«Легендарная встреча»: как Майя Плисецкая познакомилась с Коко Шанель?

В издательстве «МИФ» выходит книга петербургского искусствоведа и историка костюма Ольги Хорошиловой «Мода и гении». В ней она рассказывает о том, как выглядел домашний костюм Леонардо да Винчи, в чем принимал гостей Петр Чайковский, какие цвета в одежде предпочитала Екатерина II, и какие «костюмные драмы» скрываются за именами Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой. «Собака.ru» публикует отрывок о последней — российской прима-балерине, вдохновлявшей мировых дизайнеров — от Ива Сен-Лорана до Коко Шанель. В антракте «Лебединого озера» Лифарь впорхнул в гримерку Плисецкой. Сначала буря утонченных комплиментов, а после — натиск антисоветских советов: «Вам нельзя жить в России. Какого черта вам возвращаться в Москву? Надо бежать. Оставайтесь. Завтра же идем в полицию!» Балерина отшучивалась, она вовсе не хотела бежать. Тем лучше, подумал Лифарь. Значит, на нее можно положиться. Майя станет его переговорщиком с советскими чиновниками. На следующий день — новый тур де форс, второй акт балетной интриги. Сергей Михайлович подхватил приму у артистического входа Гранд-опера: «Майя, поедем. Нас ждет Шанель». Лифарь и Коко дружили. Об этом знал весь Париж, и многие удивлялись, ведь Мадемуазель никого не любила, отзывалась обо всех только нейтрально или плохо, была эгоисткой и почитала всех нулями. Всех, кроме Лифаря и еще, пожалуй, Ива Сен-Лорана. Их она называла «дети мои». И «дети» отвечали взаимностью. Сергей Михайлович именовал Коко marraine, «крестной матушкой». Мадемуазель никого не любила, отзывалась обо всех только нейтрально или плохо, была эгоисткой и почитала всех нулями Он познакомился с Chanel в середине двадцатых — не с модельером, а с ее драгоценным парфюмом № 5, авангардным, ярким, острым. Полулитровый флакон преподнес ему Сергей Дягилев, страстный поклонник и патрон Лифаря. Лишь в июне 1928-го танцовщика представили Мадемуазель. После триумфальной премьеры балета «Аполлон» она пригласила всю пеструю, шумную, талантливую дягилевскую труппу к себе на улицу Камбон, 31. Тогда она завела традицию потчевать «гениальных русских» после каждой парижской премьеры. Лифарь ответил красивым театральным жестом: припорхнул на рю Камбон, подлетел к Мадемуазель и, драматично упав на колени, преподнес ей золотую лиру, которую только что получил из рук Дягилева. Шанель оценила и жест, и подарок молодого гения. Они стали близкими друзьями. Отправляясь на гастроли, Лифарь каждый раз составлял завещание (на тот случай, если что-то с ним случится в поездке) и в каждом упоминал свою подругу Коко. Одно из них, датированное 1956 годом, хранится в моей семье. В нем Сергей Михайлович просит «сделать ценный подарок Coco Chanel». Но какой именно, увы, неизвестно. После окончания Второй мировой, когда Шанель вернулась в Париж, Сергей Михайлович вновь стал часто навещать ее на рю Камбон, старался не пропускать ни одного сезонного показа и активно рекламировал ее наряды среди своих влиятельных знакомых. Сейчас это сложно представить, но в пятидесятые Коко нуждалась в рекламе и деньгах. Ее геометрические костюмы из букле тогда много критиковали, клиентов было наперечет. И вот осенью 1961-го, познакомившись с Майей Плисецкой, Лифарь решил представить ее Мадемуазель. С тех пор много пишут об этой легендарной встрече, о бескорыстном Лифаре, щедрой Шанель и осыпанной подарками Плисецкой. Все красиво, все полно восторгов. Но та встреча была интригой. Встреча с Шанель — лишь предлог. Сергей Михайлович добивался сразу нескольких целей (о чем поставил в известность и своего поверенного, Ростислава Гофмана). Во-первых, ему хотелось сделать приятное 80-летней Мадемуазель, ведь она так любила русских и обожала балет. Во-вторых, он рассчитывал на то, что Плисецкая не уйдет от Шанель с пустыми руками и любой презент из рук кутюрье будет щедрым подарком. И, в-третьих, Майя была примой Большого, а Лифарь мечтал показать на его сцене свои постановки. Он был уверен, что Плисецкая, щедро принятая, обласканная, осыпанная комплиментами, поможет