Юрий Грымов: я не люблю слово «патриот», потому что оно ничего не означает

Режиссер, худрук театра «Модерн» Юрий Грымов открыл сезон «Нирваной». Трагическую историю о становлении и разрушении музыканта Грымов ставит в новой редакции. Премьера первой версии состоялась 15 лет назад — частично на деньги ЮКОСа. В декабре Грымов готовит еще одну громкую премьеру — «Войну и мир». О том, чем режиссер похож на Пьера Безухова, отчего Кобейн актуальнее рэперов и нужно ли ставить спектакли про митинги, Грымов рассказал Business FM. Что уже можете поставить себе в заслугу? Юрий Грымов: За два года, сколько я руковожу театром, мы сделали колоссальные усилия. Мы идем настолько семимильными шагами, потому что можно возглавить театр и получить в наследство зрителя. Мы фактически начали с нуля, здесь не было зрителя. Но многие, наверное, пришли за вами? Юрий Грымов: Да. Большой прирост у нас экономический, финансовый. Меня беспокоит сегодня то, что спектакль «Нирвана» уже не мой. Он был моим спектаклем летом, когда мы его ставили. Когда он уже выходит на зрителей, когда у вас скупают все билеты, этот спектакль уже принадлежит актерам, а следующая стадия — уже тех людей, которые посмотрели, уже этот спектакль принадлежит этим людям. И я мечтаю о том, чтобы все это соединялось. То, что я вложил, и то, что унесли зрители. В активной стадии мы репетируем «Войну и мир», и я, конечно, столкнулся с тем, о чем не думал. Ну, понятно, что это очень трудное произведение, в театре нигде не идет, целая махина. У Фоменко, да, начало романа, у нас «Война и мир. Русский Пьер». Уже конфликт. Три года мы готовились к этому, но я не думал, что я столкнусь с такой сложностью, как отсутствие инструментов. Все-таки 1800 год. В «Нирване» у меня дым, свет, фонарики, лампочки — эмоции, вдобавок ко всему еще Курт Кобейн наркоман, то есть это реально за пределами чего-то, мы не медицинский случай. А здесь у него отношения он — она. За веер взял, считай, изнасиловал. Никаких инструментов по свету особо. Понятно, что все это было при свечах, театр все-таки вещь условная, мы же обобщаем. И вот это просто повергает меня сегодня в какое-то отчаяние, потому что хочется ярко, эмоционально рассказать, чтобы люди плакали, улыбались. То есть они должны унести чувства, а инструментарий очень бедный. Но наверняка будут какие-то психологические моменты? Возможно, сильнее, чем свет, пена и прочее. Юрий Грымов: Согласен, будет сильнее, но к этому нужно прийти. И я очень рад, что у нас в спектакле принимает участие хор имени Свешникова. Это кажется вообще очень странным, с учетом того, что ваши спектакли с претензией на что-то антиисторическое. И тут хор. Как это будет совмещаться? Юрий Грымов: Но это грандиозно. У нас первые репетиции вообще было очень сложно, когда вышел большой хор и они запели «Любовь святая» живым голосом, а на сцене артисты не могли играть. Знаете почему? Артисты плачут. Поется «Любовь святая» — не-воз-мож-но. Если вы пришли и сжали кулаки вот так, ну давайте, ну покажите мне, как вы всю «Войну и мир» упихнули, четыре тома, в сценическое время! Тогда, конечно, вам не до слез, вы же контрольный орган: а как могли? А похоже или не похоже? И у меня такой большой опыт уже. Я могу так сказать, и того же Тургенева, и Улицкую я экранизировал. Ведь поймите такую вещь. «Казус Кукоцкого». Улицкая мне правильно сказала: «Юра, я книгу уже написала, кино снимаешь ты». Зрители говорят, похоже на книжку, не похоже. Они немножко забывают, может быть, и на книжку-то похоже, только вы прочитали ее по-другому. А у вас, получается, главный герой все-таки Пьер. Почему? Это для вас какая-то больше личная история? Юрий Грымов: Все личное. Может быть, вы его с собой сопоставляли, сравнивали? Юрий Грымов: Безусловно. Пьер же западник, масон, он боготворит Наполеона. И на протяжении всего романа, как я это увидел, Пьер превращается в Петю. «Что-то вы грустный, Петр Кириллович?» Наверное, так же и я: чем старше становлюсь, я по-другому отношусь к своей родине, к культуре — лучше. Тогда мне нравились определенные рок-группы, мне было смешно слушать этих исполнителей