Как по нотам. Интервью с пианисткой из Донецка Валентиной Лисицей не только о музыке и не только о Донецке

«Не ходи через площадь Ленина в одиночку…» День стремился к закату, мы встретились под памятником Ленину на главной площади Донецка. Валентина с сыном Бенджамином сидели на ступеньках и кормили обнаглевших донецких птиц мира. Мы посовещались и решили погулять по набережной, там и состоялась наша беседа: двух женщин, одна из которых выдающаяся пианистка, а вторая просто когда-то в детстве окончившая музыкальную школу. И было в этой беседе всё: и откровение, и понимание, и музыка. - Валентина, сколько часов в день вы играете? — Весь день! Это может быть и десять часов, и двенадцать, а иногда и четырнадцать. - Если не играть, что происходит? — Я не играю только тогда, когда переезжаю. Ничего не происходит, если честно. Ненадолго можно и прерваться, это иногда даже помогает. - А Ваш сын Бенджамин тоже играет? — Нет, — смеётся Валентина. - Ни за что не поверю, что Вы не предприняли попытку обучить ребёнка музыке. — Почему же, мы-то предприняли, но заставить его не смогли. Муж пытался, но мы потом бросили. У него мозги другие — научные, хотя слух у сына абсолютный. - Во сколько лет Вы впервые сели за инструмент? — Мне было три года и восемь месяцев. Моё первое пианинко — бледно-рыжая лакированная «Украина», как мебель из ГДР, надпись под пюпитром. Очень красивая была та моя «Украина», инструмент отлично звучал. Пианино досталось мне от брата, с которым у меня разница в десять лет. Он к тому времени уже отучился и бросал музыку. - Как так вышло, что в Вашей совсем немузыкальной семье было принято решение отдать детей в музыку? — А это всё мама и бабушка, они толкали детей на всё. Они водили нас на все возможные кружки. Моя мама — закройщица, её обожали клиентки, они приходили и давали советы: «Ведите дочку туда, ведите дочку сюда…» Брат окончил семилетку, играл на баяне, потом перешёл на гитару. Отучился и отучился, но вот пианино осталось. А в три года меня отдали на плавание. Одна из маминых клиенток была олимпийской чемпионкой, она тренировала детей. Мне повезло, что у меня были длинные волосы, которые не желали сохнуть. После каждого плавания я подхватывала простуду, потом месяц не посещала. В бассейне всё было брутально, очень жёсткие условия обучения. Потом это закончилось. Балет закончился ещё быстрее. По совету одной из клиенток мама отвела меня, но там сказали так: «Эта «жиропа» не пойдёт в балет, она вырастет, у неё ноги будут волочиться по полу, когда её партнёр будет поднимать. Такая она у Вас здоровая!» Фигурное катание я не помню совсем, но оно тоже было в моём детстве. А потом я назло брату села за фортепиано и попыталась что-то выучить, открывала учебники, изучала ноты. И тут меня взяли за ручку и отвели в подготовительную школу при училище Глиэра. Моей первой учительнице Леночке было лет четырнадцать, я знаю только её имя и всё. Вот так я начала. А потом я поступила в Лысенко, талантливую девочку заметила жена моего будущего педагога. Её фамилия Орлова. - Когда впервые по отношению к Вам прозвучало определение «талантливая девочка»? — Сразу. Я вообще была талантливой во всём. Если бы это было не фортепиано, а что-то ещё, то пошло бы и другое. Я была талантливой и очень исполнительной. В четыре года я играла первый концерт. В шесть лет я поступила в школу. - Из всего перечня предметов, которые изучаются в музыкальной школе, какие были самыми любимыми? — Я любила хор. Когда я училась в школе, то поступила в хор оперного театра. У меня был очень большой диапазон. Раньше у меня был высокий голос. В четырнадцать лет меня прослушивали, очень хвалили. А потом случился Чернобыль, все тогда временно охрипли, и как-то всё это закончилось, так и не начавшись. - Как долго Вы играли на первом фортепиано, когда встал вопрос о покупке другого инструмента? — Мне было лет десять, когда педагог