Милош Бикович: «Я не прячу личную жизнь, но не живу напоказ»

Ну что, Милош, рад тебя видеть. И я тебя тоже. Мы не виделись почти год. За это время столько всего произошло в твоей жизни: во-первых, ты внешне изменился. Мне кажется, ты какой-то помолодевший, посвежевший, хотя только что с самолета. Спасибо тебе. Я коротко подстригся. А еще у меня, видишь, грим, синяки под глазами замазаны, потому что у меня была в Белграде ночная смена, так что внешний вид обманчивый. А подстригся-то для чего? Для роли. Мы с тобой делали интервью для моей программы «Кто там...» два года назад. Ты уже тогда в каком-то сумасшедшем ритме жил, но сейчас, мне кажется, это всё уже в квадрате. Согласен. Я думаю, что мои силы на исходе. Вот закончу еще два проекта и в конце года поеду на долгий отдых. На «долгий» — это сколько по времени? Ну не знаю, месяца на два-три. И куда? Думаю, я сменю континент — в Южную Америку хочу поехать; может быть, в Токио, а может, всё вместе. А может, всё поменяется и будет какой-то новый интересный проект. Не дай бог. (Смеется.) Ну хорошо, тогда все-таки про творчество. Что сейчас у тебя происходит? Я снимаюсь в сериале «Южный ветер». В прошлом году у нас был фильм «Южный ветер». Это в Сербии? Да. Фильм собрал рекордную кассу за последние пятнадцать лет. Это такой триллер, драма про плохого парня, который был очень талантлив, но ситуация и его выбор привели к тому, что он начал воровать машины, а в итоге стал членом криминальной группировки. Ты, естественно, в главной роли? Да. На Милоше: свитер Ermenegildo Zegna Николай Зверков И сам продюсюруешь? Я сопродюсер. А зачем тебе это нужно? Когда ты продюсируешь, то являешься идейным творцом: ты просто выбираешь тему, которая тебе нравится. Ты выбираешь то, чем сам хочешь заниматься. А когда ты только актер, тебя приглашают в проект, и тут должно всё совпасть, чтобы в результате проект получился хороший. Ну а как продюсер я могу на всё это влиять с самого начала. Согласен. Это же не первый твой продюсерский опыт? Не первый. Однажды я был исполнительным продюсером, потом вышел «Балканский рубеж», где я тоже сопродюсер. После «Южного ветра» мы начинаем съемки фильма под названием «Отель Белград», где я тоже сопродюсер и буду сниматься в главной роли. Это продолжение сериала «Отель Элеон»? Да, только действие происходит в Белграде. У тебя недавно был грандиозный проект в России — многосерийный фильм про Муслима Магомаева. Да-да. Магомаев — легендарный певец, он до сих пор для многих остается кумиром. Как ты попал в этот фильм? И вообще, знал ли ты что-то о Магомаеве? Не знал ничего, так как я не рос в этой стране. Я услышал про Магомаева, уже когда пришел на кастинг. Я с ним познакомился... Не с ним, а с персонажем. Ну с его творчеством. Я думаю, что такие люди, как Магомаев, бессмертны, с ними можно познакомиться через их творчество и спустя годы. Это новый человек в моей жизни, и это обогащение моей жизни. Благодаря ему я погрузился в другой мир, в другую атмосферу. Хотя могу сказать, что 70-е годы в Советском Союзе не отличаются от 70-х в Югославии: это один и тот же дух, эстетика, тоже соцреализм. Интересно, что привлекло тебя в личности Магомаева прежде всего? То, что он всю жизнь оставался ребенком. У него, конечно, был великий дар. Внешне он был статным, даже немножко брутальным, а внутри оставался ребенком. Он был, мне кажется, достаточно закрытым, но если кому-то открывался, то становился очень мягким и светлым. Магомаев любил рисовать, но прежде всего в нем жила душа актера — это и есть то звено, которое нас связывает, через которое я мог его понять. А ты общался с Тамарой Ильиничной Синявской, женой Магомаева, тоже великой певицей? Нет, не общался. Я получил письмо (то есть наша съемочная группа получила письмо), в котором Тамара Ильинична пожелала нам удачи в этом проекте. А какой факт из жизни Магомаева тебя особенно впечатлил? Наверное, тот факт, что, если бы не было «железного занавеса», Магомаев мог бы стать мировой звездой. Его приглашали во многие страны, он мог остаться в Париже, но он не отказался от своей страны и вернулся. Второй момент — это его решение не идти путем исключительно оперного певца, хотя он блистал на оперной сцене, а всерьез заниматься эстрадой. В то время это был нонсенс. Третий момент — это то, как он любил жизнь! Магомаев, кстати, много курил, но его голос оставался идеальным, потому что он пел всегда с душой. На Милоше: футболка, джинсы — все Brunello Cucinelli, пальто Ermenegildo Zegna, кроссовки Tommy