ему наладить связи с советским руководством. А для того, чтобы руководство стало сговорчивее, Лифарь приготовил ценные подарки. И вот, подхватив Майю на выходе из Гранд-опера, Лифарь быстро повез ее на свидание с Коко на улицу Камбон, 31. В этом чистеньком беленьком особнячке, похожем на старенькую гувернантку в игривых седых завитушках, по сей день находится дом моды Chanel. Пришли, расцеловались с ассистенткой, поднялись на второй этаж, в зал демонстраций. Там — рабочий хаос. Девицы одетые и раздетые, стрекот каблучков, шепот шерсти и шелков, клекот ножниц, колкая бижутерия и колкие словечки — все это шевелится, переливается, и трудно разобрать, где, кто, что. «Enchantée», — Коко черным морским чертиком вынырнула из-под волны букле. Протянула шершавую ручку, вычертила сухонькую улыбку — в две ниточки, в один всего стежок. Черно-белая, худая, строгая, иглоподобная. Прошила взглядом, обметала комплиментами — tres belle да pas mal. И усадила смотреть коллекцию — она готовила осеннее дефиле и вновь одела моделей в геометрические костюмы. Теперь они хорошо продавались, утренние шестидесятые научились понимать идеи Мадемуазель. Читайте также: Как Майя Плисецкая стала рупором советской моды и предвосхитила современные тенденции? Манекенщицы замаршировали вдоль подиума. Шанель отдавала команды и, конечно, рисовалась: рявкала громче обычного, выстукивала такт быстрее обычного и чаще делала моделям замечания. Потом вдруг фыркнула, подпрыгнула, очень театрально возмутилась: «Черт побери! Эти девочки не могут носить мои вещи!» Сорвала с манекенщицы жакет, набросила на себя и прошлась, делая Плисецкой длинный глаз, оценивая реакцию. Произвела нужное впечатление — прима с испугом и восхищением смотрела на Мадемуазель, аплодировала костюмам и ей самой, конечно. Коллекция очень понравилась. Шанель, довольная, бросила: «Выбирайте, что вам приглянулось». И балерина, верно, выбрала бы всю коллекцию, каждый ее выход. Но Шанель, это поняв, опередила: «Что ж, раз вы молчите… Я выберу за вас. Вот тот белый мундирчик, что на Жанет. Он ваш». Балерина получила комплект — платье-сарафан из плотного белого шелка и жакет из той же ткани с золотыми пуговицами. По-военному строгий, но женственный и элегантный, как всегда у Шанель. По ее команде прима тут же надела его и прошлась по подиуму, подражая моделям. Получилось неплохо. Коко высоко оценила старания примы и даже сухо похлопала. Экзамен сдан. Дефиле кончилось. Довольная Шанель скомандовала перерыв и велела Лифарю и Плисецкой следовать за ней на третий этаж, где находились ее личные покои, в которых она принимала только близких. Шанель отдавала команды и, конечно, рисовалась: рявкала громче обычного, выстукивала такт быстрее обычного и чаще делала моделям замечания Было торжественно тихо. Паркет приятно поскрипывал под ковром. Сквозь занавешенные окна пробивались лучи парижского осеннего солнца, и ожившие от их прикосновения золотые пылинки тихонько танцевали менуэт в такт глухим ударам ворчливых часов. Этот танец казался шутливым пересказом только что увиденного дефиле. Осипшие часы едва поспевали за скороговоркой хозяйки. Она сыпала сухими горошинами слов, которые разлетались по напряженно тихому кабинету: казалось, он тоже побаивается Мадемуазель. Она глухо и скоро объясняла свой мир, и от каждого слова, будто по команде, вспыхивали дивные предметики, его населявшие. Китайские шелковые ширмы в золотых журавлях, танцующих у изумрудных скал, черно-красные лаковые столики династии Минь, благороднейшие истово-бирюзовые вазы эпохи Цин, панели с парящими летучими мышами — японскими веерами разных форм и оттенков, резная шкатулка с забавной ручкой Дюймовочки, безумные резные итальянские рамы с капризными амурами, запутавшимися в театральном занавесе, услужливые арапчата в костюмчиках эпохи Веронезе, маски греческие и маски венецианские, лошадки, верблюды, птичка в клетке на старинной Библии, бесконечная пестро-золотая лента книжных корешков, опоясывающая все комнаты, весь этот старинный, наивный, уставший мир, который так удачно рифмовался с антикварной сусальной