сказал, что надо покупать рояль для подготовки к конкурсам. Мы нашли подержанный немецкий кабинетный рояль, мы его продали, когда уезжали, было очень жаль продавать. Сейчас они столько же стоят. Мы продали за тысячу долларов, а они больше и не стоят. - Сколько у Вас дома инструментов? — Ох, — вздыхает Валентина, — я даже не знаю, где у меня дом. Сейчас я живу в Москве, снимаю квартиру на «Парке культуры». Я нашла квартиру по объявлению. Сняла её потому, что в квартире были рояль и пианинко. Я влюбилась в Москву, никогда не была в Москве, но всегда мечтала, а сейчас, когда открылась возможность путешествовать, получила визу. - Паспорт у Вас американский? — Да, и у меня, и у мужа, Алексея Кузнецова, и ребёнок тоже американец. - А в Америке сколько Ваших инструментов? — В Америке сейчас ничего нет, стоит огромный пустой дом, который мы продаём уже четвёртый год. С Америкой я уже много лет не связана. В 2012 году переехала в Париж, потом вся семья переехала вслед за мною. Америка В 1991 году Валентина Лисица и Алексей Кузнецов выиграли первый приз престижного международного конкурса фортепианных дуэтов «Dranoff International Two Piano Competition». Это позволило им переехать в США, чтобы продолжить свои карьеры концертных пианистов. В 1995 году они дебютировали на нью-йоркском фестивале «Mostly Mozart Festival» в Линкольн-центре под руководством дирижёра Джерарда Шварца. Со временем карьера Лисицы застопорилась. Её «продавали» как «ещё одну светловолосую русскую пианистку». В 2007 году Валентина загрузила свой первый ролик на YouTube, где она играет этюд Рахманинова, а после загрузки в сеть этюдов Шопена, DVD с которыми был выпущен в 2004-м, его продажи в крупнейшем интернет-магазине Amazon резко взлетели. В 2012 году Лисица подписала контракт со звукозаписывающей компанией Decca, одной из старейших в индустрии. - Расскажите о конкуренции внутри семьи. Например, поэты очень плохо уживаются вместе. Гумилёв и Ахматова, Евтушенко и Ахмадулина. Музыка вас с мужем объединяет или наоборот? — Мой муж практически пожертвовал своей карьерой. Какое-то время нас называли самым лучшим фортепианным дуэтом в мире. Но дуэт — это такая специфическая история. Мы играли в четыре руки на двух или на одном рояле. Для такого состава написано очень мало концертов с оркестром. Ситуация даже хуже, чем с виолончелью. Было невозможно устроиться на полную ставку. Либо надо было играть какую-то попсу, делать переложения. У нас не было никакого аппетита это делать. Нас в это толкали, но нам было совсем не интересно играть типичную американскую попсу. - Кто придумал историю с YouTube? — Муж придумал. Мы приехали в Америку, у нас были какие-то концерты, я ездила по конкурсам, вырвалась и начала «зашибать» деньги. Деньги были очень небольшими. Мы сняли маленькую квартирку, из мебели в той квартире у нас были картонные коробки, которые мы собирали. Ещё у нас были пианинко и матрас. По приезде в Америку мы испытали культурный шок. Мы-то в Киеве получали стипендии в консерватории. Это были нормальные стипендии за отличную учёбу, на те деньги можно было спокойно пойти в кафе, поесть мороженого. А в Америке никаких стипендий не было. В Америке у нас был определённый успех, а потом этот успех исчез, мы стали никому не нужны. И вот тогда муж выложил клип, как я играю этюд Рахманинова «Красная шапочка». Быстренький, в три минуты, совсем без мелодий. И люди начали делиться, дело пошло. Но всё равно, с того момента, когда это произошло, до того момента, когда это дало какие-то результаты, прошли годы. О языке и русофобии - Когда Вы приехали в Америку, что было сложнее всего? Как обстояли дела с английским языком? Вы знали язык? — Я знала так мало, что стыдно вспомнить. «Great October Revolution», «My name is Valentina». С языком было ужасно, но нам приходилось крутиться. Телевизор работал круглосуточно, что-то оседало. Ходили по магазинам, пытались