Имя Джоанны Стингрей в России прочно ассоциируется с группами "Кино", "Аквариум" и ленинградским музыкальным подпольем. Приехав в 1984 году в СССР, молодая американская певица была так очарована местной андеграундной культурой, что решила познакомить с нею весь мир. Изданный ею диск Red Wave ("Красная волна") — сборник песен "Кино", "Аквариума", "Алисы" и "Странных игр" — показал, что если советским рокерам и не хватает технической базы, то уж в части таланта они ничуть не уступают западным коллегам. Муза советского андеграунда и участник тех событий, о которых не догадывались даже зрители нелегальных концертов "Кино", спустя три десятилетия она решила написать книгу о своих приключениях в Стране чудес — Советском Союзе и затем России. Первая часть была представлена весной, а сейчас в издательстве АСТ выходит продолжение — "Стингрей в Зазеркалье". Накануне встреч с читателями, фанатами советского рока, в Москве (13 сентября), Екатеринбурге (16 сентября) и Санкт-Петербурге (17 сентября) певица и продюсер поделилась в интервью ТАСС, у кого просила разрешение на рассказ о личной жизни, о каких событиях не хотела бы вспоминать и почему не слушает современный русский рок. — Джоанна, журналисты множество раз спрашивали вас о ленинградской рок-тусовке, об этом написано и сказано очень много. Почему вы решили изложить свои воспоминания в формате книги? — Я устала от вопросов "как ты в первый раз приехала в Россию?". Кроме того, я вижу по своему сайту, что людям интересно, какой была та тусовка: Гребенщиков, Кинчев... Много раз в Америке собирались сделать фильм о моих поездках в Россию, но это был бы слишком краткий рассказ, сжатый, только про первые годы. А вот в книге я могу изложить всю историю. — Это уже вторая часть из цикла ваших приключений в Стране Советов: в марте презентовали "Стингрей в Стране чудес", а теперь — "Стингрей в Зазеркалье". По какому событию проходит "водораздел" между ними? — Да, это уже вторая часть, и будет еще третья — с фото и всеми интервью, которые я делала в России. Я пишу для русской публики и знаю, что здесь люди хотят знать все: что делал Костя Кинчев, что делал Виктор Цой. Моя дочь Мэдисон помогала мне в написании, она очень начитанная, разбирается во всем этом. И она сказала, что нельзя делать книгу на 500–600 страниц, потому что никто не станет так читать. Я с ней согласилась и решила разделить на часть до моей свадьбы (с музыкантом группы "Кино" Юрием Каспаряном — прим. ТАСС) и после нее. Даже когда собирались делать фильм, брали именно эту часть: коммунизм, период гласности — время до моей свадьбы. Сейчас, закончив вторую часть, я понимаю, что первая была больше про чудеса, волшебство. А вторая получилась больше про жизнь — про время перемен. В первой книге все были собраны в одном месте, а во второй все разъезжаются по гастролям. Я чувствовала, что такое разделение будет верным. — Эту часть тоже писали с дочерью Мэдисон? — Тоже с ней. Она не хотела, но мне так понравилось, как она пишет, что я ее убедила. Она чувствует мою жизнь, те события. — Как ей удалось так прочувствовать вашу историю? — Мэдисон впервые приехала в Россию, когда ей было восемь лет, и еще мы приезжали год назад в мае в Санкт-Петербург. Было холодно, но красиво, солнечно. Мы тогда встретились с Юрием Каспаряном, Борисом Гребенщиковым и другими. И она почувствовала свои русские корни, ведь ее отец (участник группы "Центр" Александр Васильев — прим. ТАСС) — русский. Накануне отъезда мы собрались в квартире Гребенщикова, он стал говорить о философии. И Мэдисон была так же зачарована, как я 30 лет назад. После этого она сказала: "Я русская, я чувствую это". Тогда над моей книгой уже начал работать другой человек, были готовы три-четыре главы. Мэдисон прочитала их и сказала, что они написаны ужасно и она сделает лучше. И знаете, те написанные посторонним человеком главы были черно-белыми. Написанное же Мэдисон прямо засветилось разными красками. Для работы над книгой она посмотрела много видео о Сергее Курехине, Гребенщикове, Цое, так что она понимала, как все это выглядело. Она даже плакала, что не сможет никогда встретиться с Цоем. Он ей снился. Кстати, сегодня премьера песни Мэдисон "Муза", которая посвящена Виктору Цою. — На каком языке? — На английском, но мы подготовили видео с подстрочником по-русски, который, как и перевод моей книги, подготовил Алекс Кан. — При чтении книг бросается в глаза ваше восхищение Гребенщиковым и Цоем. Вам это не кажется идеализацией? — Знаете, когда тот человек начинал писать мою книгу, он сказал: "Все эти счастье, радость, конечно, хорошо. Но где ссоры?" Я ответила, что их не было. — В предыдущей книге вы рассказываете, как Всесоюзное агентство авторских прав устроило на вас охоту и заставляло музыкантов расписаться в том, что вы незаконно опубликовали их музыку на Западе. В частности, такую бумагу подписал Гребенщиков. Вы хоть раз обсуждали ту ситуацию с ним? — Никогда. Изначально я сказала всем музыкантам и отдельно Борису, с которым мы делали альбом Red Wave: если будут проблемы, валите на меня. Я сама этого хотела. Все его осудили и думали, что и я