Тролль, призывающий к покаянию

В прошлый четверг, 19 сентября, из тюрьмы в Балашове Саратовской области вышел публицист Борис Стомахин. Человек провел в заключении в общей сложности почти 12 лет. Все сроки он получил за свои статьи, опубликованные в своей собственной газете и в сети Интернет. За что сидел Стомахин В 2006 году Борис Стомахин был впервые осужден по части 2 статьи 280 УК РФ (Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности) и части 1 статьи 282 УК РФ (Возбуждение ненависти либо вражды) к пяти годам лишения свободы. Наказание он отбыл полностью и вышел на свободу весной 2011 года. Европейский суд по правам человека признал публициста узником совести и постановил, что Россия обязана выплатить ему компенсацию в размере 12 тысяч евро. Эти деньги публицист не получил до сих пор. Борис Стомахин. ФотоФеликс Шведовский Осенью 2012 года Стомахин вновь был задержан и впоследствии осужден по части 1 статьи 282 УК РФ (Возбуждение ненависти и вражды по признакам национальности и происхождения) и части 1 статьи 205.2 УК РФ (Публичное оправдание терроризма). На этот раз срок составил шесть с половиной лет в колонии строгого режима. В 2013 году обвинение было дополнено частью 1 статьи 280 УК РФ, а позднее в статьях 280 и 205.2 первая часть заменена на вторую. В 2015 году, когда Стомахин еще находился в заключении, прошел третий судебный процесс, где он, уже за публикацию другого текста, вновь был признан виновным в преступлении, предусмотренном частью 1 статьи 205.2 УК РФ. Он был приговорен к трем годам в колонии строгого режима, но путем частичного сложения его срок продлили на полгода, до семи лет. Их публицист также отбыл полностью, два последних – в тюрьме Балашова Саратовской области, куда попал за нарушение режима в колонии. После освобождения Стомахин три года будет находиться под административным надзором, а также будет десять лет числиться в списке Росмониторинга как экстремист. На Lurkmore есть статья, посвященная Стомахину, и там публицист назван «фидошным троллем». Бесплатный предшественник интернета сеть FIDONet, а позднее – «Живой журнал» были местом политических дискуссий в конце 90-х – начале 2000-х. В это время Стомахин публиковал множество статей, за некоторые из которых впоследствии сел. «Язык вражды» Стомахина был в целом обычен для «уютной ЖЖшечки», где практически любой разговор о политике мог сводиться к рассуждению о массовых расстрелах и угрозам вида «я тебя по айпи вычислю». Поразительный контраст с сегодняшним днем, когда журналисту приходится добровольно вычеркивать из интервью с освобожденным куски текста, чтобы случайно не занять освободившееся место в балашовской тюрьме. Буддийский монах встречает из тюрьмы Встречать Стомахина из тюрьмы в Балашов приехали буддийский монах Феликс Шведовский, гражданская активистка Вера Лаврешина, адвокат Роман Качанов и журналист Глеб Эделев. Возможно, сейчас это его самые близкие люди. Два года назад мать Бориса, Регина Стомахина, умерла. Собственной семьи публицист создать не успел. Репортер «Граней» Эделев следит за судьбой Стомахина с первого его срока. Вера Лаврешина уже много лет навещает его в колониях. Шведовский и Лаврешина. Фото Анастасия Лухминская С 2015 года в судьбе Стомахина стал принимать участие Шведовский. В Балашов он приехал в желтом монашеском одеянии и с ритуальным украшенным иероглифами барабаном в сумке. О своей помощи арестованному публицисту и о своем видении нравственных и религиозных проблем он дал «Свободным» небольшое интервью. – Кто вы по профессии? – Я журналист, работал в журнале «Крокодил» в 1993 году, всего несколько месяцев. Сейчас я иногда прихожу к Якову Кротову на его передачу «С христианской точки зрения», а еще я сотрудничаю с порталом «Кредо». Он пишет о религиозном притеснении, о защите прав верующих. Но сейчас он уже и о защите прав атеистов пишет, потому что сегодня скорее их надо защищать от притеснений РПЦ. – Как вы решили стать монахом? – Это давно случилось, в 1993 году, мне тогда было 22 года. Я встретил учителя, его зовут Дзюнсэй Тэрасава. Кстати, самый первый монах у него был в 1991 году из Саратовской области, из города Энгельс. Так что связь как раз с этим регионом давняя. А учитель