"Решил оторвать ей руки". Жизнь психолога с шизотипическим расстройством

МОСКВА, 22 окт — РИА Новости, Мария Семенова. Однажды IT-специалист Виталий Лобанов с Дальнего Востока понял: ему невероятно трудно встать с кровати. Почти полгода он выходил из дома, только чтобы купить продукты в ближайшем магазине. Через некоторое время Виталий заметил: он разучился читать. Но испугался не надвигающегося сумасшествия, а того, что больше никогда не сможет работать. После чего было несколько госпитализаций в психбольницу — там Лобанов познакомился с клиническим психологом Кристиной, которая недавно стала его женой. Виталий сменил профессию и сейчас занимается частной медицинской практикой. О своей необычной судьбе он подробно рассказал РИА Новости. Детство Теперь я понимаю, что странности были с детства: нравилось часами сидеть и ковырять стенку. Я довольно рано научился писать и оставлял родителям записки с просьбой наказать меня — хотел, чтобы побили. Был неуравновешенным, нападал на других детей, причем из-за пустяков, которые не могли служить объективным поводом для драки. В четыре года, когда ко мне подошел мальчик и спросил, как дела, я сильно ударил его по лицу камнем. Родители реагировали на агрессию агрессией. Только один раз отвели к специалисту — после случая с младшей сестрой. Мне тогда было 13, мы играли, а потом я решил оторвать ей руки — к счастью, не получилось. В 14 лет случилась моя самая серьезная суицидальная попытка, еще две я предпринимал до этого: они были по-детски наивные, родители ничего не узнали. А затем внешняя агрессия сменилась на внутреннюю — я стал стучаться головой о стену. У меня нет ни одного воспоминания о том, чтобы отец с матерью применяли ко мне насилие в большей мере, чем было принято в тот период в отношении детей. Несколько раз было очень страшно: отец кидал меня из одной стороны в другую. Но это никогда не приводило к травмам — по крайней мере, я такого не помню. Периодически он брал ремень, впрочем, так было у всех. А вот вербальное насилие было. Отец агрессивно обвинял меня в гомосексуальности, хотя я никогда не идентифицировал себя как гея, не испытывал влечения к мужчинам. Однако ему была близка блатная романтика и криминальная культура, он не видел разницы между недостатком мужественности и гомосексуальностью. Для него все это сплелось в один клубок. Не каждый ребенок может выполнить упражнения на турнике, и в целом это нормально. Я был физически слабым, а родитель считал это проявлением нетрадиционной сексуальной ориентации. Болезнь После школы я окончил Дальневосточный государственный технический университет, еще на четвертом курсе трудоустроился. В 2015-м мне было 30, я работал в зарубежной IT-компании, но она ушла с российского рынка, и меня уволили. Оставшись без работы, я сильно дезадаптировался: редко выходил из дома, а если и выбирался, то не дальше магазина. И даже по квартире старался не перемещаться — было слишком тяжело. Хотя еще за полгода до этого вел весьма активный образ жизни. Я разучился читать — это было страшно. Но, тем не менее, не возникало ощущения сумасшествия — боялся только, что никогда не найду работу, ведь знания устаревают, а новые получить проблематично. У меня к тому моменту уже развилось субъективное ощущение отупения, к чему добавилась еще и неспособность прочесть надпись. Как при этом работать? Однажды мне позвонил отец. У меня были перед ним финансовые обязательства: я взял кредит на автомобиль, который купили для него, но оформили на меня. Я подумал, он хочет узнать, как у меня с работой и когда я начну выплачивать долг. Он по голосу понял, что со мной что-то не так и приехал со знакомым врачом-неврологом. Тот выписал препараты с седативным эффектом: примерно месяц я почти круглосуточно спал. Способность читать и писать постепенно вернулась. А невролог отправил меня к психиатру. Кристина Амбулаторное лечение не помогало, и я добровольно госпитализировался в психиатрическую больницу. Там познакомился с Кристиной — клиническим психологом. Поначалу у меня не возникло никаких романтических чувств, только глубокое уважение: нашелся хоть один человек, реально разбирающийся в том, что делает. Раньше, когда я пытался говорить с врачами о Юнге, Фрейде и прочих отцах-основателях, слышал лишь невнятное мычание. Сейчас я понимаю, что ни Фрейд, ни Юнг не вписываются в современные каноны доказательной медицины, однако ни один из врачей не сказал мне об этом. Мы с Кристиной пересекались на территории больницы, общались. Была договоренность, что у нас не будет романа: зачем портить доверительные отношения такой тривиальностью? Однажды я предложил ей сходить в поход на сопку, в 200 километрах от Владивостока. Уговорил моего психиатра меня отпустить — иначе я бы просто сбежал из больницы. В то время у меня была схема лечения, которая сегодня, с учетом моих знаний, кажется мне совершенно недопустимой. В пути, когда мы спускались с сопки, меня накрыло побочными эффектами. Были