Сто лет исполняется со дня рождения писателя Константина Воробьева

100-летие со дня рождения писателя Константина Воробьева отмечается в сентябре. Мы помним его по книгам «Это мы, Господи!» и «Убиты под Москвой». Красива была Марина Ивановна… Отсюда и радости ее были, и беды. Еще до Первой мировой родились у них с мужем Дмитрием Матвеевичем две дочки. А потом пропал Дмитрий на фронте, думали — погиб. А через какое-то время стало ясно, что родится у Марины третий ребенок. Так 24 сентября 1919 года и появился на свет Костя. Тайну — кем был его отец — Марина Ивановна не открыла никому: то ли стоявший на постое белый офицер, то ли богач местный, Письменов. Впрочем, важно ли… Важнее другое: вернувшийся с войны Дмитрий Матвеевич жену простил и Костю растил как сына, не попрекая ни куском хлеба, ни происхождением. И фамилию свою ему дал. Костя Воробьев всегда отчима вспоминал с благодарностью. Позже родились у Кости еще три сестры и брат. А вид какой с холма в Нижнем Реутце… Косте не нужны были никакие инъекции патриотизма: любовь к родным местам жила в нем с детства, как и любовь к людям. К тому же видел он, как непросто им жилось... Вот и Воробьевы жили трудно. Но хлеб на столе был всегда. Отчим приносил его из сельмага, где работал. Но как-то там обнаружилась недостача, и отчима посадили. Так кончилось Костино детство: теперь кормить семью должен был он. Свои первые рассказы он написал за простеньким столом в родительском доме. Выходило ловко: у него от природы было фантастическое чувство слова и невероятно образный при кажущейся простоте язык. После семилетки Костя принялся осваивать работу киномеханика, но в 1935-м вдруг резко сменил курс, пошел работать в районную газету. Первые статьи, первые очерки… Но потом молодой талант написал стихи на смерть Куйбышева: «Ты не один, в аду с тобою и Сталин будет в краткий срок». Естественно, его мигом уволили! Официально, правда, инкриминировали «преклонение перед царской армией» — он всюду таскался с книгой о войне 1812 года. Оставшись без работы, Воробьев рванул в Москву к старшей сестре Тане. Деньги на билет нашел, украв петуха… Доучившись к 1937 году, Костя устроился ответсеком фабричной газеты. В армии писал очерки для газеты армейской. И была в его статьях такая глубина, что после демобилизации Воробьева позвали в газету Московской военной академии. Оттуда получил он направление в Высшее пехотное училище. Миллионы мечтали попасть в роту кремлевских курсантов! Но тут началась война, и рота красавцев-мальчишек полегла под Москвой почти в полном составе. Тяжело контуженный под Клином Костя Воробьев очнулся в плену. Полицейские — хуже немцев по жестокости. Ржевский пересыльный лагерь быстро открыл эту истину... Издевательства, унижения. 80 граммов хлеба в неделю. Снег на территории лагеря съеден. Он видел, как люди превращались в зверей... Призрачный шанс выжить оставался лишь у того, кто вопреки всему не терял человеческого достоинства и чистил зубы щепкой, не зная, наступит ли для него завтрашний день. Из пересылки Воробьев попал в лагерь в Вязьме. Тут его неделю убивал, но не смог убить тиф. Потом был Смоленск, за ним следом — Каунас. Тут Воробьев решился на первый побег, но через час был схвачен, избит до полусмерти и вскоре отправлен в Саласпилс. Он понимал лишь одно: можно убить его, но не его гордость и не стремление к свободе, и с отчаянием самоубийцы совершил невероятное вторично: во время переброски пленников в лагерь смерти выбил окно в вагоне и «ушел». В этот раз свобода длилась месяц. Найденного беглеца бросили в тюрьму в Паневежисе, а затем перевели в Шяуляй. Там их возили на работы. 24 сентября, в день рождения, Воробьев убежит в третий раз. Его жажда жизни и ненависть к рабству были неистребимы. …Изможденный до предела, он лежал в лесу, глядя в равнодушное небо. Сил больше не было. Он вспоминал, как заключенные рвали на куски приведенную к ним полудохлую лошадь, и как немцы, назабавлявшись, прошивали толпу обезумевших людей и растерзанное тело лошади автоматными очередями. Вспоминал, с каким наслаждением втаптывали его голову в грязь красивые немецкие сапоги. Вспоминал лица тех, кто встречал смерть как облегчение. И понимал, что сил жить у него уже нет, но в том, что он уйдет, не описав увиденного, это великий, черный грех... Ведь мир должен знать!.. Когда над ним склонилась женщина с корзиной, полной грибов, он почти не дышал. Жена лесника Яна Дзениса притащила его к ним домой и спрятала на чердаке. Ян не возражал, хотя понимал, чем это чревато. А Вера... Она не удивилась. Однажды ей снилось, что навстречу ей из леса вышел русский. Его лица во сне она не разглядела, но теперь — узнала. Он. Сон оказался вещим. И это была любовь — на всю жизнь. Когда Костя окреп, Вера ушла с ним к партизанам. А за то недолгое время, что он прятался на чердаке, Воробьев успел написать страшную повесть — «Дорога в отчий дом», описав зверства, творящиеся в концлагерях. Он не знал, сколь трудной и долгой будет и его дорога домой, и дорога повести к читателям. Партизанский отряд, принявший Костю и Веру, много крови попортил