Алексей Бартошевич: Качаловский дом не был сентиментальным

Театровед Алексей Бартошевич рассказал, можно ли его назвать человеком Художественного театра. "Да, с младенческих лет я воспитывался в этой атмосфере. Мы жили с мамой в соседнем дворе — в коммуналке на улице Горького. Меня не с кем было оставить, и я целыми днями слонялся за кулисами. Сидел в репертуарной конторе, где мне поставили столик, что-то рисовал. Или, а бывало такое — мне ставили табуретку, я вставал на нее и читал актерам стихи. Причем не "Муху-цокотуху", а Пушкина и Лермонтова. И, надо сказать, имел некоторый успех. Помню такой случай. Я был в гостях в качаловском доме, мы обедали, и после дедушка Василий Иванович сказал: "Ты стихи, говорят, читаешь? А ну-ка почитай мне". Мы пришли в его кабинет, и я стал читать ему "Медного всадника". Я привык к успеху, к тому, что люди, когда слушают меня, всплескивают руками и восклицают: "Ну такой маленький, а уже Пушкина знает! А смотрите, как читает! Будет актером, как дедушка". Смотрю, а восторга-то на его лице не видно. Он постепенно скучнел и в какой-то момент прервал меня. Тогда я понял, что это провал. Причем первый в моей как бы актерской биографии. Сегодня я понимаю, с чем он связан. Я читал в старой театральной манере: напыщенно, самоуверенно. Качаловский же дом не был сентиментальным. Например, мой отец никогда не называл Василия Ивановича "папа". Слов "папа" и "мама" там в ходу не было. Когда я, кстати, стал называть своего отца "папа", ему было неловко, он морщился. Так что всякого рода выспренное чтение в старом "малотеатровском" стиле там было очень не к месту", - цитируют его "Известия".