эстрады. Сейчас я понимаю — а хорошо пели! А я тогда боготворил какие-то яркие вещи, хотя из них, конечно, много гениальных музыкантов, в том числе и «Нирвана», которую мы поставили. Театр — это очень интимная зона, если это настоящий театр. Если мы говорим все-таки для Business FM, это все-таки очень важный момент, я занят театром целиком — продажами и сайтом. Вы знаете, какая у меня кривая продаж? Нет ни одного перегиба. Знаете, как в театрах бывает? Идет 15 спектаклей, один лидер такой, что дает кассу и все покрывает. А у меня нет, у меня более-менее равномерно. Да, конечно, к Новому году возрастают детские спектакли. Сезонно поднимаются детские спектакли — «Динозавры», «Конан Дойль», там, все понятно, уже сколько лет у нас идет, и все счастливы. Но продается что? Спектакль. А если смотреть глубже, продается театр. То есть может продаваться один спектакль 20 лет, а все остальное — еле-еле вы загоняете зрителя полубесплатно. Поэтому меня это все беспокоит. Также и с краудфандингом. Когда мы поняли, что мы не можем найти деньги у российского Минкульта, нас поддержал только московский департамент. Москва поддержала и профинансировала? Как я понимаю, там довольно-таки большой бюджет у спектакля. Юрий Грымов: Я очень не люблю, когда СМИ говорят про конкретные цифры, тогда я должен еще больше радиослушателям объяснить, из чего эти цифры состоят. 423 костюма мы сшили. Ну, любой сейчас радиослушатель думает: о, секундочку, так если я иду, покупаю сорочку, даже китайского производства, она все равно стоит каких-то денег. А представляете, если на вас сорочку шьют... А если она еще под эпоху... Юрий Грымов: Да, а если еще военный костюм — это самое дорогое, и там нельзя особо наврать. Когда мы говорим про деньги, театр, вообще скажу, вещь очень выгодная, если говорить цинично. Рассуждаю как продюсер. Не верьте, что кино — доходный бизнес в мире. Многие мировые кинокомпании строятся по принципу пирамиды. Вкладываем, вкладываем, не дай бог, остановятся продажи — рухнет вся кинокомпания. В кино в принципе чаще звучат цифры, как мы видим. Юрий Грымов: Правильно. Цифры звучат, когда вам говорят, что фильм собрал 10 млн долларов, не забывайте поделить это пополам. 50% остается кинотеатрам, а 50% — тем, кто снял. А теперь те, кто сняли, делятся с прокатчиком — это еще 15-20%. Но это большая лотерея и это большие бюджеты. Театр — выгодная история? По крайней мере, в нынешних московских реалиях. Юрий Грымов: Средняя цена нормального постановочного спектакля — 8 млн рублей. Теперь считайте. Доход с зала, чтобы удобно считать, пусть будет 1 млн. Восемь спектаклей отыграли, отбили? Нет. Понятно, есть себестоимость, понятно, амортизация света, артисты и так далее. Хорошо, они сыграли 16. Мы отбили? Отбили. А 16 спектаклей — это совсем ничего. То есть экономику легко посчитать. Если вы увеличиваете число посадочных мест, у вас увеличивается прибыль. Но есть одна проблема. Я удивляюсь и жалею своего зрителя, знаете какого? Который ходит не в театр «Модерн», потому что в театре «Модерн» очень удобный зал. У нас 350 мест в зале, и где бы ни сидел человек — во втором ряду или в последнем, — нет сильной потери. А представляете, если вы приходите в зал, рассчитанный на 1200 мест? Не верьте, что какой-то режиссер имеет такой талант, что он ставит для зрителей в пятом ряду, в четвертом, в десятом и в тридцатом на третьем балконе — это все пережитки СССР или оперных залов. А если это драматическое искусство, и вы видите глаза в глаза, как мы сейчас с вами разговариваем, морщинки, как эти слезы, как это все переживаете, трясутся руки... Я сторонник камерных залов, когда происходит вот эта магия театра. И зрители у нас приходят, и, например, я читаю в соцсетях... А вы отслеживаете отзывы? Юрий Грымов: Конечно. Я отслеживаю лично, и мы стараемся отвечать, если кто-то нам пишет. Нет театра без зрителя. Есть режиссеры, которые ставят для себя, вот тот же Юрий Бутусов поставил «Пер Гюнта» и сказал журналистам: я так вижу, мне так нравится. Юрий Грымов: Правильно, и я тоже вижу. Я не иду зрителю навстречу. Но я не представляю себе, как