общаться, нам никто не помогал. Мы приехали в ужасный период нашей истории. Мы старались особенно не афишировать, что мы из Советского Союза, всё было очень депрессивно. Мы испытывали ужасный стыд, мы кое-как между собою говорили на английском только для того, чтобы никто не услышал, что мы говорим на русском. Отношение к русским тогда было настороженным, открылись ворота, ринулась толпа талантливых людей. Сейчас у них ненависть к китайцам, а тогда к советским людям. Мы подавали документы и услышали такую реплику: «Я тебе посылаю ещё пару русских, надеюсь, последних!» - Вас называли именно русскими, а не украинцами? — Да, тогда никто ничего не знал об Украине. Однажды в магазине к нам подошёл человек, который давно жил в Америке. Он услышал нашу речь, отвёл нас в сторону и дал совет: «Никогда не селитесь рядом с диаспорой, не позвольте себя затянуть в это болото». Мы всегда были особняком, ни с кем не общались. Русская диаспора тем особенна, что она отличается от диаспор малых народов. Сейчас всё поменялось, я говорю на русском громко и где угодно. - Недавно Владимир Соловьёв в одной из программ сказал, что русские — это новые евреи. Вы сталкивались с русофобией? — Русофобия — это антисемитизм наоборот. Антисемитизм — это явление, которое сегодня характерно нижним слоям общества. Антисемитизм был всегда и есть по-прежнему, но он находится в низших массах. Это мнение маленьких людей, которые считают, что евреи всё заполонили. А наверху, в элите, даже если есть антисемитизм, то об этом не принято говорить, это дурно характеризует говорящего. А русофобия — это как раз наоборот. Элита готова быть русофобской, а простой народ прекрасно относится к русским. О нарядах и композиторах - Ваша мать — закройщица. В доме всегда пели гимны красоте. Рюши, пуговицы, царство тканей. Расскажите о том, как Вы выбираете себе концертные платья. — Платье должно быть компактным. Стараюсь покупать такие платья, которые можно стирать и не надо сдавать в химчистку. Это такой профессиональный подход. Платье — это униформа, она «горит». Можно купить любое дорогое брендовое платье, но оно через десять-двадцать выходов на сцену придёт в негодность. Платья сгорают от пота, жары и стирки. Любимые цвета концертных платьев — красный и чёрный. - Как мама оценивает Ваши концертные платья? Её всё устраивает в облике дочери? — Ей всегда хочется побольше блёсток и побольше рюшей. Мама хочет, чтобы было красиво, а я хочу, чтобы было удобно. Мама потребляет телевидение 24 часа в сутки, мама видит Киркорова. У мамы постоянный комплекс, что я недостаточно разодета, она считает, что я с помощью одежды должна себя показывать. Маме хочется меня переодеть. Когда я добралась до вершины, у меня какое-то время было полное отторжение красивых платьев. Расскажу Вам историю пианистки Марты Аргерих. Из неё в своё время сделали первую секс-икону фортепианной музыки. Ей так чувственно снимали, что казалось, она играет и бьётся в оргазме. Её продавали. Она была очень красивой. Марта после того, что с ней сделали, прославилась тем, что носит платья, как халаты, редко моет голову, от неё резко пахнет потом. У меня было такое же ощущение, когда меня начали продавать. Я не должна никого соблазнять, я должна играть. Сейчас в эпоху Instagram многие пианистки оголяются: одна показывает спину до копчика, другая — грудь, третья — ноги. Самая любимая музыка не содержит секса. Рахманинов — это про любовь, про чувство, но не про размножение. Или Чайковский! Начинают порою копаться в его биографии, а ведь это глупо — соединять биографию композитора и музыку. О Донецке - Донецк — это город, в который приезжают немногие артисты мирового уровня. Ездил Кобзон, но он наш. Для человека, у которого есть мировое имя, поездка в Донецк сопряжена со сложностями. Попасть на «Миротворец» — это самое малое, что ждёт решившегося. — Для меня донецкая публика уникальна. Я не