История дома купца Пиловальщикова на Клинском проспекте в лицах: с 1900 года до сегодняшнего дня

В издательстве «Эксмо» выходит книга «Истории домов Петербурга, рассказанные их жителями» о повседневной жизни зданий города, построенных до 1930 года. Ее создатели – номинант нашей премии «ТОП 50. Самые знаменитые люди Петербурга» Максим Косьмин, редактор «The Village Петербург» Юлия Галкина и фотограф Антон Акимов. 16 декабря книга появится в магазинах, а уже сейчас «Собака.ru» публикует отрывок из нее – о доме купца Пиловальщикова на Клинском проспекте, 21 – с рассказом одной из жительниц, семья которой живет здесь уже целый век. Строительство Пятиэтажный дом под номером 21 на Клинском проспекте был построен в 1900 году гражданским инженером Иваном Николаевичем Ивановым, автором десяти доходных домов в Петербурге. Строительную деятельность он совмещал с работой чиновника Петербургской Городской управы и помощника контролёра Государственного контроля Петербургско-Варшавской железной дороги. Иван Николаевич — внук Василия Ивановича Иванова (1816–1889), преподавателя русской словесности в Гатчинском Сиротском институте. По легенде, частично подтверждённой исследователями, Василий Иванович был внебрачным сыном декабриста Павла Ивановича Пестеля. После казни отца Василия Ивановича отняли у матери и с вымышленной фамилией поместили в􀁢Гатчинский Сиротский институт. Все документы о его происхождении были уничтожены, но если легенда правдива, архитектор дома на Клинском — правнук Пестеля. Заказчиком нового дома был купец 2-й гильдии Никита Петрович Пиловальщиков. Он держал обувной магазин в Апраксином дворе, а позже открыл собственный кирпичный завод. Построенный дом был выдержан в стиле эклектики, предыдущие строения при этом были частично включены в постройку. В наши дни фасады декорированы очень скромно, но, если верить архивным чертежам, так было не всегда. Не исключено, что части декора фасады лишились во время блокады (по рассказам старожилов, лепнина в квартирах была сильно посечена осколками после войны), а в начале 1960-х дом подвергся масштабному ремонту, во время которого, очевидно, фасады были окончательно упрощены. Среди внешних утрат также парадные двери с металлическим зонтиком на кронштейнах. Опись с оценкой имущества, составленная в 1903 году, рассказывает об устройстве дома. В квартирах были установлены 40 голландских печей, 11 кухонных очагов, три железные печи, две хлебопекарные печи, а также 11 ватерклозетов и семь ванн. Помимо этого в доме были каретный сарай, подвалы под провизию, кучерская и конюшня на три стойла. Домовладелец Никита Петрович Пиловальщиков умер в августе 1905 года, после чего дом перешел к его жене и детям, которые владели домом до 1913 года. Жильцы и заведения Судя по залоговым ведомостям 1903 и 1913 годов, до революции деятельность в доме разворачивалась самая разнообразная. Во многих квартирах были открыты заведения, держатели которых обычно жили здесь же. Так, крестьянин Горожанинов Семён Степанович устроил на первом этаже портерную (пивную лавку). Две квартиры на первом этаже были сданы под пекарню и булочную крестьянке Частухиной. Позже крестьянин Туркин держал в доме парикмахерскую, крестьянин Воробьёв — обойную мастерскую, жена студента и дочь инженера путей сообщения Наталья Михайловна Маевская устроила в квартире драматические курсы, вдова мещанина Герман содержала здесь дамскую модную мастерскую, а в 1916 году провизор Пейсак Евсеевич Сухотин открыл в доме лабораторию для приготовления «всевозможных парфюмерных и косметических предметов». В квартире № 4 жил домовладелец Пиловальщиков с семьёй. Хозяйская квартира занимала весь второй этаж и состояла из 11 комнат, кухни, двух клозетов и ванной (позже она была разделена на две квартиры). Купец Некрасов Илья Иванович с женой и детьми жили в квартире № 6. Он тоже владел обувным магазином в Апраксином дворе и, вероятно, дружил с коллегой-домовладельцем. В квартире № 8 жил потомственный дворянин Тепфер Евгений Робертович. Он был частным поверенным, а его жена, Анастасия Степановна, занималась художественной вышивкой. В 1910-х здесь жил Зайкин Павел Дмитриевич, журналист и беллетрист, а в будущем — соавтор Рувима Фраермана по книге «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца». Среди других жильцов можно выделить преподавателя Михайловской артиллерийской академии Николая Михайловича фон Витторфа, инженера-техника и преподавателя Технологического института Ивана Михайловича Холмогорова