можно играть в пустом зале, это другой какой-то вид искусства. Я хочу поделиться своими страхами, своими переживаниями или громко промолчать. И зритель на это отреагирует. Поэтому как раз это все кокетство, ребята. И даже если мы вспоминаем сегодня Тарковского в нашем разговоре, поверьте, и он всегда переживал за расширение своей аудитории. Любой режиссер хочет расширять свою аудиторию. Не за счет, конечно, предательства самого себя. На сцене люди, и зрители — люди. А иногда вы приходите в театр, смотрите: секундочку, кто-то здесь точно инопланетянин. Поэтому когда я отслеживаю соцсети, то, что я смотрю, там люди пишут, собираем какое-то мнение, я так рад, когда пишут такие вещи: «Жена затащила в театр. Не люблю. Посмотрел спектакль «Модерн» — понравилось. Это так интересно». И это не одно сообщение. Значит, что произошло? Значит, человек, придя в театр, оказался не в том месте, он увидел не то, что ему близко. И нельзя обобщать — не люблю театр. Театры разные. Зритель должен найти свой театр, да? А я считаю, что театр — это высказывание, и мы делаем все время то, что мы хотим сделать. Вот мы говорим искренне, мы к выборам выпустили спектакль «Юлий Цезарь». Сто с лишним лет спектакль был запрещен в России. В царской России, а потом в СССР. А потому что там он четвертый раз на выборы идет. Очень символично. Юрий Грымов: Мы прямо к выборам сделали. Я пригласил всех — Зюганова... Никто не пришел, естественно. А спектакль «Война и мир» сейчас чем актуален? Юрий Грымов: В моем случае «Война и мир» актуальна в этом превращении. Вы и сами не замечаете, когда говорят: вот растут патриотические настроения в обществе. И я не люблю слово «патриот», знаете почему? Потому что оно ничего не означает. Я же здесь родился, здесь папа, мама, мои друзья, а мы с вами говорим на [одном] языке, да, у нас очень много общего. Согласны? Мы все млекопитающие. И «патриот». Я не очень понимаю, что это такое. Я, естественно, люблю свою родину, также я ее критикую, если она не права, не правы чиновники или не прав кто-то там в подъезде. Это же не говорит о том, что я родину меньше люблю. Я как раз ставлю спектакль «Война и мир» не по поводу, что становится патриотом Пьер, а существует переоценка, это из-за войны. Многие спрашивают: Юрий, а ты не боишься, что это «Война и мир», на такое замахнуться? Я хотя бы замахнулся. Но сейчас, например, Богомолов объявил, что хочет в Театре на Малой Бронной поставить «Войну и мир»... Юрий Грымов: Обещать — не значит жениться. Я три с половиной года к этому шел. «Война и мир» — это же не просто пьеса на кухне. Толстой как драматург мне не очень близок, все-таки он больше писатель, и нельзя забывать, что он — икона русской литературы. Он все равно давит на меня и на вас, на зрителей. Интересно что нормальным людям — а как это возможно? Понимаете? Кто прислал деньги? Вы отслеживали, кто эти люди? Юрий Грымов: Когда мы объявили краудфандинг, деньги послали очень простые люди. Это ваши зрители? Юрий Грымов: Я не знаю их лично. То есть не отслеживали. Юрий Грымов: Я просто вижу, наверное, по суммам. Кто-то прислал 200 рублей. Или, например, одна женщина прислала деньги, мы связывались. Мы говорим: вы на эти деньги можете билет купить. Она говорит: знаете, я очень далеко живу и не смогу прилететь. Мы сказали: покупайте билеты заранее. Потому что деньги мне же нужны сейчас, согласны? Шить костюмы, строить декорации, а потом уже все, понятно, происходит. Но это называется любовь. Люди вообще готовы помогать. Смотрите, у нас удивительное государство, от многих вещей отодвинулось. Есть там несчастье, горе, больные дети. Кто собирает сегодня деньги в основном? Люди. Люди берут на себя очень большую ответственность за все. Также сегодня и театр берет на себя ответственность. Почему я поднимаю темы суицида, наркомании? Конечно, Курт Кобейн, музыка — все понятно. Но это социальная ответственность театра. Когда люди говорят: «Я хочу пойти в театр расслабиться», я отвечаю: слушай, иди в сауну. Температуру сделай себе комфортную и расслабляйся. Почему спустя столько лет вы решили этот сюжет обновить? Что вы