знаю, с чем это связано, возможно, что и с войной. Мои концерты здесь для людей не являются развлечением. Даже неважно, что мне говорят люди. Порою мне рассказывают истории о том, как музыка лечит. То, что я ощущаю в Донецке, так это то, что моя музыка действительно нужна. Она и правда залечивает душевные раны каждого. Когда я катаюсь по всему миру, я тоже встречаю таких зрителей, но это единичные случаи. - Я видела, как люди плакали на Вашем концерте, я и сама плакала. — Я чувствую это. Тот концерт, который я недавно играла в Донецке, я ведь его играла сотни раз. И никогда он не звучал так, как прозвучал в донецкой филармонии. Я его никогда так не осознавала. От публики идёт энергия. Я должна сказать, что донецкий симфонический оркестр состоит из героев. Им надо медали давать! Никакой профессиональный оркестр за самые большие зарплаты не выдержал был такое! То, как их заваливают работой… Даже мне было сложно, хотя я стойкий солдат. Нам накидали такую насыщенную программу, что нормальному оркестру для этого нужен месяц, а не неделя, как в случае с донецкими музыкантами. - Ваш любимый композитор? — Рахманинов! Сейчас я много играю Бетховена, сейчас он созвучен мне, моим внутренним состояниям и жизни моего народа. Это и тревога, и борьба, и преодоление. Вопрос, который я всем задаю лишь потому, что на него до сих пор нет ответа - Пять лет идёт война, пять лет подряд люди сидят в разных окопах, смотрят друг на друга в прицел, ненавидят друг друга. Мы ненавидим их, они ненавидят нас. У нас своя правда, у них своя. Каждый день войны — это новые и новые жертвы… Когда-нибудь мы сможем пусть не любить друг друга, но хотя бы перестать ненавидеть? Как Вы считаете? — От животных нас отличает именно чувство ненависти. Волки напали на стадо коров и съели телёнка, корова не думает о том, что надо отомстить волкам. - Но мы же не телята. У зверей это пищевая цепочка, а не война. Звери убивают ради еды или территории. — Да, у зверей нет лозунга «Ты убил моего сына, за это я убью твоего сына»! Я думаю, что война — это как буря на море. Конечно, я упрощаю. В какой-то момент это должно сойти на нет. Особенно, если это не подкармливается извне, но в нашем случае, конечно, подкармливается. И подкармливается с обеих сторон, к сожалению. Обычно, что объединяет людей в таких случаях, это куда большее несчастье, которое происходит и затрагивает обе стороны. Но не ждать же нам катаклизма, который извне объединит наши народы?! Прежде всего, надо помнить, мы соседи, мы не можем дрейфовать, мы друг от друга никуда не денемся. Ни Россия от Украины не улетит, ни Украина от России. Много крови пролито, много крови между нами. Люди проливали кровь всегда. Вспомните, что происходило в Руанде. Когда произошло массовое убийство руандийских тутси местными хуту. «Мои соседи пришли, отрезали голову моему мужу, убили моего ребёнка и изнасиловали меня. Они — мои соседи, они по-прежнему здесь живут». Я читала интервью этой женщины. Она их простила! - Простила? — Да! Потому что она ничего больше не может сделать. Они убили её семью, но она не может жить без прощения. Жить без прощения — гораздо тяжелее. Нам надо понять, что нас стравливают, что это никому из нас не выгодно. На чисто бытовом уровне должна быть полная амнистия всем. Как это ни противно! Это гражданская война. Вот воевали красные и белые, потом всё закончилось. Мы пережили ту войну. Если Вы хотите найти убийцу Вашего сына, Вы идёте в суд. Это было незаконно, правительство не имело права использовать армию внутри страны. Это всё должно решаться в судах. Суд обязан найти убийцу и наказать! Ещё один способ: это выстраивать человеческие отношения на личном уровне, один к одному. Вот недавно была программа, в которой приняли участие военные с обеих сторон, многие написали, что это ужасно. Я не смотрела эту программу, но я не считаю, что это ужасно. Воин знает цену жизни, а ещё