этому не обрадуюсь. Но я знала, что Борис никогда не хотел проблем. Мое сердце знало, что раз он так поступил, значит, у него не было выбора. В первую же встречу после той ситуации я крепко его обняла, я хотела дать ему понять, что не держу зла. — В книгах немало подробностей личной жизни ваших друзей. Спрашивали ли вы разрешение у музыкантов, их родственников? — Когда я писала первую книгу, я даже не думала: а может, они будут не рады? Я просто писала от сердца, какие они прекрасные люди. На второй книге я позвонила только одному человеку — Федору Бондарчуку — и спросила его мнение, могу ли я написать о нем. Но даже когда в первой части я писала о Косте [Кинчеве], там нет никаких подробностей. Скорее речь шла о его сексуальной энергетике. Наверное, все девушки, которые оказывались тогда рядом с ним, хотели быть с ним. Мне просто повезло. (Смеется.) — Никаких жалоб после публикации вам не поступало? — В прошлый приезд на последнем интервью журналист мне сказал, что есть один человек, который не рад книге. Я очень удивилась: кто бы это мог быть? Оказалось, это был Андрей Макаревич. Я писала о нем и группе "Машина времени" и просто говорила о разнице в атмосфере на официальном и нелегальном концертах. Все знают, что разница была. — Что было самым сложным при написании мемуаров? — Первая часть писалась легко, вторая — сложнее. Сложно было вспомнить, когда были те или иные события, приходилось спрашивать Алекса Кана и его жену. Но самым трудным было то, что надо было писать о смерти Виктора Цоя. Даже когда я подписывала контракт на издание книги, сразу подумала, что, описывая мою историю, мне придется писать о гибели Виктора. Я не хотела возвращаться к этому. Когда я писала об этом, плакала. Алекс, когда переводил, тоже плакал. Я помню, как мне среди ночи в Лос-Анджелес позвонили и сообщили эту страшную весть. Но я была в таком шоке, что не помнила даже, что после этого позвонила Алексу в Нью-Йорк. Я даже не помню, как получила визу и ездила на похороны. Когда что-то так сильно ужасает, сознание просто блокирует эти воспоминания. Долгое время после этого я не могла заставить себя вернуться в Ленинград. Уже во время написания книги я подробно расспросила о гибели Виктора Юрия Каспаряна и Наташу Разлогову, и они дали много информации, которой не знали раньше даже мы, близкие друзья. Они раньше об этом не рассказывали. — Знаете, российские СМИ до сих пор часто называют вас "дочерью американского миллионера". При этом в вашем рассказе описаны несколько другие реалии, и видно, что вы старались дистанцироваться от положения своих родителей. И все же, не было ли в действительности желания что-то приукрасить или, напротив, сгустить краски? — Нет, потому что я писала эту книгу не только для публики, которая любит ее героев, но и для своих друзей, для наследия, памяти Виктора Цоя, Сергея Курехина. Я была честна. Они были волшебниками, а я просто писала о них. Что касается денег, то у моего отца их не было. Когда мне было 20 лет, моя мама вышла замуж за состоятельного человека, но я к этому уже не имела никакого отношения. При этом все упорно пишут, что я была богатой. — Видимо, из-за всех тех подарков, которые вы привозили друзьям. — Дело в том, что если я чего-то страстно хочу, то нахожу способ добиться этого. Ничего из той техники не покупалось, я звонила компаниям и договаривалась с ними, выбивала эти вещи. — Сегодня вас что-то связывает с Россией? — Вся моя карьера состоялась в Москве, мои поклонники были здесь. Но Москва холодная, как Лос-Анджелес или Нью-Йорк, потому что все тут только работают. Если же говорить честно, то мое сердце принадлежит Ленинграду, Санкт-Петербургу. Это было время моей молодости, перемен, время, когда я ничего не знала о жизни. После всей этой истории я стала Джоанной Стингрей — такой, какая я есть. В этом моя связь. — В этот приезд вы будете презентовать книгу — помимо Москвы — в Екатеринбурге и Петербурге. С какими чувствами возвращаетесь? — Это трудно выразить словами. Каждый раз, приезжая в Петербург, я чувствовала тепло, как дома. Это важная часть меня. Я просто чувствую себя там иначе, чем в любом другом городе. — В свое время вы стали проводником русского рока на Запад. А сегодня слушаете Гребенщикова, группу "Алиса" и других выходцев из Ленинградского рок-клуба? — Честно говоря, мало. Когда я уехала из России в 1996 году, не был так распространен интернет, не было Facebook. И получилось, что одна жизнь закончилась и началась другая — когда я снова американка, я стала мамой. Сейчас Борис иногда присылает мне в WhatsApp ролики, как он играет на улице, и я смеюсь, потому что он ничуть не изменился за 35 лет. Он все время пишет музыку и играет. И каждый день на Facebook: он на концерте тут, там, не может дождаться вечернего выступления и играет в метро и так далее. Он просто очень любит музыку. Меня часто спрашивают, слушаю ли я новую музыку? Все думают, что я большая поклонница рок-музыки, что это вся моя жизнь. Но в действительности это не так. На первом месте всегда были люди, я любила этих людей, а уже через дружбу с ними — их музыку. Беседовала Анастасия Силкина