решили изменить кардинально? Юрий Грымов: Во-первых, за 15 лет я тоже изменился как режиссер, у меня борода стала седая, и мое отношение к профессии, скажем так, мое отношение к себе изменилось. Я занимался многим: рекламой, кино и радио, кстати, и издавал журналы, и мне все это очень нравилось, снимал кино, но за два года я ни разу не пожалел, что я полностью ушел в театр. Театр — это семья, это русскому понятно. Поэтому, когда у вас на Business FM наверняка идут какие-то новости, в Лондоне котировки, приезжают какие-то люди из Лондона или из Парижа, мои такие «знакомые» говорят: ой, была в Лондоне, там такая театральная жизнь. Я смеюсь. Какая театральная жизнь в Лондоне? Театральная жизнь в Москве — 200 с лишним театров. Причем наверняка вы считаете, что жизнь сосредоточена именно в маленьких театрах. Юрий Грымов: Все вместе. Большой театр — понятно, там роскошная люстра, колонны до потолка, много туристов, такой салон бизнес-класса, все понимаю. Но им повезло, что у них есть туристы. Если бы турист шел во все театры, вообще было бы не попасть. Преимущество театральной Москвы в том, что здесь есть театры в спальном районе на 30 мест, и есть Большой театр. 86 государственных театров, а всего 220. В Лондоне... Париж даже вообще не вспоминайте. Вы будете сидеть в холодном зале, не всегда протопленном, потому что экономим, вам может быть плохо слышно. Да, приезжают прекрасные какие-то коллективы гастрольные, вы можете их увидеть в Париже и в Лондоне, да, есть прекрасные труппы в Лондоне, но театральная жизнь бурлит в Москве. Вам надо только не лениться, поехать к нам на Бауманскую или пойти в какие-то другие маленькие театры, и вы поймете, что там такое происходит! Но иногда лень. Все идут... Топ-менеджеры должны идти в определенный театр, чтобы цена была большая. Классовая история, считаете? Юрий Грымов: Да, конечно, классовая — понты дороже денег. И я как раз берегу зрителя, потому что для меня важно все. У меня один из лучших буфетов, я имею в виду по качеству еды. У вас еще дресс-код. Мне кажется, это останавливает некоторых молодых людей. Нет? Юрий Грымов: А на «Нирвану» мы ввели новый дресс-код, можно приходить в кроссовках, рваных джинсах. Но смотрите, тут такая вещь. Когда я объявил дресс-код, вот я сейчас одет как в театр «Модерн». То есть джинсы, пиджак, без галстука, просто в рубашке. Я не могу ничего запретить по законодательству — я рекомендую. Мне очень хочется, чтобы люди приходили красивыми, нарядными... У нас играет живая музыка, четыре вида шампанского, прекрасный буфет. Если мы говорим про бизнес, мы развели буфеты по двум этажам, у меня нет очередей в буфетах. Это все имеет значение. Когда Станиславский говорил, что театр начинается с вешалки, я вам скажу, театр начинается с сайта. В гардеробе не может театр начинаться сегодня, потому что вы информацию уже всю получили на сайте. Поэтому сайт должен быть максимально удобным, мы сделали специальный «Круг Модерна», и это 15% скидки. Вот мы сейчас всем, кто вошел в «Круг Модерна», отсылаем QR-коды, и они покупают с 15-процентной скидкой на Новый год. У людей не так много денег стало в России. Посмотрите внимательно, многие театры стали гораздо дешевле. Такого не было пять лет назад. У вас упали цены? Юрий Грымов: Мы в том году чуть-чуть прижали. А в этом году подняли, потому что, прошу прощения, пошел зритель. Мы выставляем спектакли к продаже в кассе за два месяца, а за три недели я поднимаю цены. А за два дня... у нас «Нирвана» дошла до 10 тысяч рублей. Я смотрела билеты заранее, они были в районе пяти тысяч на те места, где мы сидели, а в итоге было 10 тысяч. Юрий Грымов: Семь-восемь. Это возможность ваша, вы покупайте заранее. И мне это выгодно как бизнесмену. Мне деньги. Чем раньше, тем я больше их вложу в производство. Вы нас извините, это как любая авиакомпания поднимает цены к вылету. Но театр не может быть дешевым. Театр — это роскошь, которую вы себе можете позволить. Потому что мы вспоминали сегодня «Юлия Цезаря» или «Войну и мир», которая в декабре будет. Хор имени Свешникова, 70 человек артистов. Еще 20 за кулисами. Грим, костюм, постановщики. Я не беру уже буфет, охрану. 