на земле воцарились мир и доброта, мы должны наконец уверовать в высшую нравственность вселенной — и поверить, что реальность как таковая зиждется на моральных устоях. И вот нам напоминание, когда мы готовимся к Рождеству и думаем о Пасхе — ведь они идут рука об руку. Христос явился, чтобы показать нам путь. Но люди предпочли свету тьму — и распяли Его. Там, на Кресте, в Страстную пятницу царила тьма, но потом пришла Пасха, и Пасха — это вечное напоминание, что истина, втоптанная в землю, расцветет вновь. Пасха оправдывает слова Карлейля: «Ложь недолговечна». Итак, вот наша вера — и в нашей надежде на мир на земле и доброту, да прибудет с нами провидение. Делайте с нами, что хотите, а мы будем любить вас. Для Кинга это были не просто слова, а свидетельство его пылкой, неистовой веры. Ничего подобного ни в речах Дональда Трампа, ни в речах самых ярых его сторонников, пусть даже из числа лидеров христианских общин, я не слышу. Не слышу я этого и в речах демократов, самых ярых их сторонников, пусть даже из числа лидеров христианских общин. Если честно, я не слышу этого даже в собственном сердце. Кинг не был слезливым романтиком. Его любовь к ближнему была суровой и требовательной. Он заплатил на нее своей жизнью. В то время никто не боролся с этим злом беззаветнее его. Но двигала им не ненависть. Может ли в современной Америке появиться лидер, подобный Кингу — или все зашло слишком далеко? Христианину подобает бояться Бога больше, чем людей. Если мы одолеем силы этого мира, но у нас не будет Агапе, то чтó мы в глазах Бога? Сатана забрал Иисуса в пустыню и искушал его «всеми сими царствами и славой их» (ибо Сатана — князь мира сего). Но Иисус ответил ему: «Отойди от меня, Сатана. Написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи». Если вы не согласны, что это прямое руководство, как христианину подобает смотреть на политику, то вы просто не видите, что у вас под носом. Заметьте: у прогрессистов-нехристиан выхода тоже нет. Многие из них стремятся достичь власти ненавистью, потому что убеждены, что воспользуются ею во благо. Каким будет американский политик, будь то левый или правый, воспринявший не только служебный долг, но и человеколюбие — насколько это вообще возможно в нашем грешном мире? И это не риторический вопрос. Мне в самом деле интересно. Раньше у нас по крайней мере было некое общее представление о том, какой бывает человеколюбивая политика. Сейчас нет и этого. На протяжении всего фильма «Нелюбовь» зреет ярость Апокалипсиса. Чем больше я размышляю об этом фильме и его глубоком послании, тем больше мне кажется, что и мы движемся не в том направлении. И левые, и правые разъяряются все сильнее. Я не знаю, какая вспыхнет искра — экономический крах? Политическое убийство? Может, она и не вспыхнет вовсе. Но безлюбие российского общества, которое обличает Звягинцев, царит и у нас — и это фитиль для грядущего пожара. И еще. В интервью с профессором истории Скибинским мы заговорили о работах покойного польского интеллектуала Лешека Колаковского (Leszek Kolakowski). Он писал, что когда общество теряет веру в трансцендентный источник ценностей — как правило, это Бог — это заканчивается его распадом. Почему? Потому что не остается никаких сдержек индивидуальной воли. Я рассказал собеседнику, что в интервью с борцами с коммунизмом я часто слышу одну и ту же мысль: надо верить в нечто превыше нас, иначе не выстоять перед обществом, которое вас растопчет. У диссидентов-христиан была вера. У атеистов вроде Вацлава Гавела (Vaclav Havel) — элементарная человеческая порядочность и свобода. В любом случае, это больше вас и больше ваших личных интересов. Это то, что вдохновляет людей на лишения ради общего блага. Профессор Скибинский ответил: «Рассмотрим образ воздушного змея. Предназначение змея — парить как можно выше в небе, но это возможно лишь тогда, когда его снизу держит человек за нить. Если нить оборвется, змей рухнет на землю и разобьется. С людьми то же самое. Люди предназначены для высших целей — для свободы, в высоком смысле слова. Но чтобы достичь этой свободы, заложенной природой, мы должны осознать наши пределы. Проблема современного общества — и потребительства — в том, что об этих пределах все забыли. Всем кажется, что можно делать, что угодно. Писатель Александр Солженицын Если мы утратим любовь к Богу, то, объятые безудержными страстями, мы потеряем и любовь друг к другу. Это происходит в фильме «Нелюбовь», пусть там и нет религиозной подоплеки. Старики, писал Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ», считали, что Россию постигла большевицкая катастрофа, потому что люди забыли Бога. Солженицын признавал, что поначалу считал этот вывод крестьянским и старорежимным, но, пройдя через ГУЛАГ, он собственной кожей осознал его истинность. Боюсь, эта участь грозит нам всем. И мне, и вам. И виноваты в этом будем мы сами, потому что обо всем знали — или должны были знать. Дополнение. Только что просто просматривал свои заметки о книге Ханны Арендт (Hannah Arendt) о тоталитаризме. Она отмечает, что европейское поколение, отдавшееся нацизму, было в плену отклонений («они читают не Дарвина, а маркиза де Сада») и заново переживало разрушительную травму Первой мировой войны. Арендт пишет: «Члены элиты были вовсе не против того, чтобы уничтожением цивилизации заплатить за удовольствие лицезреть, как в нее вторгаются несправедливо изгнанные. Временный союз между элитой и чернью во многом строился на том неподдельном восторге, с которым первая наблюдала, как вторая рушит всякую респектабельность». Мне бросилось в глаза утверждение Арендт, что корни политики послевоенной Германии следует искать в психологическом крахе немецкого общества за годы войны. Вряд ли это новое наблюдение, но сейчас, после размышлений о политической и социальной критике, высказанной в фильме «Нелюбовь», я задумался, насколько в нашей сегодняшней политике замешаны бывшие дети, которых бросали на произвол судьбы, начиная с 1960-х? Какие будут соображения?