Дмитрий Быков: Третья стена
30 лет назад, 9 ноября 1989 года, рухнула Берлинская стена, простоявшая 28 лет и с легкой руки Вилли Брандта именовавшаяся позорной. В мире было три знаменитых стены: Стена плача, уцелевшая от Второго храма в Иерусалиме, Великая китайская стена полной протяженностью в 21,2 тысячи километров — и Берлинская длиной в 155 км и высотой в 3,6 метра. Берлинской больше нет, из чего читатель может сделать вывод, что строить стены стали быстрей, но в наше время они недолговечней. Я очень хорошо помню ноябрь 1989 года — я полгода как пришел из армии, вернулся в «Собеседник», в газете и на журфаке была эйфория по поводу падения стены, и многие поехали на ее торжественное разрушение, сопровождавшееся концертом Роджера Уотерса. Уже тогда было понятно, что ничего столь же значительного, как «The Wall», по случаю падения стены не напишут и не снимут. Смотреть на падение стены я не поехал и особой радости не чувствовал — то ли потому, что вообще неохотно разделяю общие эмоции, то ли потому, что падение этой стены представлялось мне этапным разве что для немцев, а русским только предстояло возводить новые стены на республиканских границах, и с годами их становилось все больше. «На место цепей крепостных люди придумали много иных» — Некрасов тогда вспоминался постоянно, замените цепи на стены, и вся разница. Стены имеют свойство плодиться, как драконьи головы: обрушишь одну — вырастают три. Я пишу это в Киеве, тут многие сейчас поговаривают, что придется строить стену на границе с ОРДЛО, а сами мы усердно возводим вокруг себя такие стены, что они, кажется, и есть наши главные духовные скрепы. Берлинская стена не была, слава Богу, несущей конструкцией русского мира, а вот выдержит ли он, когда неизбежно начнут рушиться наши новые виртуальные стены, — большой вопрос. Дмитрий Быков. Фото: Александр Шпаковский Как-то по той поверхностной, без всякого осмысления, радости было уже ясно, что главные стены не рухнули, что они только возводятся, что Советскому Союзу недолго осталось и при всей его мерзости и дряхлости убивает его нечто худшее, чем он сам: не свобода, а хлынувший наружу и сносящий все преграды гной. Обломками стены — главными сувенирами эпохи, думаю, в значительной степени фальшивыми, — активно торговали, и это был лучший символ эпохи. Я понимаю, как обозлятся сейчас люди, испытывавшие тогда восторг, и не хочу посягать на их лучшие воспоминания. В конце концов, 22 августа 1991 года я тоже чувствовал скорей тревогу, чем ликование, хотя казалось — вот и наши стены рухнули. Со многими из друзей, ликовавших тогда под Белым домом, я впоследствии пел на московских митингах 2012 года: «Но если ты надавишь плечом, но если мы надавим плечом, то стены рухнут, рухнут, рухнут, и свободно мы вздохнем» — это, если кто забыл, песня Варшавского гетто. Падение Берлинской стены — безусловно хорошая вещь, хотя вместе с ней рухнули прекрасные граффити. Просто мне кажется, что для полновесного падения Берлинской стены нужно сначала пережить падение Берлина, и в свете отечественных перспектив это не внушает особого оптимизма. Впрочем, за истекшие 30 лет я понял, что оптимизм и пессимизм — одинаково непозволительная пошлятина для современника великих событий. * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №42-2019.