немцам. Вера стала в нем санинструктором, выносила раненых на себе, спасала людей. Костя стал «боевой единицей». После освобождения Шяуляя Воробьева назначили начальником штаба МПВО, организованного на базе партизанской группы. А еще он писал… Страшно и просто. В чудовищной мясорубке войны, перемалывающей тела, судьбы и души, он не находил ничего, что хоть как-то могло ее оправдать, и не уставал удивляться тому потенциалу человеческого, что оставался неубиваемым вопреки пыткам, лишениям, попранию достоинства. Война не отпускала его, даже завершившись... Воробьев с женой остались в Литве. Ему вроде даже простили его «грех», то есть попадание в плен, кое-как «искупленный» участием в партизанском сопротивлении, но офицерского звания лишили и на работу брали неохотно. Теперь настораживала его странная проза... Он мог бы совершить еще один побег — от самого себя: начать писать как нужно. Но правда была сильнее его. Он писал о вой не то, что пережил сам, задыхаясь от неприятия той помпезной вылизанной неправды, с которой начал сталкиваться в литературе после Победы. Но это был бы не Воробьев! И его строки, сочившиеся преклонением перед силой духа и честью одних и презрением по отношению к другим, застревала в глотках более «правильных» его коллег-литераторов. Война, по Воробьеву, была выиграна народом скорее не благодаря, а вопреки Сталину, а ему впору было держать ответ за истребление военной элиты и неоправданные жертвы. Повести и рассказы Воробьева ложились рядом, как патроны — «Дорога…», «Крик», «Убиты под Москвой», невоенная, но кровоточащая повесть «Друг мой Момич», открывавшая оборотную сторону коллективизации и написанная явно в противовес не принятой «деревенским» Воробьевым «Поднятой целине». Но патроны эти не стреляли: не ими была «заряжена» литература… Да, кое-что печаталось. Но имя Воробьева не попадало на писательскую орбиту. Он был «неправильным». И хотя он любил родину больше иных записных патриотов, его держали поодаль, на вытянутой руке. Странный он, Воробьев. Уж не провокатор ли он часом? Дома, с сыном, дочкой и Верой, было хорошо. Но внутренний разлом, горькая обида и одиночество нарастали. Каково писателю знать, что он не нужен?! Работу он нашел лишь в сфере торговли, даже был завмагом. Поработал в «Советской Литве», но ушел — чтобы писать правду о людях и нелюдях, о личностях и серых ничтожествах, живущих за счет унижения других, нужно время… Сразу после войны , в 1946 году, Воробьев предложил свою «Дорогу…» «Новому миру». Отказ обжег душу, но не удивил. Журнал же сдал ее в архив, благодаря чему она, казавшаяся утерянной, в результате сохранилась — ее найдут в литархиве (ЦГАЛИ) только в 1986-м. Мир вздрогнет, прочитав ее . И это при том, что уж о концлагерях-то, казалось, было известно все… Но Воробьев открыл правду особой прозрачности… Повесть вышла под названием «Это мы, господи!». Почти все произведения Воробьева если и выходили в печать, то много позже времени написания. Только «Убиты под Москвой» напечатались как-то очень быстро, но продолжают вызывать споры даже спустя много лет после смерти писателя. Двести сорок курсантов по 183 см ростом, элита, отобранная в кремлевский полк, погибнет, сдав «Экзамен на бессмертие» — так назвал свой фильм по этой повести Алексей Салтыков. Этот экзамен сдавал всю жизнь и Константин Воробьев — человек, отказавшийся умирать в застенках. Повесть «Убиты под Москвой» и ряд других произведений Воробьева стали основой пласта «лейтенантской прозы». Писатель был беспощаден и в прозе «деревенской», когда показывал, как бесславно гибнет русская деревня. По «деревенскому» признаку он обрел друга в лице Астафьева, а по «военному» сблизился с Бондаревым и Носовым. Их поддержкой он жил и дышал. Но критиков было больше... Писателя стремились уличить в тиражировании неправды о войне и «подрыве устоев». И даже невоенная его повесть «Вот пришел великан…» раздражала тем, что вскрывала двуличие советской морали! Устав от собственного надрыва, критика встала на путь замалчивания. Воробьев был, но его… как и не было. Прошедший ад войны и концлагерей, Константин Воробьев воспринимал неприятие своих произведений как новые ранения. Подкатывало отчаяние. «Жить давно надоело, во мне тоска и обида», — писал он в дневнике. Спасение он видел в возвращении на родину: «Осточертела чужбина! Хочу в Русь, криком кричу — хочу домой!» — писал он Астафьеву. Но что-то не складывалось. А потом... «Завтра или послезавтра онколог скажет, рак у меня или нет. (...) Мне нужно месяцев 7–8, пока не начнутся дикие боли, написать последнюю книгу — то, что я видел, что знаю…» ...Решение о переезде затягивали. Константин Воробьев умер раньше, чем он состоялся, 2 марта 1975 года. Через двадцать лет после его смерти Вера Дзенис добилась права на перезахоронение праха мужа на Курской земле. Он вернулся... Сейчас Вера покоится там же. «Я не требовал наград за свои дела, потому что был настоящим русским», — написал Воробьев. Он хотел одного: чтобы люди знали правду о войне и самих себе. Читайте также: Замечательный Корнет: история жизни графа де Тулуз-Лотрека