и инженера Александра Николаевича Стародубцева. До революции в доме также успел пожить инженер-техник Константин Иосифович Курбатов. Во время Первой мировой войны он открыл при Технологическом институте мастерские для добровольческих дружин: « я предоставил в распоряжение этих вольных дружин станки, инструменты и помогал им насколько мог в этой работе, а когда был построен во дворе института для ремонта военных автомобилей гараж, то в мастерских института стали ремонтировать и военные автомобили, причём в кузнице отковывались, а в литейной отливались некоторые новые части для автомобилей, а затем обрабатывались на станках». Дворовые квартиры нанимали губернские секретари, доктор, титулярный советник, поручик и другие служащие. Последняя хозяйка дома – баронесса София Александровна Мейендорф Баронесса София Александровна Мейендорф родилась в семье графа, свитского генерал-майора и гофмаршала Александра Васильевича Голенищева-Кутузова и княгини Веры Сергеевны Трубецкой. Вера Сергеевна к моменту второго замужества была вдовой Ивана Сергеевича Трубецкого — сына декабриста Сергея Петровича Трубецкого. В 1908 году София Александровна стала фрейлиной двора, а в 1909 году вышла замуж за барона Льва Фёдоровича Мейендорфа. У них родились два сына и дочь. В 1913 году София Мейендорф купила у дочерей купца Пиловальщикова дом на Клинском, где, судя по справочникам «Весь Петроград», жила до самой революции. Муж её, Лев Фёдорович, воевал на фронтах Первой мировой войны, а позже стал белогвардейцем. В 1919 году он и его брат Юрий попали в плен к махновцам в селе Крутеньки (Киевская губерния), где были жестоко убиты. В воспоминаниях их сестры Марии Фёдоровны Мейендорф приведён рассказ их сокамерника Жоржа, описавшего подробности того дня. Махновцы без повода начали избивать Юрия, но за брата вступился Лев: «Они бросили бить Юрия и со словами „А! ты тоже этого хочешь!“ принялись за Льва. Избитый, измученный Юрий сидел на полу у стенки и широко раскрытыми глазами смотрел на умирающего под ударами брата. Когда Лев скончался, они вытащили его вон и возобновили свои старания над Юрием. К несчастью для Юрия, у него оказался такой живучий организм, что это всё длилось и длилось. В это время прошёл через помещение сам Махно. Юрий подполз к его ногам и просил прекратить эту муку. Махно распорядился: „Пристрелите его“.—„Патрона жалко“,—ответили они. Махно ушёл, а они продолжали. Наконец один из них ударил Юрия носком своего сапога в область сердца, и ударил так сильно, что в тот же момент Юрия не стало». После убийства Льва Фёдоровича вдова София Мейендорф с детьми осела в Одессе, где бывшая фрейлина двора и баронесса София Александровна работала подавальщицей в столовой на вокзале. В Петроград, в дом на Клинском, они больше не возвращались, он был национализирован. София находилась в бедственном положении и вынуждена была бежать из страны. Побег случился в начале 1920-х и тоже подробно описан в воспоминаниях Марии Фёдоровны Мейендорф. Бежать Софии помог её брат — граф Сергей Александрович Голенищев-Кутузов, через знакомую ему сестру милосердия Марию Мерседес. Однажды, когда София была на работе, Мария Мерседес пришла к няне её детей Елене и сказала, что ей нужно срочно видеть Софию: в порту стоял иностранный пароход, и появилась возможность тайно уехать на нём в Европу. Елена хитростью вызволила Софию с работы и привела к Марии. Софию переодели в костюм сестры милосердия, а детей облачили в старые и порванные вещи. К пароходу София Александровна с Марией Мерседес шли по одной стороне улицы, а дети, будто беспризорники, бежали по другой. София под видом сестры милосердия успешно проникла на пароход, а детей помощник капитана усадил в лодку, которую с наступлением темноты кранами подняли на борт. Позже капитан отвёл Софию с детьми в опечатанное помещение, где стояли приборы для радиопередач. Печать он при этом умудрился не нарушить, поэтому агенты советской власти при осмотре парохода никого не нашли. Капитан выпустил «пленников», когда пароход был уже далеко от берегов России. В 1931 году София второй раз вышла замуж. Жизнь свела её с русским военачальником и участником Первой мировой войны Сергеем Сергеевичем Бутурлиным. Летом 1931 года в письме к великой княгине Ксении Александровне София Бутурлина писала, что довольна своей судьбой. В 1932 году у них родился сын Сергей. Супруги дожили до старости и умерли в Нью-Йорке, оба в 1965 году. После революции После революции квартиры в доме стали коммунальными