Hilfiger, очки Ray-Ban Николай Зверков Магомаев ведь закончил свою карьеру в самом расцвете сил. Тоже, кстати, интересный момент. Может быть, это связано с его личной жизнью? У них с Тамарой была такая сильная любовь, что, возможно, ему больше ничего уже и не было нужно. А может, он хотел, чтобы в памяти сохранился его уникальный голос, когда он звучал на всю мощь? Всё это загадка, которую хотелось разгадывать, но которую до конца я так и не разгадал. А кто играет Тамару? Ирина Антоненко, замечательная актриса. Она очень хорошо чувствует партнера. Ты начал сниматься в российском кино с легкой руки Никиты Михалкова — он запомнил тебя в сербской картине, на фестивале Эмира Кустурицы, и позже позвал в «Солнечный удар»... Всё верно. Я снялся у Михалкова, потом были фильмы «Духless», «Без границ» — вот так и перехожу из одного российского проекта в другой. Посмотрим, куда это приведет, но сейчас мои желания и стремления связаны с тем, чтобы снять кино про общую историю Сербии и России, потому что, мне кажется, это не только братские народы, а единый народ. Просто он, скажем так, «разошелся» тысячу лет назад — как одно дерево, где ветки растут в разные стороны. Ты про общность менталитета? Это и менталитет, и происхождение, и система ценностей. У меня в планах порядка пяти-семи проектов, которые касаются нашей общей истории. Например, один из этих проектов — про Николая Раевского. Доброволец, полковник, который погиб в Сербии в сербско-турецкой войне. Его жизнь и судьба вдохновили Льва Толстого: именно Раевский стал прототипом Вронского в «Анне Карениной». Сердце Раевского похоронено в Сербии, в монастыре Святого Романа (это полтора часа езды от Белграда). По его последней воле тело перевезли в Россию, а сердце оставили в Сербии. Сербская королева Наталья подарила его матери участок, где на месте гибели Раевского построена церковь... В общем, это будет любопытная история о том, что случилось с Раевским-Вронским после трагедии с Анной Карениной. Действительно очень интересно... Скажи, духовная связь с родным братом, ставшим монахом, у тебя по-прежнему сильна? Она как была, так и остается достаточно сильной. Брат ушел от мирской жизни, потому что у него возникла какая-то неразрешимая ситуация? Нет, он не ушел из-за психологической травмы. Причина в другом. Что бы он ни делал, он чувствовал, что жизнь и время проходят сквозь пальцы, и полноту существования брат почувствовал только в православии. Став монахом? Став монахом, да. А тебя он пытался в свою веру обратить? Я православный, меня крестили еще ребенком, когда мне был год, по-моему. Брат не старался меня вовлечь, так как я в этом уже был, но он постарался дать мне глубину знаний. Человек должен постоянно внутренне расти. Духовный рост — как рост мышц: надо постоянно тренироваться. Сегодня мы это называем «работой над собой» — self-help. Если человек не хочет тренироваться, он всегда найдет какую-нибудь отговорку: сегодня я не выспался и так далее. А брат обогатил мою жизнь. Он дал мне прочитать беседу святого Серафима Саровского, и там написано о цели христианской жизни. Короткое такое интервью, которое объясняет, что от жизни надо получать прежде всего радость — но только через хорошие, добрые дела. Бог сотворил, чтобы радоваться.Грех —это путь,но если ты идешь по этой дороге, то теряешь радость... В христианской культуре есть такое понятие, как «пост». В чем он заключается? Это не то чтобы ограничивать себя в пище. Такое ограничение — это только владение своими инстинктами. Важнее — контроль разума и ума над телом. Потом есть добродетельность, но не добродетельность безумная, а добродетельность умносердечная, которая имеет свою конечную цель — одуховление жизни. И третье — это молитва, которая делает сознание человека глубже, и он начинает видеть то, чего раньше не видел. Конечно, читать, тренироваться, путешествовать — это круто, но это всё, скажем так, находится на поверхности. А то, что мы затрудняемся объяснить, например что такое пост, что такое молитва, что такое добродетельность умносердечная, а не безумная, — это вещи, которые стоит исследовать, искать... Вот эти знания меня изменили. Не знаю, до какой степени, просто я начал себя вести по-другому. То есть раньше я считал себя атеистом или агностиком: допустим, я верю, что что-то там, наверху, есть, но что именно — я не могу понять, ну пусть так и будет. А дальше пришло понимание других ценностей. На Милоше: футболка Brunello Cucimelli, брюки, кроссовки — все Ermenegildo Zegna Николай Зверков