«Пытался покончить с собой несколько раз». История первого открытого гея в профессиональном хоккее

В 2016 году бывший вратарь юниорской лиги Онтарио Брок Макгиллис стал первым профессиональным хоккеистом, который совершил каминг-аут. В интервью The Hockey News он рассказал о своем детстве, психологических проблемах и будущем геев в НХЛ. Sport24 выбрал самое интересное. «Мне было шесть лет, когда я вместе с родителями смотрел фильм, в котором был персонаж-гей. Я спросил: «А что, если я гей?». Они ответили: «Если ты гей, значит гей. Для нас ты — Брок. Мы любим тебя». Я пошел в комнату и заплакал. Случилось же все в период полового созревания, именно в подростковом возрасте я начал замечать влечение к мужчинам. В тот момент я понимал, что во мне что-то изменилось, но воспринимал это примерно так: «ок, у меня есть побуждения и желания, которые чем-то похожи на физическое влечение к мужчинам». Я спрятал все это в хоккее. Есть такая идея — чтобы быть хоккеистом, нужно быть мачо, «братаном», крутым парнем. Язык, отношения, все действия в хоккее заставляют понять, что если ты гей, ты не сможешь соответствовать этому образу. Ты слабый, мягкий, женоподобный, а потому не можешь быть гипермужественным, что является обязательным условием для того, чтобы стать хоккеистом. Я боялся, что люди увидят меня в таком свете и у меня не будет шанса в любимой игре. И это я еще не говорю о других вещах. О том, что вы проводите много времени вместе в раздевалке, часто встречаетесь в душе, бывает даже в автобусах парни снимают с себя нижнее белье. Конечно, я беспокоился, что им будет казаться, что я смотрю на них с желанием и они не захотят, чтобы я был там. Еще считается, что хоккеист-гей будет помехой для команды, будет мешать ей тем вниманием, которое будет к нему привлечено. Лично мне так не кажется. Думаю, это было бы меньшей помехой, чем истории о дедовщине или о проблемах с употреблением психоактивных веществ. Наоборот, это может быть точкой сплочения. Посмотрите на «Оттаву Сенаторз», вратаря Крейга Андерсона и его жену, которая боролась с раком. Никто не считал это отвлекающим моментом и это справедливо, потому что это одно из человеческих состояний, такое же, как быть геем. И это не то, что ты можешь контролировать, или можешь изменить. Это просто случается. Но это больше похоже на ситуацию, которая может стать объединяющей точкой для команды, клуба и города». «Никто не знал, что я гей. Никто в моей повседневной жизни, никто в хоккее не имел об этом ни малейшего понятия, до того момента, пока я не приблизился к двадцатилетию. Тогда я открылся перед своей семьей. В 23 я начал встречаться с мужчинами. И даже когда я начал это делать, еще три года кроме меня и партнера об этом не знал абсолютно никто. Мы придумывали псевдонимы, использовали их в социальных сетях, чтобы никто не понял, что я тот парень, который профессионально занимается хоккеем. Одним из первых людей, которому я открылся была хоккейная журналистка Сунайя Сапурджи. Однажды ночью именно она отговорила меня от самоубийства. Я чувствовал себя в безопасности рядом с ней, и я расскажу вам почему. Сунайя была единственным человеком, их тех кого я знал, кто был «другим». Она была первой темнокожей журналисткой, которая освещала самый белый и самый мужской спорт. Она — первопроходец и одна из причин того, что так много дверей открылось перед темнокожими женщинами. Сунайя знала, что я тоже борюсь, но не знала с чем. Ей пришлось отговаривать меня от суицида, она провела рядом со мной очень много времени». «С Бренданом Берком (сын бывшего генерального менеджера «Торонто» — прим. Sport24) мы познакомились в 2009 году. Тем вечером, когда он совершил каминг-аут в эфире TSN, я протянул ему руку дружбы. И мы разговаривали почти каждый день. Мы подружились и это было большим облегчением, потому что теперь я мог рассказать кому-то, что я гей. И одновременно говорить с этим человеком о хоккее. Наконец, я мог говорить с ним обо всем, что меня тревожит. Я ведь имел дело с большим количеством психологических проблем, я несколько раз пытался покончить с собой, меня постоянно тревожили суицидальные мысли. Еще я сильно пил. Единственным другом, который знает обо мне все, стал Берк. Однажды он прислал мне сообщение: «Я не могу дождаться того дня, когда ты откроешься перед своей семьей, как это сделал я». А я ему не ответил. Не потому, что я боялся рассказать все своим родным. Они ведь поддержали меня тогда, в 6 лет. Страх был в другом. Моя семья была сильно вовлечена в хоккей — брат играл в юниорской лиге Онтарио, отец там же работал скаутом, а также тренировал детей и юниоров в течение 30 с лишних лет. Я боялся, что если они узнают, то станут по-другому общаться со мной, в итоге это приведет к полному разоблачению, что поставит под угрозу мою хоккейную карьеру. Я не ответил Брендану, а через два дня он погиб в автомобильной катастрофе и то сообщение осталось последним, что он мне сказал. Сразу после этого я сознался во всем брату, потом семье и друзьям. Но в хоккее все оставалось по-прежнему. «К каминг-ауту меня подтолкнули сразу несколько событий. В июне 2016-го случилась резня в клубе Pulse в Орландо. 