и были заселены в основном рабочим классом. О жильцах тех лет можно узнать из списков налогоплательщиков, которые сохранились в ЦГА. В 1923 году в доме были зарегистрированы: фармацевт аптеки на Измайловском, почтальон на Витебском вокзале, ломовой извозчик (со своей лошадью), пекари-кустари, шофёр, рабочий фабрики Гознак, безработный официант и даже «нищий» — чернорабочий, живущий на средства родственников. В барском втором этаже проживали: слесарь завода «Русский мотор», служащая билетопечатни, вагоновожатый в трамвайном парке, служащий Народного образования, а также управдом Ерман Ефим с женой Еленой — приёмщицей типографии имени Зиновьева. В одной из комнат бывшей хозяйской квартиры в 1923 году также числилась Адель Завадская — «древокладщица (sic!) на Петроградском складе топлива на Балтийской линии». Эта комната — бывшая гостиная на четыре окна, богато украшенная лепниной. Её половина до сих пор принадлежит потомкам Адели Осиповны Завадской. Семья Завадских. Марина Анатольевна Безрукова – правнучка Адели Осиповны Завадской: «Наши предки родом из Польши. Они осели в􀁢России после польского восстания 1863 – 1864 годов и через какое-то время поселились в Петербурге. Родители моего прадедушки, Станислава Завадского, жили в Даугавпилсе, он был одним из трёх братьев. В начале XX века он женился на моей прабабушке Адели Осиповне. До революции Станислав работал мастером на заводе, они нанимали на Петроградской стороне квартиры. Адель Осиповна не работала и сидела с детьми, которых было трое. Жили они на зарплату Станислава, он получал 75 рублей в месяц. Жили прилично и сыто. Моя бабушка родилась в 1907 году. Она помнила Первую мировую войну, когда в город стали прибывать калеки, это было для неё тяжелым детским воспоминанием. Из приятных воспоминаний я слышала рассказы о красивых католических церемониях, в которых бабушка ещё ребенком до войны принимала участие (вся семья ходила в костёл Успения Пресвятой Девы Марии на 1-й Красноармейской улице). А революцию она помнила как какую-то толчею и сутолоку на улицах. Тогда же заболел и умер Станислав. Бабушка говорила, он умер то ли от чахотки, то ли от воспаления лёгких. Овдовевшая прабабушка начала кочевать с детьми по родственникам. В начале 1920-х прабабушка устроилась на какую-то условную работу, и приблизительно в 1923 году они получили эту комнату — большую гостиную на четыре окна. Квартира уже была коммунальной, и никто из моих родственников ничего не знал о людях, которые жили здесь до революции. Моя прабабушка жила здесь с тремя детьми. Примерно в 1929 году моя бабушка Валентина Станиславовна вышла замуж за Алексея Георгиевича Киселёва, а её родной брат — Ромуальд Станиславович — тоже привёл в дом свою будущую жену. Образовав семьи, им пришлось разделить комнату пополам, а прабабушка стала жить в половине с моими бабушкой и дедушкой. Третий ребёнок, Зося, вышла замуж за военного лётчика и кочевала по гарнизонным городкам. В конце жизни она жила в Приозёрске со своими двумя детьми. Для меня было удивительным, что Ромуальд Станиславович был вынужден уйти с завода «Электроприбор» (где он работал вместе со своей женой Фаиной Залмановной Кисельгоф) по причине своей национальности, поскольку в середине 1930-х гг. были гонения именно на поляков. Для того чтобы прокормить семью, он устроился на работу в хор Народного театра (когда-то к/т «Великан»), у него был от природы поставленный тенор. Вся наша большая семья посещала спектакли с его участием, а дочь (1937 г. р.) оповещала всех в зале, что это её папа. Так продолжалось до войны. Война В начале войны моя бабушка заведовала отделением в детской больнице им. Цимбалина, но ночью в больницу попал снаряд, кабинет бабушки был разбомблен (её, к счастью, в этот момент там не было). После этого бабушку перевели заведовать больницей в Токсово, куда она вывезла свою мать и мою маму Нину (1931 г. р.). Ромуальд Станиславович, в свою очередь, эвакуировался вместе с театром в Иркутск, и наши комнаты на Клинском опустели. Моя мама, будучи ребёнком, помогала бабушке в больнице делать анализы: выпаривала из мочи воду, всё это кипело, брызгало на руки маме, но она не жаловалась. Раз в месяц моя мама с прабабушкой приезжали в город получать карточки, а отоваривали их в Токсово. Дедушка воевал в начале войны на Волховском фронте, был ранен. Конец войны он встретил под Ригой. После войны семья воссоединилась, они вернулись в дом на Клинском. Стёкла были выбиты, и все наши вещи буквально простояли