Красная косынка, шапочка-менингитка и берет «я дура»: как советские женщины выбирали головные уборы?
В Музее советских игровых автоматов проходят лекции по истории советской повседневности от доктора исторических наук, профессора и писателя Наталии Лебиной. В одной из них она рассказала о том, как в 20 веке менялась мода на головные уборы: почему «красная косынка» является надуманным символом революции, как кепки стали маркером эмансипации женщины, какой фасон называли «я дура» и когда появился тренд на «шляпы-пирожки». «Собака.ru» публикует пересказ лекции. Как «красная косынка» стала именем нарицательным? В традиционных словарях русского языка сочетание слов «красная косынка» практически не встречается. Дать определение термину пытались некоторые филологи, которые занимались составлением словарей по истории повседневности. Так, эксперты по «языку Совдепии» полагали, что это «головной убор комсомолки (в первые годы советской власти)», но такое трактование в корне неверно, поскольку сказать, когда именно зародилась мода на ношение красной косынки как революционного символа, достоверно нельзя. Возможно, авторы словарной статьи спутали красную косынку с галстуком, который — и это можно утверждать точно — превратился в популярный символ пионерской организации весной 1922 года. Есть мнение, что «красной косынкой» называли «грубых баб», которые поддержали революцию 1917 года. «Первыми "красными косынками" стали силачки-текстильщицы Орехово-Зуева, трудящиеся на богатейшем предприятии братьев Морозовых, — писала историк костюма Ольга Хорошилова. — В феврале, как только услыхали про революцию, выразили братьям-буржуям протест, работать отказались и вышли на улицы в красных ситцевых платках. Это был их знак солидарности с бунтовавшими в Москве и Петрограде рабочими. Вести о бунте текстильщиц расползлись по губерниям. И осенью 1917-го "красные косынки" появились повсюду — целая армия. В 1918-м красная косынка стала частью их "комиссарского шика". А после 1920 года перекочевала в скромный полувоенный гардероб комсомолок». Как зародилась мода на косынку? Изначально платок — это традиционная деталь женского русского костюма, привычная для деревенских женщин. В гардеробе жительниц города разрезанный пополам платок появился на рубеже 19-20 веков как элемент «профодежды» и служил для обеспечения безопасности и гигиены. Деталью представительской одежды в то время считались не косынки, а шляпы — именно их надевали для светских выходов женщины из высших социальных слоев (да и из пролетарской среды тоже!). В годы Первой мировой войны объемные шляпы с перьями сменились моделями «клош» (с очень узкими полями), кубанками (дамскими версиями шлема летчика из шелка и кружева) и шапочками, стилизующими монашеский капор. Последний вариант был особенно близок к платкам. Этот переход от вычурного к более практичному прослеживается в трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам», главные героини которой постепенно меняли роскошные шляпки с ромашками, вуалетками и цветными лентами на пуховые платки и косынки. Таким образом, еще до начала событий 1917 года носить нечто подобное платку считалось комфортным, уместным и даже модным. Почему косынка была именно красной? Произведения живописи свидетельствуют о том, что яркий цвет платков был популярен и до революции. В дни пасхального богослужения и в православные праздники женщины часто приходили в храм в пунцовых или алых косынках — эти цвета символизировали кровь мучеников за веру и божественную любовь к роду человеческому. В подтверждение этому — картина Кузьмы Петрова-Водкина «Богоматерь Умиление злых сердец», написанная в 1915 году и изображающая Богородицу в головном покрытии именно красного цвета. Также красные головные уборы, широкие повязки и платки изображены на некоторых плакатах и лубочных картинках 1910-1917 годов. Здесь важно понимать, что живопись и плакаты не отображают действительность в полной мере. Практически все свидетельства ношения красной косынки до революции — а это в основном картины — могли быть политическим заказом или служить инструментом идеологической интерпретации самого автора. То есть не исключено, что красный цвет косынки был попросту додуман художником. В свою очередь, фотографии и кинофильмы ситуацию не проясняют — ведь и те, и другие были черно-белыми. Свидетельства ношения красной косынки до революции — а это в основном картины — могли быть политическим заказом Идея красного платка как революционного символа не появилась в первые дни революции, а постепенно разрабатывалась творческой интеллигенцией в 1920-е годы. Именно его описал автор романа «Сестры» Викентий Вересаев: «Бася после работы поспала и сейчас одевалась. Не по-всегдашнему одевалась, а очень старательно, внимательно гляделась в зеркало. Черные кудри красиво выбивались из-под алой косынки, повязанной на голове, как фригийский колпак». При