достаточно известен во всем мире протестами против войны, в том числе войны в Чечне. Вместе с солдатскими матерями он проводил марш мира из Москвы в Грозный в 1995 году. Это было широко освещавшееся событие. Сейчас, к сожалению, ему запрещен въезд в Россию. С 2000 года, как только Путин пришел к власти, он запретил ему въезд. Меня привлекает активное ненасилие, которое этой религии свойственно больше всего. – В какой форме сейчас буддизм существует в России? – В России он существует достаточно давно, более двухсот или даже трехсот лет. Но это, в основном, такие регионы, как Калмыкия, Бурятия, Тыва – тибетские школы буддизма. Наша школа немного другая, она связана с Дальним Востоком, с Японией – школа Лотосовой Сутры, или школа Нитирэн. Она появилась благодаря нашему учителю в начале 1990-х годов. – Это молельные дома? – У нашей школы в России нет никаких монастырей. Мы, можно так сказать, «мягко гонимые». Нас не то чтобы как «Свидетелей Иеговы» (общины признаны в России экстремистскими и запрещены в России) арестовывают просто за то, что мы есть, но нам не дают регистрации. Мы не являются юридическим лицом и не можем создать монастырь. На Алтае у нас есть община, там положение немного получше, но в Москве мы слишком часто выступаем на протестных акциях, нас слишком хорошо знают как оппонентов власти. Да нас там и не так много – мало кому хочется попадать под прицел властей. Те, кто есть – около 10 человек, самые давние ученики, верные пути. – Получается, что для вас буддизм и гражданский активизм связаны? – Да, так и есть. – В этом качестве вы занимаетесь и опекой над людьми, попавшими в заключение? – Не совсем. У меня с Борисом сложилась личностная связь. В Москве он участвовал во многих антивоенных пикетах, начиная со второй чеченской войны, с 1999 года. Именно на этих пикетах мы с ним и познакомились. Потом оказалось, что у нас есть личные пересечения – школьные учителя, дворец пионеров. Благодаря этому я почувствовал персональную ответственность за судьбу Бориса и стал к нему ездить, помогать. – Были попытки применить к вам санкции из-за вашей деятельности или связи со Стомахиным? – Нет. Вообще он такая фигура, что даже многие правозащитники опасаются его защищать. Он говорит такие вещи (собственно, за которые он и сидит), которые надо уметь понимать. Сначала кажется, что это что-то страшное – то, что называется «язык вражды». Но он на самом деле призывает к покаянию. Когда я стал активно заниматься Борисом, со мной перестали общаться многие люди. Может быть, они не перестали ко мне хорошо относиться, но я почувствовал вакуум вокруг себя. Может, это мое ошибочное мнение, просто атомизация произошла за последние годы... А по поводу санкций – когда Борис сидел в Перми, я случайно забыл телефонный аппарат у себя в сумке, когда проходил на свидание. Устроили обыск, и меня обвинили в том, что я пытался пронести его Борису, хотя в телефоне не было сим-карты, он был разряжен, и зарядного устройства к нему не было. Тем не менее, был суд, и мне назначили штраф. – Что вы можете рассказать о Стомахине? Какой он, на ваш взгляд? – То, что ему приписывают, не вяжется с его обликом. Говорят, что он экстремист, потенциальный террорист. На самом деле он настолько мягкий, интеллигентный человек... Просто дикость какая-то – тот образ, который о нем в интернете сложился. При личном общении ничего этого нет. Я знаю, что он способен проявлять человеческие качества. Диссидент Герман Дрюбин был одним из немногих людей, который понял Бориса. Это было после первого срока, в 2011 году. Борис это оценил, и когда Герман Дрюбин заболел, Борис всего себя отдал, чтобы заботиться о нем. Он ходил к нему чуть не каждый день, поместил его в лучшую больницу и проводил в последний путь. Когда я об этом узнал, я понял, что это настоящий человек. Можно гнить, но не умирать В первый день после освобождения Борис Стомахин дал несколько интервью, в том числе одно – «Свободным». В беседе он несколько раз возвращался к тому, что его интервью очень часто редактируют, обрезая фразы на полуслове, так что невозможно понять их изначальный смысл. Этот текст – не исключение. Автор выражает надежду, что однажды этот текст можно будет опубликовать полностью, и