войну на улице. Воистину героически пережило блокаду пианино марки «Красный Октябрь», изготовленное на бывшем заводе фирмы Беккер (на нём играли все женщины нашей семьи достаточно профессионально). Осколками был посечён потолок, с него свисал кусок технического холста — он где-то здесь под лепниной натянут. Дед раздобыл реставратора из Эрмитажа, он нам привёл лепнину в порядок. Я думаю, что это был его колористический выбор. С тех пор потолок и стены не перекрашивали, только мыли и пылесосили. А в соседней «половине» лепнина на стенах не сохранилась, её сбили в 1960-е гг. новые хозяева и поклеили обои. После войны Когда я родилась, в 1958-м, нас в комнате жило шестеро: прабабушка, бабушка, дедушка, мама, папа и я. Моя первая кроватка была с сеткой и стояла под лепниной с ангелами. Когда я болела, папа садился рядом и читал Пушкина. Я помню, что эти сказки тяжело воспринимались сквозь температурную пелену. Болеющая, я поднимала глаза на ангелов и говорила, что хочу винограда, потому что ангелочки на лепнине как раз держали гроздья винограда. Потом мама с папой уехали: у моего папы была комната у Мариинского театра, на ул. Союза Печатников: коммуналка, первый этаж без горячей воды, дровяное отопление и удручающее состояние. А я осталась здесь: мой дед был снабженцем, он представлял собой партхозактив, поэтому в этой квартире (на Клинском) были удобства, поставлен собственный телефон в комнате, было паровое отопление, а в ванной стояла дровяная колонка и можно было нагреть воды. Моя бабушка, будучи детским врачом, сказала, что никаких яслей и детских садов у меня не будет, и я до пяти лет росла на руках прабабушки Адели Осиповны, здоровье которой поддерживала моя бабушка. Она умерла в 1965 году, ей было 82 года. Потом мной занимались вышедшие на пенсию бабушка и дедушка. Я была тут в тепле, в заботе и в огромном количестве обязательных занятий. Меня быстренько приспособили к музыке, фигурному катанию, хореографии, тут была масса школ. Из детства помню, как Фидель Кастро проезжал по Московскому проспекту, а я на плечах у дедушки махала флажочками. Мама с папой ещё долго жили в плохих условиях в том доме-руине у Мариинского. Они встали на очередь в кооператив, и когда наконец дом дал трещину, их моментально выселили. В 1973 году они получили квартиру в Купчине. Я туда переезжать не захотела, и так мы тут с бабушкой и прожили до её смерти в 1987 году. Самые населённые годы в квартире были 1950–60-е. Состав жильцов всегда был случайный, люди по ордерам получали комнаты в квартире. В основном здесь жили рабочие, при этом никто из них не работал на табачной фабрике (которая буквально в соседнем здании). С высшим образованием были только мои бабушка и дедушка. Потом часть комнат отошла аптечному управлению — у нас жили девушки-фармацевты. Сейчас в квартире очень большая ротация, люди друг к другу не успевают привыкнуть, а раньше квартира была дружная. Помню, в моём детстве праздновали Новый год: каждая комната делала свой стол, потом ходили по комнатам друг к другу, а в нашей комнате устраивались танцы. В другие дни всей квартирой лепили пельмени. Было весело. У нас у первых появился холодильник — это был «Саратов». И у первых появился телевизор: у нас вся квартира смотрела фигурное катание и фильмы. Мы потом раздавали соседям нашу старую технику. Соседи всегда были хорошие, разве что с соседней комнатой какое-то время нам не везло: они жили вшестером в одной комнате и выпивали. А ещё у одной соседки как-то случился приступ белой горячки, она бегала по квартире с ножом, а телефон уже был перенесён в коридор: мы сидели по комнатам и кричали в окна, чтобы вызвали спецтранспорт и увезли её. Сейчас жизнь течет спокойно: уборка по очереди, а недавно сделали ремонт в ванной и туалете. Конечно, раньше лестница была чуть чище, грифонов на перилах было больше. В доме всегда был пищеблок, поэтому развелось много мышей и крыс. В нашей комнате тоже были мыши, но после того как мы завели кота, они исчезли. В квартире вообще было много кошек, они тоже привносили элемент уюта. Картины, которые висят на стенах, — моего отца Анатолия Васильевича Безрукова. Он в Саратове получил художественное образование, работал ювелиром на «Русских самоцветах», любил фотографию как жанр, пытался делать стереоскопические фотоснимки на стеклянных пластинах, писал картины по своим фотографиям. Ещё он дружил с сыном художника Юлия Клевера. Тот давал ему фотографии картин своего отца, и мой отец делал с них репродукции».