100 человек работают на этом спектакле. Получается, еще и привлеченные люди? Юрий Грымов: Мало. Я меньше и меньше привлекаю сейчас актеров, многие вошли в труппу театра. Очень трудно сводить актеров из других театров. А когда у вас свои все, лучше. Мы продаем спектакль, ведь иногда бывают такие бенефисы — этот артист играет, и на него идут люди. Другой артист играет — на него не идут. У нас идут люди на спектакль. Я за ансамбль, я не люблю обезьянок известных. Хотя я избалованный режиссер, снимались в моих фильмах все самые лучшие актеры. Но за два года труппа театра «Модерн» приросла и ожила настолько, что она одна из самых гибких и интересных. Сходите на спектакль «На дне». Business FM, вы же про бабки, а у меня «На дне» про бабки. У Горького как? Там же все бомжи, клошары, а у меня — богатые. Но я не меняю текста. Для меня текст — табу. И в зале прям такой вздох. Лука говорит: «Уйду я от вас, в хохлы подамся. Говорят, там новую веру изобрели». И народ наверняка потом лезет в интернет и проверяет, может это я сам написал. Нет. И так же Шекспир у нас идет в подлиннике. То есть я имею в виду, по-русски, но в прекрасном переводе. Но слова я не трогаю. А вот угол зрения, трактовка, настроение и, главное, мотивация — мои личные. Зачем я это беру? В этом гений театра. Об одном и том же, но с другим акцентом. В «Нирване» у вас тоже очень много вещей, которые были в 2003 году, когда был ЮКОС, когда все было иначе. Другие актеры, другие обстоятельства. Сейчас, казалось бы, есть и другие социальные проблемы, не менее важные и для молодежи. И в Москве, возможно, среди молодежи не настолько уже распространена в принципе и не настолько актуальна тема наркотиков. Юрий Грымов: Тема наркотиков стала еще страшнее, знаете чем? Она стала более будничной. В моем детстве пальцем показывали: смотри, пошел наркоман, ой, наркоман. Сегодня все знают, кто наркоман, где. Это большое горе в семье, если это есть. Поэтому наркотики заняли ужасающее, но стабильное место. И государство наше ничего для этого не делает, кроме билбордов «Скажи наркотикам нет». Ну это же бред — наркоманы у билборда собираются и говорят: нет, нет. Наркоманы и люди, которые имеют отношение ко всему этому, не придут в театр. Юрий Грымов: Приходят люди. У нас плачут люди на спектакле «Нирвана». Мы даже поинтересовались у молодых девушек: почему? Личная драма. Кто-то в семье был подвержен этому, понимаете? И когда говорят, что Курт Кобейн гениально писал музыку, потому что он употреблял наркотики, — нет. Есть большое количество бездарных наркоманов. Курт Кобейн — это гений. И я рад, что сейчас его предлагают включить в школьную программу, потому что когда мы говорим Бах, Моцарт... Тот же Моцарт видел музыку в законченном виде. Курт Кобейн — тоже. Это очень звучит, может быть жестко, но поверьте, для меня он такой же классический певец, если так можно говорить, безграмотный классический певец, Бах — да, исполнитель. А Курт Кобейн — это то же самое, там большая энергия. Вы не понимаете, может, по-английски, о чем он поет, но вы чувствуете. А в спектакле «Нирвана» я хотел создать такую атмосферу на сцене, чтобы было понятно, про что он поет. Мы ни разу не говорим про его тексты, а люди понимают, что вот об этом. Более того, главный герой ни разу не поет. Юрий Грымов: Ну конечно, нет. Почему не поет? Все-таки сейчас такая мода на музыкальные спектакли. Юрий Грымов: Вы еще вспомните какие-нибудь передачи «Точь-в-точь», где люди в гриме выходят типа как те артисты. Я не знал, что есть такие передачи по телевизору, включаю, а там эти люди в ужасающем гриме, какие-то распухшие, это ужасно. Думаете, что лучше не стоит? Юрий Грымов: Нельзя, да. И мы обобщаем, театр обобщает. И то, что там кто-то написал: а как же так, Юрий, Кобейн был левша. Правильно, а у нас играет артист-правша, но он сам играет на гитаре. Ну и что? В самом начале он как раз начинает играть мелодию, и ты думаешь, вот он сейчас запоет... Юрий Грымов: Ну и не надо. В конце мы полностью сделали в ноль последний концерт «Нирваны» акустический на