Между тенором и басом

Победителем XII Международного конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой стал выпускник Владикавказского колледжа искусств и ГИТИСа Дзамболат Дулаев. Он получил сразу две премии — первую и специальную «За лучшее исполнение камерного вокального произведения русского композитора XIX-XX в еков». 27-летний осетинский баритон пока еще не очень известен широкой публике, и это — повод познакомиться. Мальчик из врачебной семьи — Вы человек молодой, в прессе о вас упоминаний пока совсем немного. Расскажите, у вас семья музыкальная? Как вы росли? — Рос я замечательно. Все мои родственники — врачи. Правда, семейное предание гласит, что в свое время дедушку приняли в Суриковское училище, но родители его туда не отпустили. Я, кстати, тоже рисовал. Пока мутация голоса была и нельзя было петь. — Хорошо получалось? — Ну… так. А петь меня дедушка с бабушкой привели. Прямо в кружок пения во Дворец пионеров. — Это было ваше желание? Сколько лет тогда было будущему баритону Дзамболату? — Девять. Мне нравилось петь. «Лесной олень», «Прекрасное далеко». Через год меня отвели в музшколу при училище искусств, а потом началась мутация. И я, пока она не закончилась, играл на пианино. А уже в 14 лет меня приняли в училище искусств имени Валерия Гергиева в класс педагога Людмилы Балык. — И когда стало понятно, что мальчик хочет петь, а не, допустим, ремонтировать чужие зубы, — что ваши папа и мама сказали? — Обрадовались. Никто из них не хотел, чтобы я стал врачом. — Не очень типичная кавказская ситуация. А для друзей вы поете? — Да. Я друзей детства с друзьями-музыкантами перезнакомил. И когда мы собираемся вместе, поем. Мой близкий товарищ — дирижер оркестра национальных инструментов, вот он обычно играет на гармошке, а я пою осетинские песни. Ну и иногда просят меня спеть теноровые арии, чтобы я «покричал». Кроме волшебного голоса — Подождите-подождите! Как теноровые? Вы же баритон? — А это моя страсть! И потом — я же довольно долго тенором был. После мутации не сразу было понятно, какой у меня голос, пел я и так, и так. И даже когда учился на подкурсах в Московской консерватории, считалось, что я — тенор. Хотя мой педагог Алексей Мартынов в этом все время сомневался. Когда я только пришел к нему, он меня «пораспевал» вверх-вниз и сказал: «Мне кажется, что баритон, но давай резко менять голос не будем». А потом уже я сам как-то в классе попробовал спеть ариозо Жермона из «Травиаты» и показал ему. «Да я ж полтора года пытаюсь это из тебя вытащить!» — и мы начали «баритоновать». — Три года в консерватории — и вдруг ГИТИС? — Я отправил документы и туда, и туда. Но в консерватории были небольшие разногласия с педагогами. Когда я поступал как тенор, мне говорили: «Но ты не тенор!» Когда как баритон: «Но он же тенор!» И я по совету знакомых пошел в ГИТИС на прослушивание к Ольге Мироновой, и она подтвердила: баритон. Так я остался в ГИТИСе, учился на факультете музыкального театра у Дмитрия Бертмана. — А что это вообще вам дало? Голос у вас уже был поставлен? — Актерское мастерство нужно не только актерам кино и театра. Это очень раскрепощает, ведь тебе надо не только петь, но и играть на сцене. Это раньше обладателю волшебного голоса прощались слабые драматические способности. Сегодня все не так. Я после победы на конкурсе беседовал с одним из членов жюри — Ричардом Радзинским, он известный оперный агент и продюсер, много лет работал в «Метрополитен-опера». И вот он мне сказал, что сегодня то, как исполнитель передает произведение, намного важнее, чем-то, какой у него голос. — А вы свое первое большое выступление помните? Удалось передать образ? — Это был Коста из одноименной оперы Христофора Плиева. Я запомнил это выступление как какое-то волшебство. Там есть финальная сцена, когда Коста идет в ссылку. Мне в лицо светят прожекторы, и я не вижу никого в зрительном зале, но отчетливо вижу какой-то лик. До сих пор не знаю, что это было, но это вдохновляет. «Петь никто не умеет» — Есть ли жизнь после победы на музыкальном конкурсе и какая