27 января 1944 года блокадный Ленинград был полностью освобожден. Осада длилась 872 дня, за это время погибли тысячи человек. Николаю Михайловичу Смолину было 44 года. Он – один из ленинградцев, чью жизнь оборвала блокада. Свой хлеб, свою норму, отец отдавал дочкам - чтобы выжили, а сам умер от голода. О судьбе отца, о своём спасении, об истории своей семьи «АиФ-Юг» рассказала Нина Николаевна Кузнецова (Смолина). Она давно уже живёт в Краснодаре в окружении детей, внуков и правнуков. А в 1941 году ей было 12 лет. «Не знали, что суп был из кота» «Родители мои - Николай Михайлович и Анастасия Константиновна - уроженцы Ярославской области (бывшей Костромской губернии), жили в деревне Мартюгино. У меня было три сестры: Александра старше на десять лет, Мария старше на шесть лет, Таисия (она заболела и умерла до войны) и я - самая младшая, - вспоминает Нина Николаевна. - Папа ездил в Ленинград на заработки. Работал он на кораблестроительном заводе имени Жданова столяром-краснодеревщиком. Со временем в Ленинград переехала вся наша семья. Когда началась война, мы жили в городе на Неве, и мне было 12. Блокада началась в сентябре 1941 года, занятия в школах отменили. Во многих из них, как в нашей, поселились беженцы, - люди, бежавшие из соседних городов и деревень от фашистской оккупации. В самом начале сентября папа принёс листья капусты, которые он собрал на поле после уборки урожая. Они были грязные и рваные. Мама листья отмыла и заквасила, а потом угощала голодных беженцев. Одна женщина сказала: «За вашу доброту Бог вас спасёт». В то время почти полмесяца нечем было отоваривать продуктовые карточки. Норму убавили. Выдавали только хлеб наполовину со жмыхом: 125 граммов иждивенцам (детям), 250 граммов работающим. Ленинградцы страдали от голода и холода. Каждый вечер с немецкой пунктуальностью город бомбили и обстреливали. Мы спускались в так называемое «бомбоубежище» - подвал соседнего дома. Но были случаи, когда в эти дома попадали бомбы, подвалы становились могилами. И мы перестали прятаться. Ложились на кровать, мама посередине, а мы с Марией по бокам, «под крылышками». Сестра Саша уже была замужем и жила в то время на Севере. Мама говорила: «Если уж погибать, то всем вместе». Я помню, как однажды она принесла выброшенную кем-то шелуху от овса. Мы её несколько раз перемололи на мясорубке, получилась мука, и мама пекла из неё лепёшки. Наш голодный кот прыгнул на горячую плиту, где мама пекла эти лепёшки, и обжёг лапы. Больной, он уполз на чердак. Позже мама случайно увидела у соседей труп нашего кота со снятой шкурой. Она узнала его по обожжённым лапам. Мама забрала его и сварила нам суп. Сама его есть не могла, а мы ели, радуясь, с большим удовольствием. Наелись досыта, не зная, что (кого) едим. Сестру Марию посылали рыть окопы на окраину. Мама сажала меня на подоконник, чтобы я видела, когда Мария возвращается. Она всегда была очень уставшая, замёрзшая и голодная. Увидев сестру, я спускалась вниз и помогала ей подняться на наш второй этаж. Брала её ногу, приподнимала и ставила на ступеньку. Немного отдохнув, то же самое проделывала с другой ногой. Мария была обессилена, самостоятельно подняться не могла. Нам, детям, нужно было дежурить на чердаках и крышах, чтобы тушить и сбрасывать зажигательные бомбы на землю. Я старалась помогать старшим и тоже дежурила». «Сестру убили изверги» «23 января 1942 года, в день моего рождения, рано утром мама пошла получать по карточкам хлеб. Обычно делала это я, - вспоминает Нина Николаевна. - Но участились случаи, когда на детей нападали и хлеб отбирали. Проснувшись, я пошла в комнату к папе. Он поздравил меня с днём рождения, и я вернулась к себе. А когда мама пришла, то оказалось, что папа умер. Так мой день рождения оказался траурным, и я никогда больше его не отмечала. Хоронил папу мой крёстный дядя Миша. Мама по состоянию здоровья пойти не смогла. Завернули папу в простыню, и на санках дядя Миша увёз его на Охтинское кладбище. Где его могила, нам неизвестно. После войны мама сказала, что отец свой хлебушек, свою норму, отдавал нам. Может быть, поэтому мы с сестрой и остались живы. Сохранилась