MTV, который заканчивает спектакль. Это ваша попытка пересмотреть все то, что было в 2003 году, или какие-то новые смыслы? Юрий Грымов: Нет желания сделать вопреки. Я изменился. Это спектакль более драматический, он потоньше сделан с точки зрения и актерского мастерства, и композиции, и света, и цвета, это небо и земля. Очень трудно создать атмосферу Америки 90-х на сцене, и для меня важно, чтобы это была интимная, личная история любви, одиночества этих несчастных Курта Кобейна и Кортни Лав. Жена не стала опорой для Кобейна. И ребенок, получается, тоже. Юрий Грымов: Чуть-чуть он его приостановил, но он тут же сорвался, потому что уже был слишком зависим. Поэтому для меня «Нирвана» — это не желание войти в воду дважды, это новый спектакль. Я вижу, как люди кричат «Кобейн жив!» в зале, и все это их пробивает, потому что это про них. Это не напрямую Кобейн, это про людей, которые в это общество приходят, вписывается молодежь, их принимают, не принимают, их считают неудачниками. Делать спектакль про музыканта в сто раз труднее. Музыка ваша личная, ваша, зрительская. По поводу современных героев, не думали ли вы поставить спектакль про того, кто, возможно, ближе, чем Курт, для современных ребят? Те же рэперы тоже социально активны, они тоже как-то проявляются. Юрий Грымов: Вы знаете, что касается рэпа, я сколько раз это слушал, смотрел, в последнее время поймал себя на мысли, что рэп — это маркетинг. Я не чувствую, что это искренне. Я могу ошибаться, я очень хочу ошибаться. Курт Кобейн — это не шоу-бизнес. Люди рвали струны, рвали судьбу. А в рэпе я прямо чувствую, что я могу его написать: пою про это, чуть-чуть про Путина, про неудачу, про какую-то девочку, про свои прыщи — чувствую, маркетинговое. Смотрите, рэперы снимаются в рекламах банков. Это невозможно! Представляете, Курт Кобейн рекламирует банк? Нереально! То есть для вас все-таки герой спектакля — это человек, который?.. Юрий Грымов: Открытый, живой, это не шоу-бизнес. Конечно, рэп — это бизнес. Возможно, когда-то он тоже станет чем-то культовым. Юрий Грымов: Нет, все культовым не может быть, может быть, кто-то один останется культовым. Но если все равно во главу угла ставится зарабатывание денег, рано или поздно это заканчивается печально. Курт Кобейн зарабатывал миллионы долларов, не понимая, что с ними делать, а здесь все респектабельно: дом, снимаются в рекламе, туда хожу, туда не хожу, пою про митинги, сейчас надо про митинги петь, за это хорошо платят. А спектакли надо делать про митинги и в принципе про протесты? Юрий Грымов: Мы поставили спектакль «Юлий Цезарь» по Шекспиру про выборы, это про митинги. Второй акт — там митинг народа, который говорит: «Так жить нельзя, зачем убили? При нем было лучше». А тут говорят: ну как же при нем? Кассий-то убил, это же хорошо. И там народ как дышло, куда ни поворачиваешь, он переворачивается. Поэтому там спектакль «Юлий Цезарь» про народ, про то, что он бывает тоже не прав очень сильно. Получается, в исторической плоскости вы стараетесь быть и в тренде, и в то же время следовать каким-то своим устоям, представлениям. Юрий Грымов: Мне бы очень не хотелось бы быть в тренде. Если я буду в тренде, то буду переживать: а вдруг я из него вышел? Я делаю то, что мне близко. Если это совпадает со временем, то, что мы называем тренд, или его опережаю, я рад. Но если я стану старомоден, но останусь верен себе, то все будет хорошо. Вот «Война и мир» кому сейчас нужна? Где маркетинговые исследования? Мы в декабре выходим с этим спектаклем, потому что мы хотим поделиться: а что такое русский мир? Может быть, мы скажем, что у нас есть какие-то певцы с иностранными языками — Фейс — вау! Этот Фейс — какой-нибудь Пупкин, а он же Фейс (Фейса зовут Иван Дрёмин. — Business FM)! Все уже было, это так интересно анализировать и так интересно узнавать, но при этом я не переодеваю людей в джинсы, называя это «Война и мир», это должно быть трогательно и завораживающее. Западная культура и российская культура — как они столкнулись? «Россию надо заткнуть как можно дальше за Европу, чтобы она знала свое место», — это сказал Наполеон.