49 человек были убиты, только потому, что они были не такими, как все. Потому что они были членами ЛГБТ-сообщества. Реальность такова, что для этого сообщества подобные клубы и бары — островки безопасности. Это места, где мы можем быть самими собой, не бояться насилия, угроз и осуждения. Ты можешь пойти туда и любить того, кого любишь, быть самим собой. Но в ту ночь у нас отобрали все это. Резня ведь случилась не где-то, а в Северной Америке — регионе, который должен быть самым продвинутым во всех социальных вопросах. Через пару дней после этого мы с другом должны были пойти на благотворительный вечер. Он был довольно заметной фигурой в гей-мире и неожиданно оказался в списке потенциальных жертв известной террористической организации. Он связался со мной и сказал, что мы должны пойти на мероприятие по отдельности. Я ответил: «Если ты идешь, мы идем вместе, я не собираюсь пугаться». Тем вечером мы сели в Uber, выпили и посмотрели друг на друга с мыслью «Сегодня мы умрем». Но мы все равно поехали туда. На вечере были беспрецедентные меры охраны — куча металлоискателей, полицейские в гражданской одежде. К счастью, ничего не случилось ни тогда, ни позже. На следующее утро я связался с Сунайей и сказал: «Я готов к каминг-ауту». Она ответила: «Давай сделаем это». Мы встретились, и я написал статью для журнала «Yahoo!». «Моя жизнь перевернулась с ног на голову. Это безумие, потому что я никогда не чувствовал себя лучше. Я счастливее, чем был когда-либо. Мне очень повезло, что у меня была возможность работать с психологами и получать необходимую помощь, чтобы суметь пережить все, что со мной происходит. Я стараюсь работать над собой, я все еще лечусь. Я медитирую дважды вдень, много работаю над своим эмоциональным самочувствием. По началу все происходящее подавляло меня. В первый день после каминг-аута я получил более 10000 сообщений. Вы знаете, я внезапно стал таким «плакатным» парнем, символизирующим присутствие геев в спорте. Вскоре одна школа позвонила мне и попросила выступить перед учащимися. Я никогда и не думал о таком. Просто использовал эту платформу, чтобы начать какое-то движение, основываясь на том опыте, который у меня есть. Теперь же все приобрело какие-то безумные масштабы. За последние две недели я съездил на денек в Ванкувер, потому полетел в Калифорнию, чтобы выступить в школе, а в тот вечер, когда я вернулся домой, прогремело заявление Акима Алиу. Я проснулся и был завален просьбами об интервью, поэтому в течение следующих четырех дней я пообщался с 30-40 журналистами. Помимо того, что я пытаюсь грамотно планировать свое собственное расписание, у меня появились команды в США и Канаде, которые помогают готовить выступления. Ну и еще пару слов о моем графике: в пятницу вечером я отправился в Виндзор, чтобы стать участником мероприятия по предотвращению самоубийств, а уже в субботу должен быть принимать участие в кинофестивале в Монреале, где презентовали картину с моим участием об ЛГБТ-спортсменах. «Меня все время спрашивают: «Когда каминг-аут совершит кто-то из игроков или звезд НХЛ?». Я не против такого вопроса. Обычно отвечаю: «Возможно, через 50 лет». Я не думаю, что мы сделали что-то, чтобы создать культуру, при которой могли бы случаться каминг-ауты в хоккее. Мы просто возлагаем все бремя на игроков, задавая вопрос: «Почему никто не вышел?». Культура должна измениться, и я думаю, что мы находимся на заре пробуждения. Нам нужны люди, чтобы создать команду и стать союзниками. Нужны даже те, кто вел себя неправильно. Я против расизма, гомофобии, сексизма, но надо понимать, что люди, которых сейчас хейтят за все это — просто продукты среды, культуры, которая выстраивалась поколением за поколением. Даже комментарии Билла Питерса в адрес Акима Алиу были расистскими и гомофобными одновременно. Они были направлены в адрес темнокожего парня, но представьте, если в той комнате был гей. Угадайте, что он никогда не сделает? Особенно, когда видит, что вскоре после этих слов Алиу покидает команду. Я не устал от вопроса «когда?», но мой ответ на него изменился. Раньше я называл цифру в 50 лет, а теперь говорю: «Если мы не изменим культуру, времени понадобится гораздо больше». Подпишитесь на канал Sport24 в Яндекс.Дзене