воин — это не тот, кто посылает людей в окопы. Нам нужен мир, а не война. - Есть такой тезис, что нас может объединить искусство. Как Вы считаете? — Проблема в том, что искусство сейчас тоже политизировано. Мы играли в парке, отмечали 150 лет Донецку, а на следующий день в Киеве вытащили пианинки, покрашенные в «жовто-блакитний», сыграли на них гимн. Война даже на пианино, мы играем здесь Рахманинова и Чайковского, а они играют гимн Украины. Всё превращается в средство войны. Ни о чём не жалеть! - Какое первое впечатление от Донецка? — Ох, ну отвечу как все, розы! Это был полный шок. И парки. Я приблизительно понимаю зарплаты работников, которые ухаживают за парками. Думаю, что они получают копейки, на которые и прожить-то нельзя. Но как они обрабатывают каждый кусочек земли, я с радостью делаю фотографии. - Вас в Донецке узнают на улицах? — Да! Сразу не верят, что это я. Спрашивают, почему я пешком и без охраны. Удивляются, что я сама в магазин хожу. - Когда Вы впервые попали в Донецк? — Это был 2015 год. Знаете, я ведь всегда интересовалась политикой! Но раньше я была политически правильной. Мой аккаунт в Twitter даже рекламировали в канадских газетах. Когда начались события на майдане, я начала следить особенно пристально. Я поначалу хотела поддержать майдан, не понимала, что там делается. Читала-то я иностранные газеты. Я смотрела на то, что происходит, как люди выступали против коррупции. Не видела в этом ничего плохого. А потом мне попалось фото из консерватории. Я увидела обгоревший зал с пианинкой. Я сказала тогда: «Чума на оба ваших дома!» Если они устраивают бойню в консерватории, то мне с ними не по пути. Я звонила маме в Киев, она мне рассказывала, как депутатов запугивали. У меня открылись глаза! А на западе в это время говорили о том, какие хорошие «мырни протестувальники», а на самом-то деле они жгли полицейских. Самое страшное для меня — это 2 мая 2014 года в Одессе. У меня вся семья из Одессы, это потом мы переехали в Киев. Я не смогла пережить ложь западных СМИ. Сначала я думала, что они не понимают языка, что они не ориентируются. Я была наивной! Я просто провалилась в чёрную дыру, вышла из неё другим человеком. Мы тогда были диванными войсками, переводили, разоблачали и т.д. А потом у меня был концерт в Канаде. Мне было предложено тихо отказаться от концерта. Я сказала, что я за правду и за свободу слова. Дурная, одним словом, верила в это. А потом я написала где-то, что мечтаю приехать сыграть в Донецке. И мне ответил Александр Парецкий! Предложил приехать и сыграть. Я и приехала, отменила концерт в Германии, они на меня очень за это обиделись, больше не приглашали. Я сыграла концерт в Париже и отправилась в Донецк. Мы ехали из Ростова-на-Дону на машине, первое, что я увидела — это разбомблённая школа с пустыми глазницами окон. Я слышала выстрелы, казалось, что это был сон. 22 июня 2015 года состоялся концерт-реквием. Потом западные СМИ написали: «А в конце они сыграли какой-то пропагандистский марш!» Это был «Бухенвальдский набат». Особенно западным СМИ понравилась моя фотография с Захарченко, написали, что я поддерживаю главаря террористов. - Ни о чём не жалеете? — Ни на секунду! Сделала бы то же самое, а если бы могла, то сделала бы больше. Раньше, больше, лучше. Да, я знаю, что я испортила карьеру себе, карьеру мужу, подвергла опасности своего ребёнка. Стоило ли это того? Да! Эпилог И хотя это интервью выглядит ровно так же, как и все остальные тексты, буквы, знаки препинания и т.д. Не верьте глазам своим, дорогие читатели. Оно на самом деле совсем не из буковок, оно из нот. Много-много нот: восьмые, четвертные, половинные, целые. Миллионы нот, которые уже были сыграны Валентиной Лисицей и которые ей только предстоит сыграть… Спасибо, дорогая наша Валентина Лисица, за то, что Вы есть, за то, что однажды сказали «Да» и приехали в Город До, и за то, что ни о чём не жалеете!