печаль – по поводу того, что при условии конституционного запрета на цензуру журналистам приходится самим становиться цензорами. – Расскажите об условиях содержания. Что с вами происходило в балашовской тюрьме? – Условия в балашовской тюрьме безобразные и отвратительные! Чем они кормят – это просто что-то отвратительное, я там питаться не мог. Зимой в камере задувает ветер. Здесь сильные ветра, таких в Москве нет. Как на улице ветер – так и у меня в камере ветер, я прямо чувствую – пошла волна холодного воздуха. Полный финиш, я чуть не околел там. Бить там не бьют, пыток особых я там не видел, но в отношении меня там была настоящая моральная пытка, очень мучительная, в виде постоянных обысков в камере. Одни и те же лица, я подчеркиваю, хорошо узнаваемые, приходят в камеру и каждые два-три дня вытряхивают одни и те же тряпки из моего несчастного баула – тряпки и письма. Им нравилось глумиться, они быстро просекли, что для меня эта процедура крайне мучительна, потому что я стараюсь держать в порядке свои вещи. И они делали это с глумливыми ухмылочками. – Вы сидели в одиночной камере? – Я был очень рад, что мне хотя бы этого удалось добиться. Если бы я не настаивал, этого не было бы. – Иногда одиночное заключение рассматривается как пытка. – Все люди разные, для меня было бы пыткой сидеть с сокамерником. Тем более – с уголовником. Если бы еще с интеллигентными людьми, политическими – и то тяжело. А уж с уголовниками – у меня такой опыт был, мне такого счастья не надо. Так что, к своему удовольствию, я там находился один. – Какие самые важные, на ваш взгляд, события произошли за время вашего пребывания в неволе? – Крым – это самое позорное событие, какое случилось, чудовищное. И в то же время в Украине произошла революция – это было прекрасно. Я страшно жалел, что не мог съездить, я сидел в Москве в тюрьме и наблюдал по телевизору за украинской революцией. Скинуть эту собачью власть, поставить на колени ментов этих, научить их уважать себя – это было очень круто. И Россиюшка показала очередной раз свое истинное лицо. Вместо того, чтобы массы населения в России взяли пример и революционизировались, […], массы вместе с Путиным, КГБ и ментами сплотились против Украины, захватили Крым и были счастливы. Показали свою истинную сущность, рабскую, холопскую. – Феликс Шведовский говорил, что многие вещи, которые вы писали, оказались пророческими. Что, на ваш взгляд, сбылось из того, что вы предсказывали? Какие у вас прогнозы на ближайшее будущее? – Я не помню все, что написал, но понятно было, что будет идти по нарастающей, – а что тут такого пророческого? КГБ пришло к власти в 2000 году. Я посмотрел на физиономию Путина, когда он был председателем КГБ еще в 1998 году. Я был шокирован… , какая отвратительная харя. Еще больше я был потрясен, когда […] А в Новый год узнал, что эта харя [он] становится следующим президентом. Это был испорченный напрочь Новый год. И тогда было понятно, что будет хуже и хуже, а особенно – с тех пор, как стало ясно, что сопротивляться по-настоящему никто не думает. […] Мой арест и мой первый приговор в 2006 году был, между прочим, одним из первых серьезных политических дел. Пять лет – за ничтожный, крохотный бюллетень, где я выступал против чеченской войны. Я могу это просто объяснить: если люди не сопротивляются, с ними и будут так обращаться. Побоища в Москве, в июле и в августе, «массовые беспорядки» – конечно, если люди мазохисты… […]. Прогноз очень негативный. Этот Путин продержится еще пять лет. И, скорее всего, найдет способ властвовать и после 2024 года. Не исключено, что он, как Наполеон I и Наполеон III, коронуется и будет царь-батюшка. Страшно жить, когда такая безысходность вокруг. Люди пытаются искать какой-то просвет, надежду, что сейчас оно все рухнет. Это люди сами себе внушают. Я просвета особого не вижу. Я на тюремных примерах даже видел. Санкции ввели, но санкции не помогают. В Москве я сидел в Медведковской тюрьме. Там есть корпус, построенный в 2009 году. Он весь технически оснащенный: в каждой камере есть видеонаблюдение, у вертухаев в кабинете стоят мониторы, все очень круто. Видеокамеры, правда, не все работают. А меня оттуда этапировали в Пермский край, затем в Балашов. И