странные ощущения: казалось, что тело меняло форму, я пытался встать на ноги, а они уплывали, меня трясло и тошнило. Теперь я понимаю: это состояние подходит под клиническую картину серотонинового синдрома. В общем, у меня большие вопросы к моему бывшему психиатру. Кристина сумела сориентироваться и привести меня в чувство, чтобы мы дошли до электрички. Я стал уважать ее еще больше. А романтические отношения начались позже. После моей выписки мы продолжили общаться — как-то закрутилось. Момента, когда что-то "щелкнуло", не было, все происходило плавно. Лечение Когда в феврале 2016-го я выписался из больницы, у меня оставалась небольшая сумма денег и были четкие планы на суицид, как только средства закончатся. Я не хотел возвращаться в родительскую квартиру. Мы с Кристиной решили, что я попытаюсь госпитализироваться второй раз. Больница нужна была как крыша над головой — место, где безопасно. До этого я три недели занимался самолечением, выбор был очень простой: либо я любыми методами возвращаю работоспособность, либо суицид. Мне в тот момент было не до мыслей о том, насколько это скользкая дорожка. Я читал много литературы и нашел антидепрессант, который мне помогал. Перед госпитализацией рассказал врачу, что принимаю определенные таблетки, хотел бы дальше их использовать и готов покупать за свой счет. Он выслушал, покивал, и на следующий день я получил усиленную дозу антипсихотиков (препараты из совсем другой группы) — видимо, чтобы не выделывался. До сих пор думаю: если бы я закончил курс того антидепрессанта, этим можно было бы ограничить лечение. После больницы Кристина сняла для нас квартиру в Уссурийске, там я продолжил свои (точнее, наши — она очень активно участвовала) эксперименты с препаратами. Сейчас у меня есть эффективная схема терапии. Я никого не призываю к самолечению, это достаточно опасно, может стоить не только здоровья, но и жизни. Лучшая стратегия при психическом заболевании — обратиться к квалифицированному врачу-психиатру или психотерапевту. Мне повезло, но все могло закончиться гораздо печальнее, подобные случаи известны в пациентском сообществе. Раскол После второй выписки из больницы я некоторое время думал, что у меня диссоциативное расстройство идентичности — то, что в народе называют множественной личностью. Теперь же понимаю, что это была диссоциация (не то же самое, что расстройство идентичности). Психика, защищаясь от чего-то травматического, грубо говоря, распадается на части. В той или иной степени это знакомо всем. Диссоциация здорового человека выглядит так: я знаю, что я Вася, но сейчас ощущаю события жизни так, будто это происходит с кем-то другим. А при диссоциативном расстройстве Вася думает, что он Ирина, и совершенно не помнит, кем был когда-то. Я, конечно, диссоциативен больше, чем обычные люди. Однажды я "раскололся": чувствовал, что во мне живут несколько личностей одновременно. Не могу описать в терминах, понятных здоровым, как это — ощущать себя толпой людей. Любой человек знает, что такое внутренний диалог, — а у меня их было одновременно четыре. Работа После всего того, что со мной произошло, я понял, что не готов больше работать в IT. Хотел стать психиатром, однако оказалось, что "зайти" в эту профессию очень сложно. И тогда я решил учиться на психолога. В августе 2016-го формально у меня еще не было образования, но уже появился первый клиент. Он знал, что у меня нет диплома, и пришел за интерпретацией психологических тестов, каких-то рисунков — для него это было развлечением. Мой нынешний уровень знаний говорит, что это не валидно и ненадежно: сами методики содержат фундаментальные ошибки. А тогда я об этом не догадывался и честно пытался интерпретировать эти тесты. Позже я прошел профессиональную переподготовку в Новосибирском институте клинической психологии, получил сертификат об участии в Master Psychopharmacology Program, которым искренне горжусь. На сегодняшний день работа психолога — мой основной источник дохода. У жены Кристины тоже частная практика, только я занимаюсь консультациями, а она специализируется на диагностике. Я не воспринимаю диагноз ни как недостаток, ни как преимущество, просто один из фактов моей анкеты: рост — 183, вес — 90, диагноз — шизотипическое расстройство. Мой опыт помогает лучше понимать переживания клиентов. Когда читаю специализированную литературу и вижу описание неких состояний, для меня это не просто слова из книги. Например, я знаю, что такое бред преследования, изнутри. На первых порах моими клиентами были в основном глубоко дезадаптированные люди. Парадоксальным образом по мере того, как я развивался, повышалась социальная адаптация, стали приходить пациенты с проблемами, более понятными обычному человеку. Если изначально один из запросов был "Я умею останавливать время", то сейчас это проблемы на работе и в семье. Конечно, я не могу лечить психиатрические болезни, но кто сказал, что таким людям не нужна психологическая помощь?