Важно всегда быть в позитиве? Это скорее благодать, присутствие Святого Духа. А позитив — это когда ты сам себе говоришь: «Мне хорошо, я на позитиве, я делаю добро». Насколько я знаю, у тебя в детстве было много увлечений, в том числе спорт. А почему победил театр? Когда мне было 13 лет, я пошел в детскую актерскую школу. Там занимались думающие ребята, мне было интересно среди них. В 16 лет я поступил еще и в театр, где тоже были занятия, но это такой настоящий, пусть и подростковый, театр, где мы делали спектакли. Таков был мой выбор. А через два года я поступил на актерский факультет. Вот ты говоришь «мой выбор». Тебя с детства приучали к какой-то самостоятельности, к принятию решений или всё это было интуитивно? Это генетически. То есть? Мне рассказывали родители, что я начал рано ходить, рано говорить — всё делал рано. Когда мне было 8 лет, я сам через весь город передвигался из одного района Белграда в другой. Это если представить, как кто-то в Измайлово сел в метро, приехал в район Тверской, пересел на трамвай или троллейбус и поехал дальше — в школу, а потом оттуда вернулся сам домой. Это была вынужденная ситуация? Наверное, да. Родители были разведены, я жил с мамой, мама работала в школе, и иногда так случалось, что некому было меня вести. А сам я чувствовал, что могу быть самостоятельным. Хотя район, в котором мы жили, был криминальным: там можно было голову потерять за кроссовки. Но в 90-е небезопасно было везде: мой друг в 13 лет погиб около школы — наркоманы на машине просто его сбили, когда он стоял на тротуаре. На Милоше: бомбер, брюки — все Ermenegildo Zegna Николай Зверков К счастью, тебя все эти драмы не коснулись. Они действительно на меня не повлияли. У нас ведь и бомбежка была в 1999-м. Я думаю, 90-е меня немножко формировали, но не так, чтобы уйти в криминал. Персонажи, которых ты играешь в российском кино, — это прежде всего мачо, которые пронзают своим циничным холодным взглядом. А мне кажется, Милош, внутри у тебя энергия совсем иная, достаточно теплая... Ну так и должно быть: в кино я другой, я не должен быть собой. Еще такой момент. Когда в твоей жизни появилось российское кино, тебе надо было себя как-то менять, ломать — в психологическом плане? И творческом. Конечно, надо было. Особенно когда я снимался у Никиты Михалкова, потому что кроме того, что он великий режиссер, он еще был и моим любимым режиссером, поэтому мне очень хотелось его не подвести. Плюс русский язык, который тогда для меня был неизвестным полем, я в нем чувствовал себя очень некомфортно — будто тебе надо танцевать, но ты находишься в одежде рыцаря из Средневековья, в броне тяжелой. Всё вместе это было очень сложным и очень красивым периодом, хотя я сильно переживал. На самом деле российское общество сильно повлияло на меня — я стал более открытым. В России люди чаще, чем в Европе, говорят друг другу «спасибо», «до свидания», «я тебя люблю», «ты такой красивый» — здесь чаще выражают свои чувства. Даже когда говорят: «Ты не мой человек». Вот это мне нравится. Мне кажется, когда ты открыто выражаешь свои чувства, жизнь становится богаче, объемнее. Ты вдруг задумываешься, например: «О господи, когда я последний раз говорил маме, что я ее люблю?»... Сентиментальность — это отличная терапия. Слушай, а это правда, что брат предложил тебе написать письмо Михалкову с просьбой пригласить тебя сниматься? Да-да. Мы оба любили его фильмы. Брат мне сказал: «Напиши Михалкову письмо». Я резонно возразил: зачем ему сербский актер, который почти не говорит на русском? Письмо я, конечно, не написал, но, видишь, через два месяца мне позвонили. Как ты воспринял эту ситуацию? Как чудо? А по-другому и не объяснить. Особенно после того, как мне брат сказал: «Пиши письмо». Много таких чудес в твоей жизни было? Нет. Я вообще не надеялся на какие-то большие чудеса. Мой план развития заключался в том, чтобы жить в Белграде и играть в театре. И чтобы всё происходило постепенно: сначала две-три роли, такие маленькие, потом средние, потом большие, и, может быть, меня впоследствии примут в театр на зарплату. Вот такая ровная неторопливая жизнь. Вообще-то, зная тебя, в это трудно поверить. Но когда был на третьем курсе, я получил роль в самом успешном за последние десять лет кинопроекте. И проснулся очень популярным. Быстро адаптировался к новой жизни? Пришлось. Я понял: окей, теперь надо так жить. Нельзя было пройти через торговый центр, чтобы тебя не останавливали бы. До сих пор у меня немножко паника, когда надо зайти в торговый