парижской осенью, шелестевшей за окнами особняка. Шанель зычно скомандовала, и появились, буквально из ниоткуда, миловидный юноша и хрупкая девушка, вынесли шкатулки и открывали их одну за другой в хорошо заученном порядке. Мадемуазель показывала свои сокровища: камеи, ожерелья, перстни, шатлены, сотуары, броши. Предъявила, между прочим, браслет с изумрудами, назвав его подарком от великого князя Дмитрия Павловича, с которым у нее был роман, слишком громкий для настоящего. Потом расположились на широком диване, обитом бежевой замшей. На столике чудесным образом возникли закуски и бутылка водки. Сергей Михайлович знал слабость Мадемуазель к обжигающему русскому напитку. Надо сказать, Шанель не только любила водку, но и умела ее пить — научилась этому в привольные двадцатые у великосветских эмигрантов. Сначала все было тихо и чинно: Шанель сыпала словами под гомон часов, Лифарь отвечал «да, да, да» и чокался с ней по-русски. Плисецкая улыбалась, внимательно рассматривала интерьер и примеряла его к черно-белой Коко. Закуски и волшебный напиток быстро развязали язык. Лифарь вспоминал Дягилева, Стравинского, балет, все то, что так любила гостеприимная хозяйка. А Шанель под его сладкое воркование возвращалась в свою давно ушедшую молодость, бесцеремонно разглядывала Плисецкую, пыталась шутить, смешно надувала шагреневые щечки и корчила рожицы. А во время позирования для памятного снимка даже ухватила приму за грудь, совсем по-дружески. В общем, вечер удался. Шанель не только любила водку, но и умела ее пить — научилась этому в привольные двадцатые у великосветских эмигрантов Лифарь ликовал: все шло по плану — Шанель, незабываемый вечер, подарок. Плисецкая, конечно, была на его стороне. Она тоже мечтала, что знаменитый хореограф привезет в Москву свои балеты. Обещала помочь. В обмен на «вечер балетов Лифаря в Большом» Сергей Михайлович приготовил советскому правительству бесценное подношение — письма Пушкина своей невесте, Наталье Гончаровой. У этих писем невероятная история. Сначала они хранились в архиве графини Софии Николаевны де Торби, внучки Натальи Гончаровой. После смерти Софии Николаевны письма перешли к ее морганатическому супругу, великому князю Михаилу Михайловичу, который, по отзывам Дягилева, не смыслил ни в чем, кроме хороших вин. Сергей Павлович начал активно обрабатывать бонвивана и в 1929 году выкупил у него бесценные документы за 50 тысяч франков. В июле он получил их через своего лондонского представителя и, не имея времени даже распаковать, положил в банк, надеясь вернуться к письмам осенью, чтобы подготовить к публикации. Но в августе 1929-го Дягилев скоропостижно скончался в Венеции. В 1930 году Лифарь выкупил библиотеку и архив своего великого протеже, заработав для этого деньги, как он выражался, «собственными ногами». Начался увлекательный период изучения документов вместе с моим сводным дедом, Модестом Гофманом, который тогда был научным секретарем и соавтором Лифаря. В 1936 году они выпустили книгу «Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой», всего 210 нумерованных экземпляров. Сергей Михайлович дорожил этими документами, связанными одновременно с двумя ему близкими эпохами: пушкинским временем и эрой Дягилева. Мечтал, что письма займут достойное место в собрании Пушкинского дома. Он верил в успех сделки с советскими властями. Но потерпел фиаско. Плисецкая, как бы хорошо ни относилась к нему, не сумела пробить бюрократическую стену Большого. И позже, когда худруком театра стал Юрий Григорович, Лифарю в гастролях было решительно и резко отказано, даже несмотря на заманчивое предложение подарить Советскому Союзу письма Пушкина. Возможно, если бы наши власти и Григорович тогда согласились, пушкинские автографы и вся огромная богатейшая коллекция и архив Лифаря оказались бы в России, а не на аукционах. Лифарь проиграл. Но все же доставил удовольствие Шанель, которая осталась под большим впечатлением от русской примы, хотя старалась этого не показывать. А Плисецкая была невероятно тронута королевским подарком — эффектным шелковым геометрическим костюмом.