справка о смерти папы по причине истощения. Дядя Миша опекал нас, помогал заготавливать дрова. Там, где он жил, в районе Ростанной улицы стояли одноэтажные деревянные дома, разрушенные бомбёжками. Люди разбирали их, пилили брёвна, делали вязанки дров. На Кузнечном рынке их можно было поменять на продукты. Однажды две мои двоюродные сестры пошли туда с вязанкой дров. Одна зашла проведать жившую неподалёку родственницу, а когда вернулась, сестры нигде не было. Покупатели иногда просили помочь донести дрова поближе к их дому. Но бывали случаи, когда просьба оказывалась предлогом, чтобы заманить жертву в укромное место. Моя двоюродная сестричка приняла мученическую смерть от рук нелюдей, извергов. Когда не стало папы, к нам домой пришла какая-то комиссия, нас решили эвакуировать как многодетную семью. К тому времени мы приняли к себе жить двоюродного брата Василия, у которого умерла мама. Когда были оформлены документы на эвакуацию, нас и ещё несколько семей посадили в грузовую машину с высокими бортами и повезли по Ладоге. Это была весна, колёса машины скрывала вода (в домовой книге есть запись, что мы выписаны шестого апреля 1942 года). Ехали медленно и вдруг остановились. Оказалось, машину, ехавшую впереди, лёд не выдержал... Ладогу восхваляли: «Недаром Ладога родная дорогой жизни названа». К сожалению, не для всех она ею оказалась. Нас довезли. Высадили на другом берегу. Но предстояло ещё добраться до поезда. Надо было искать другой транспорт. Людей много, машин не хватало. Обессиленные и замёрзшие мы долго просидели без толку. Мама послала меня с Васей «ловить» машину. Сама она была очень слаба. Один из водителей сжалился над нами, детьми. Товарные вагоны были забиты, но нам всё же нашли место на нарах. Ехали несколько дней. На станциях нас кормили по талонам. Но скоро мама обнаружила, что их у нас украли. Есть хочется, мы плачем... Мама обратилась к старшему поезда. В нашем вагоне ехали две женщины, они с жадностью поедали пищу, которая у них была откуда-то в большом количестве. Они сознались в воровстве. В наказание их высадили». «Всю жизнь мама себя казнила» «Наконец мы прибыли на родину родителей, вышли на станции Николо-Полома (Парфеньевский район Костромской области), - рассказывает Нина Николаевна. - Дальше до деревни Мартюгино пришлось идти пешком. Мама стала работать в колхозе и на трудодни ей выдавали что-то из еды: муку, иногда крупу, картошку. Лакомством была брюква. Мама была добрая, трудолюбивая. Местные её уважали и старались нам помочь. Прожили мы в деревне не очень долго. Сестра Шура позвала нас к себе в Коми АССР. Дорога предстояла тяжёлая, дальняя, время голодное, и нас с Васей четверо. Братика решили оставить, отдать временно в интернат или детдом (как правильно он назывался, не знаю). Васе пришлось идти туда самому несколько километров по лесу. Уходил он и плакал. Позже, когда мы обустроились на новом месте, мама поехала за ним, чтобы забрать, как обещали. Застала Васю больным, и скоро он умер. Всю жизнь мама себя казнила. На Севере мы поселились в посёлке Инта, там не было школы, и мама отдала меня в школу-интернат в посёлке Абезь. Там мне ужасно не понравилось, и я просила меня забрать. Но мама, навещая меня, уговаривала доучиться. Окончив учёбу в 1945 году, я вернулась в Ленинград. Наш дом на улице Предтеченской, 13 сохранился, но в квартире жили чужие люди. К тому времени сестра Мария вышла замуж, им с мужем дали комнатку, и я поселилась у них. Мама смогла вернуться в Ленинград только через несколько лет. Я поступила в Полиграфический четырёхгодичный техникум, который существует и сейчас на 5-й линии Васильевского острова. Затем по распределению была направлена на работу в Псков. Поехала туда с подругой Шурой, с которой сдружилась в техникуме. Мы вместе работали в типографии «Псковская правда» и дружбу сохранили на всю жизнь. Я - долгожительница. Мне уже 91 год. Много пережито - и хорошего, и не очень... Я благодарна своим заботливым дочкам, всем своим родственникам за помощь, заботу, беспокойство о моём здоровье. Желаю всем здоровья, мира и Божьего благословения в решениях всех жизненных дел».