здесь нет никаких камер, а просто, как двести лет назад, подходит вертухай каждые две минуты и заглядывает в глазок. Даже если эта страна сильно отстает от технологий мирового уровня, если будут санкции, даже это не гарантирует, что все это рухнет быстро, потому что можно гнить, но не умирать. Гнить черт знает сколько, десятилетиями. Все-таки земли под посевы здесь достаточно, надо признать. Может не быть запчастей для тракторов – будут на лошадях пахать. И все равно сажать и пытать людей. Я думаю, запас прочности достаточно большой. Никто не борется, никакого возмущения не видно. Как выжег Сталин политическую площадку, зачистил в 20-30-е годы, так ничего и не проросло по-настоящему. Девять лет попыток реформ… На наших глазах происходила самая грандиозная попытка вестернизации России за всю ее историю, и она провалилась на их глазах. Оппозиция говорит: сейчас эта власть рухнет, и мы все наладим, у нас будут честные выборы, честная свободная пресса. Но все это было в 90-е! Куда оно делось? Я помню, как в конце 90-х носилось это в воздухе: масса хочет назад, в стойло, в Советский Союз, где не надо ничего решать, все спокойно, от тебя ничего не зависит, ты раб. Будет очередная оттепель; очередное молодое поколение, которое при Путине родилось и выросло, которым лет по 18-20, будет размахивать флагами и говорить «наконец-то мы свободно живем, всё, Россия будет свободной». Им действительно будет казаться, что Россия будет свободной, кончилась диктатура. Но пройдет еще десять лет, и опять начнутся разговоры, что нас в мире не уважают, с нами не считаются, и зачем это иностранцев впускают, и зачем мы им поддались и сами себя не ценим, мы такие великие, и опять все пойдет по тому же кругу, понимаете? История России – это хождение по кругу, и разорвать его – это надо очень хотеть и сознательно эту цель ставить. – Что вы планируете для себя на ближайшую перспективу? – Сложный вопрос, у меня даже паспорта нет. В общем, глобальном, я планирую […] бороться дальше, потому что они исковеркали и сломали всю мою жизнь, у меня ничего нет, я один на свете, полностью свободен. […] Вопрос только в возможностях: один в поле не воин. А какие будут возможности, я не знаю, и что я буду в бытовом смысле в ближайшее время делать, пока сложно сказать. – Вы намерены оставаться в России? – Если бы это зависело только от меня, я бы, может, и не остался. Но когда нет никаких документов – ни загранпаспорта, ни даже внутреннего паспорта, ничего нет, кроме справки об освобождении, то трудно выехать куда-то. Визу вряд ли поставят в справку об освобождении. – А что с паспортом случилось? – Мне исполнилось 45 лет, а по достижении 45 лет паспорт полагается менять. С меня даже взяли пошлину, сфотографировали, заполнили все карточки, но при освобождении вернули старый, истекший паспорт и сказали, что в Саратовской области я не прописан, а менять надо по месту жительства в течение месяца после освобождения. На месте, мне кажется, я не пойду туда. […] – Какой у вас сейчас настрой? Как смотрите в будущее? – С одной стороны – хорошо, что освободился, некоторая эйфория присутствует. Но, с другой стороны, я понимаю, что с освобождением проблемы не кончатся, а только начнутся. Жизнь такая в этом государстве, я вам описал. Я уже не мальчик, лет мне достаточно много. Раньше было ощущение будущего бескрайнего, до горизонта. А сейчас понимаю, что впереди не так много. Все, что я делал и писал, было правильно, я не собираюсь от этого отрекаться, но факт в том, что оно ни к чему не привело. Как ни крути, а все мои усилия ничего не дали в практическом плане. Линия моей защиты у моих друзей была такая: за что посадили Стомахина, ведь ни одного преступления, ни одного акта насилия не было произведено под влиянием текстов Стомахина. Это все правильно с юридической стороны, но с политической стороны – звучит как приговор. Если ты всю жизнь занимался любимым делом, добивался своего и ничего ровным счетом не добился, это обидно и грустно. И эта мысль отравляет мне изрядно радость освобождения. Все, кто что-то делает, все делают крайне осторожно, трусовато, с оглядкой, и все равно попадают под статьи, их бьют на митингах, мотают по тюрьмам. Не убережешься, сажают ни за что.