Как Харуки Мураками стал писателем? Об этом он рассказывает в автобиографии

Даже если вы никогда не читали Харуки Мураками, это имя совершенно точно не могло пройти мимо вас. Его произведения "Охота на овец", "Кафка на пляже", "1Q84", "Норвежский лес" уже стали шедеврами мирового масштаба, и, кажется, их вот-вот назовут классикой японской литературы. Им выпущено несколько десятков самых разных произведений — от масштабных романов (в том числе документальных) до совсем коротких рассказов, которые за пару страниц успевают очаровать читателя. Но 40 лет назад, когда ему было 30, Мураками даже и не думал быть писателем, у него был джаз-бар, устройством которого он и занимался. Жил по зову сердца, как он говорит, и в совершенно спартанских условиях. Но однажды во время бейсбольного матча ему пришла мысль, что он мог бы написать книгу. "Будто что-то мягко спустилось ко мне с небес и я осторожно принял это обеими руками. Почему, по какому случаю оно снизошло на меня, упало в мои ладони — я не знал. И сейчас тоже не знаю", — так описывает Мураками этот момент в своей книге "Писатель как профессия", которая выходит в феврале в издательстве "Эксмо". И он написал свой первый роман "Слушай песню ветра" от руки (более чем 200 страниц), который попал в первый для Мураками шорт-лист писательской премии. Мураками рассуждает о профессии писателя. Он не дает конкретных советов, как овладеть мастерством, ведь писать прозу — это призвание. По его мнению, это не должно быть работой, корпеть и потеть над каждой страницей не имеет смысла, создание романа должно происходить легко, а сам процесс приносить наслаждение. Так, неспешно, Мураками раскрывает секреты своих произведений и своего счастья. Редактор журнала "Гундзо" позвонил мне и сказал: "Мураками-сан, произведение, которое вы прислали на конкурс, вошло в шорт-лист премии для начинающих авторов". Было весеннее воскресное утро. С того памятного матча на стадионе Дзингу прошло около года. Мне уже исполнилось тридцать. Кажется, звонок раздался в начале двенадцатого, но я еще сладко спал, так как ночью работал дольше обычного. Трубку-то я взял, но спросонья никак не мог понять, что пытается донести до меня собеседник. Честное слово, к тому моменту я уже успел забыть, что отправлял рукопись в редакцию "Гундзо". С тех пор как я закончил произведение и передал его в надежные руки, желание писать у меня совершенно пропало. К тому же я и предположить не мог, что написанный или, вернее, переписанный наскоро под влиянием момента роман может попасть в короткий список. Я даже копию с текста не снял перед отправкой. Если бы не шорт-лист, то исчезла бы она навсегда. Тогда я бы, наверное, никогда больше ничего и не написал. Если вдуматься, жизнь — очень странная штука. По словам редактора, в короткий список премии вошло пять произведений (включая мой роман). "Ого", — подумал я, но не особо разволновался, возможно, потому, что был очень сонным. Я вылез из кровати, умылся, переоделся, и мы с женой пошли прогуляться. Когда мы шли по Мэйдзи-дори, 12, мимо районной начальной школы, я увидел в тени возле кустов почтового голубя. Оказалось, он повредил крыло и не мог летать. Мы подобрали его. На ноге у птицы было металлическое кольцо. Я взял голубя обеими руками и понес его на ближайший полицейский пост рядом с жилым комплексом "Аояма Додзюнкай" на проспекте Омотэсандо (сейчас на его месте стоит торговый центр "Омотэсандо Хиллз"). Я шел по одной из внутренних улиц Харадзюку. Я чувствовал тепло раненой птицы, которая подрагивала в моих руках. Воскресенье выдалось погожим; деревья и дома, витрины магазинов — все было залито сверкающими лучами весеннего солнца. И в этот момент мне стало предельно ясно, что я совершенно точно получу литературную премию и стану писателем. Возможно, весьма успешным. Это смахивало на нахальство, но почему-то я был уверен, что именно так все и произойдет. А как иначе? Логики здесь не было никакой, только что-то вроде интуиции. Я до сих пор отчетливо помню ощущение, которое испытал тридцать с чем-то лет назад на стадионе Дзингу в послеполуденный час, весной, сидя на травке в аутфилде, — будто держу в руках что-то, сошедшее ко мне с небес. Но мои ладони также сохранили память о слабом тепле раненого голубя, подобранного годом позже у начальной школы Сэндагая, тоже после полудня. Когда я задумываюсь, что значит для меня "писать прозу", я вспоминаю оба этих эпизода и пережитые тогда чувства. Память об этих случаях — это память о вере в "нечто особенное", что делает меня мной, и о постоянном поиске возможностей для укрепления и поддержания этой веры. Я до сих пор храню в себе те чувства и очень этому рад! Я писал первую вещь в свое удовольствие, и пока я ее создавал, у меня было отличное настроение. С тех пор ничего не изменилось. Каждый день я встаю с утра пораньше, варю себе кофе, наливаю его в большую чашку, ставлю ее на рабочий стол и сажусь за работу. Сначала включаю компьютер (в этот момент иногда понимаю, что соскучился по стандартной писчей бумаге и любимому старому "монблану" с широким пером). А потом начинаю прокручивать в голове разные мысли, выбирая, чего бы этакого сегодня написать. Это — настоящее счастье. Письмо никогда не было для меня "преодолением трудностей", и (к счастью) я никогда не оказывался в трудном положении прозаика, который не может ничего придумать. То есть я считаю, что если писать не в радость, то и смысла заниматься прозой нет. Я никогда не соглашусь с мнением, что над романом нужно работать "в поте лица своего". На мой взгляд, проза — это бьющий источник, она должна изливаться потоком. И так ее и следует переносить на бумагу. Я вовсе не считаю себя гением и даже не уверен, что у меня есть какой-то особый талант. Но так как я уже больше тридцати лет зарабатываю на жизнь писательским трудом, все же нельзя сказать, что у меня нет вообще никаких способностей. Видимо, здесь дело в каких-то индивидуальных качествах и склонностях. Но какая мне польза сидеть и размышлять об этом? Пусть этим занимается кто-нибудь другой, если такое вообще кому-то да нужно. В течение всех этих лет самой важной для меня была (и остается таковой) моя абсолютная уверенность в том, что шанс написать роман, стать прозаиком был дан мне свыше какой-то неведомой силой. Я сумел ухватить этот шанс, и мне досталась толика счастья. Я могу судить лишь постфактум, исходя из результата, но получается, будто право стать писателем было даровано мне кем-то, уж не знаю кем. И за это я ему искренне и безгранично благодарен. Я буду бережно охранять свое право, как оберегал раненого голубя, продолжая писать романы и получая удовольствие от творческого процесса. А там уж будь что будет.