центр, — из-за огромной очереди желающих со мной сфотографироваться. Я и сегодня не получаю большого удовольствия от того, что меня узнают, просят автограф. Для меня важно, чтобы я мог заниматься любимым делом и чтобы были интересные роли. На Милошей: футболка, шапка — все Brunello Cucinelli, очки Ray-Ban Николай Зверков Но популярность невозможна без повышенного внимания, особенно к личной жизни. У тебя был роман с Аглаей Тарасовой, и за вашими отношениями пристально следили СМИ. А как с личным обстоят дела сегодня? Спокойно. (Улыбается.) Всё спокойно и всё нормально. Я, как и тогда, не люблю о своей личной жизни говорить, я ее не прячу, так же как я ее не прятал, когда мы с Аглаей были вместе. Мы долго не светились, потому что не было причин. Просто потом, когда появился фильм «Лёд», было глупо выходить на красную дорожку по отдельности. Мы вели себя естественно. Я так себя веду и сейчас: у меня есть девушка, я ее не прячу, но я не люблю пользоваться личной жизнью, чтобы добиться дополнительной популярности. А люди это делают, они знают, что в инстаграме фотографии с девушкой собирают больше лайков, чем фотографии, где ты один. Если бы мы запустили какую-то ссору, сыграли скандал, люди были бы в восторге. Но у тебя и так в инстаграме миллион подписчиков — это очень даже неплохо для драматического актера, обычно такое количество собирают звезды шоу-бизнеса. Да, это хорошо, слава богу, это есть. Как я говорю, эта популярность является и крестом. Своей жизнью ты должен ненавязчиво что-то продемонстрировать, особенно молодым людям. Это дополнительное воспитание, которое они получают: у нас есть воспитание, которое мы получаем от родителей, а есть воспитание, которое получаем от своей культуры, от своего общества, от своей страны, от своего народа — от нашего, в широком смысле, дома. Здесь, в России, я считаю себя уже почти русским, но, если бы не считал себя русским, а считал только сербом, не было бы никакой разницы: у нас похожая система ценностей. Популярность не принадлежит мне, она дана мне по какой-то причине. Как глобально ты мыслишь... Твоя девушка — актриса? Нет, она модель. То есть она сейчас студентка. Учится в Белграде? Да. Направление, которым она занимается, называется «коммуникология, современные коммуникации». Ну что ж, в жизни у тебя сегодня всё достаточно гармонично, без каких-либо тупиков. Что ты! С тех пор как я начал заниматься продюсерством, этих тупиков с каждым днем всё больше и больше. Уровень стресса гораздо выше, но я сам этого просил. А снимать кино как режиссер ты не собираешься? Планирую, но не в ближайшее время. В театре уже не играешь? Играю. У меня два спектакля, в следующем году хочу сделать еще один. На Милоше: бомбер Tommy Hilfiger, брюки Brunello Cucinelli, кроссовки Vagabond Николай Зверков Ты мне рассказывал, опять же в программе «Кто там...», что обожаешь Достоевского и что из всех героев тебе ближе всего Порфирий Петрович, которого ты хотел бы сыграть. Он не ближе всего, хотя его действительно хотелось бы сыграть. Расследователь с холодным умом, но теплым сердцем. Он сочувствует Раскольникову, которого пытается поймать. Это такой интересный психологический триллер! Ну хорошо, а кто из героев Достоевского тебе по духу близок? Трудно сказать. Каждый его персонаж — это принцип, страсть и одновременно страдание. Достоевский такой суровый, такой необъятный в этой сфере плотной духовности. Его герои экстремальны в своих убеждениях, они экстремально живут. Вот Дмитрий Карамазов, готовый пропить весь мир, всё потерять, проиграть в карты, всё кинуть под ноги красивой женщине, которую он любит, а потом каяться на коленях. С другой стороны — чистый Алёша Карамазов, готовый ради веры пойти как ягненок под нож. Иван, холодный и рациональный, который настолько убежден, что Бог не может разрешить зло, что буквально сходит с ума... Очень трудно сравнивать себя с этими лозунгами, которые определяют каждого героя, потому что я не такой экстремальный человек, во мне всё это есть по чуть-чуть. Поэтому я и люблю книжки Достоевского — ты узнаёшь себя, читая такую литературу. Ты прав, Милош, через гениальных писателей мы познаём суть явлений... Ты в Москве всего на один день? Да. Дальше съемки нон-стоп. Я тебе желаю, чтобы ты все-таки нашел для себя точку покоя — хотя бы на пару недель, если не на три месяца. Чтобы чуть-чуть посмотреть на себя со стороны. Займешься серб..., то есть серфингом... Ну да, серф, серб (смеется), солнце... И сейчас — отличной фотосессии! Спасибо, Вадим.