этом очевидно, что создание этого особого вида головного убора передовой пролетарки было надуманно: в условиях российского климата функции косынки весьма ограничены и куда более комфортным вариантом являлась «буденовка», красноармейский суконный шлем. Как кепки стали символом эмансипации женщины? В начале 1930-х годов представления о советских внешних канонах стали меняться. Косынки вернулись к своему привычному статусу — обеспечению безопасности трудового процесса. Роль маркера особой социальной активности женщины начали выполнять кепки, которые выглядели не только подчеркнуто демократично, но и унисексуально. В ту эпоху в СССР традиционно мужской головной убор на женщине символизировал нарочную демонстрацию гендерного равноправия. Примеры ношения кепок можно увидеть на картине Георгия Ряжского «Рабфаковка» (1926) и в фильме «Трактористы» режиссера Ивана Пырьева (1939). Как береты «примирили» шляпы и платки? Еще одним фаворитом среди женских головных уборов в 1930-х годах были береты. Они будто бы «примирили» платки, которые казались слишком простыми, и шляпы, которые, напротив, для повседневности были очень нарядными. Береты совмещали удобство и элегантность, а также придавали образу демократичность и «западность». Поэтому особенно ценились модницами, бравшими пример с европейских знаменитостей. Так, журналисты Юрий Жуков и Михаил Черненко в 1934 году писали, что «берет — предел мечтаний фабричной девчонки с Уралвагонстроя». В чем ходили в эпоху «сталинского гламура»? В конце 1930-х— начале 1940-х годов началась эпоха «большого стиля», которую отличали показное великолепие, помпезность и недемократичность. В это время вступила в действие официальная пропаганда разнообразных по фасону женских головных уборов. К примеру, журнал «Ударница Урала» с зимы 1937 года размещала изображения образов, обязательными элементами которых становились шляпки с полями. Роскошные и кокетливые женские канотье, «таблетки» с вуалетками и шляпки-ток постепенно входили в моду, о чем свидетельствовали советские кинокартины тех лет. Апогей эпохи «сталинского гламура» наступает после Великой отечественной войны: тогда шляпа считалась атрибутом не легкомысленной, а скорее серьезной и даже властной женщины. Под влиянием трофейных фильмов — развлекательных и познавательных картин, найденных в Германии и других странах Европы, — у советских женщин пользовались популярностью береты из твердого ветра, высоко поднимающегося надо лбом. Любопытно, что зачастую такая модель смотрелась на них нелепо и уж точно не так эффектно, как на кинозвездах. Петербургский искусствовед Михаил Герман даже вспоминал, что острословы начала 1950-х годов прозвали этот фасон «я дура». Береты из твердого фетра настолько не шли советским женщинам, что острословы 1950-х годов прозвали этот фасон «я дура» Ярким примером влияния кино на шляпную моду были так называемые шапочки-менингитки, которые закрывали лишь самую макушку головы. Эта модель, непрактичная с точки зрения сурового советского климата, стала популярной после демонстрации на советских киноэкранах американского фильма «Римские каникулы» с Одри Хепберн. Подражая любимой кинозвезде, советские женщины стали носить менингитки даже в морозы. Отсюда они и получили такое название. Почему в хрущевскую оттепель и вовсе ходили «без головы»? В годы хрущевской оттепели — с середины 1950-х до середины 1960-х годов — происходила постепенная демократизация головных уборов. В модных журналах помпезные шляпки стали сравнивать с марципановым тортом «со сливками, шоколадом и изюмом» и призывали женщин «не украшать себя шляпой, напоминающей изделие кондитера». Так зарождалась мода на простоту, росла популярность вязаных, как правило, самодельных шапочек. Платки и косынки вновь становились востребованными, причем не только в СССР, но и в западных странах. Они воспринимались как символы демократичности. В модных журналах призывали «не украшать себя шляпой, напоминающей изделие кондитера» Хрущевская оттепель также породила неофициальную моду на отсутствие головных уборов в принципе. Это было знаковым явлением, подчеркивающим глубину перемен в советском обществе после смерти Сталина. Современники периода десталинизации вспоминают о том, что хождение с обнаженной головой в холодную погоду рассматривалось как некая форма противопоставления себя закоренелым сталинистам в теплых меховых шапках. Как меховые шапки-пирожки стали маркером (пост) советской моды? В противовес свободе периода оттепели в последние два десятилетия советской истории появился новый социальный маркер — меховой головной убор. Под влиянием номенклатурной моды и женщины, и мужчины носили меховые шапки-пирожки и каракулевые папахи. Большим поклонником такой моды был и сам Хрущев: на некоторых фотографиях его можно увидеть в «пирожке» из искусственного каракуля. Текст: Авелина Музафарова Фото: REX/Shutterstock