она? — Это не первый конкурс в моей жизни, но самый успешный: на конкурсе имени Глинки меня дальше второго тура не пустили, на последнем конкурсе имени Чайковского — дальше первого. Я там Алеко пел. Кстати, считаю, что это было одно из лучших моих выступлений в этой партии, но у жюри было другое мнение. Что касается каких-то ощутимых «последствий» победы, пока ничего сказать не могу. Но знаете, что критика писала? «Выдающихся голосов нет, петь никто не умеет». — Обидно. — Ну, я и к победам отношусь как к этапу работы. Самое главное в любом конкурсе — он увеличивает твою уверенность в том, что ты что-то можешь. Сейчас я вернулся к занятиям со своим педагогом Ольгой Мироновой, принимаю участие в концерте лауреатов конкурса фонда Елены Образцовой в Большом зале консерватории — буду петь Мазепу и Родриго. А 15 октября — «Коста» во Владикавказе, поэтому, кстати, борода, чтобы не клеить. А еще я пойду на прослушивание, пока не скажу, куда. Так что конкурс закончился, работа продолжается. — А у вас есть пятилетний план на жизнь? — У меня трехлетний: до 30 лет успеть кем-то стать в своей профессии. А в 30, как мне сказали, жизнь в вокале только начинается. Как правильно слушать оперу — Вы ведь сотрудничали с «Геликон-Оперой»? — Да. Я еще студентом выиграл конкурс «Виват, вокал! Виват, артист!», который проводил ГИТИС, и получил Гран-при — роль в «Геликоне». Пел Данкайро в «Кармен», Фиорелло в «Севильском цирюльнике». Мне там нравится. Очень атмосферный театр. — Сейчас модно критиковать репертуарный театр как нечто устаревшее. Все хотят работать на разных сценах. — Наверное, работать на разных сценах очень приятно. Но сначала ты должен дорасти до того, чтобы тебе начали предлагать разные проекты. Нельзя же в самом деле прийти к постановщику и сказать: «Вот у меня есть партия, правда, я ее нигде не пел, возьмите меня, пожалуйста, в постановку». Я бы очень хотел работать в репертуарном театре: он предоставляет возможности пробовать себя в разной музыке. — А у вас свои композиторы есть? — Рахманинов, Верди, Пуччини. Свиридова романсы люблю. — Петь или слушать? — Петь, конечно. Хотя Рахманинова и Свиридова я слушаю все время. А еще Нину Симон и вообще джаз. Хотел бы петь джаз, но чего нет в голосе, того нет. — Кстати говоря, о вашей любимой музыке. Я, когда искала о вас информацию в сети, наткнулась на одно интервью и слушала его вполуха, пока не прозвучала ваша фраза: «Да я вообще оперу слушать не люблю!» Как это возможно? — Я люблю оперу петь и готов это делать все время. Слушать — нет, мне скучно. Я ни одну оперу не дослушал от начала и до конца как зритель. — Это ужасно! — Согласен. Но не могу — засыпаю. Правда, однажды пришел в «Геликон» на репетицию «Кармен» раньше времени, лег на пандус за кулисами. А в это время была оркестровая репетиция — и оркестр играл оперу без солистов. Всю целиком. И это было великолепно. — То есть вам мешают певцы? — Иногда голоса просто скрывают прекрасную музыку (смеется). Дель Монако, стройка и 50 граммов коньяка — У вас есть какие-то профессиональные секреты? Как работать над образом, как распеваться? — Знаете, в самой музыке много заложено. Я мечтаю спеть партию Риголетто — это очень эмоциональная роль, дополнительные секреты не нужны. А что до распеваний — я этого почти не делаю. Не знаю, хорошо это или плохо. — Не бережете горло, значит. Шарфы не носите, мороженое зимой едите. — Берегу. Но не ношу. Мороженое только зимой и надо есть, летом от него может быть ангина. Вот в Питере был на лекции по гигиене голоса, там сказали, что вокалистам вредно ходить в баню и курить. — Но курить всем вредно, а алкоголь? — Лекторы поспорили на тему, что полезнее вокалисту в болезни — лекарство или 50 граммов коньяка. Сошлись на том, что коньяк полезнее. Но я вообще не пью, мне не нравится. — Кто для вас образец и эталон в вашем вокальном диапазоне? — Дмитрий Хворостовский, Ренато Брузон, из теноров — Марио дель Монако. — В свободное от оперы время баритон Дзамболат Дулаев… — … любит делать ремонт. Стройка и ремонт — мои любимые занятия.